Она помнила это заведение еще с советских времен. Тогда это была котлетная, построенная, видимо, как соцбытучреждение прядильно-ниточного комбината, расположенного в квартале отсюда, для перекусочных нужд его работников. Среди питерских «застойных» котлетных — вполне пристойное место. Не грязное, алкашей гоняли, на столах салфетки в пластиковых стаканчиках, котлеты, конечно, дрянь, но всегда имелся выбор других блюд; среди них встречались и ничего себе, вполне съедобные. И очереди обычно не выстраивались.
Кооперативно-перестроечные времена, едва затронув интерьер, переменили ценник, вывеску и ассортимент. Заведение впервые обзавелось именем собственным — «Жанетта», в нем стали варить кофе по-восточному и продавать горячие бутерброды. Появился повод сидеть подолгу за столиком и разговаривать. Заведение сделалось удобным для конспиративных встреч. До этого могло привлекать лишь его расположение: в центре города, но в стороне от людных улиц, случайный человек вряд ли забредет, вокруг только жилые дома и предприятия, гулять здесь незачем.
В начале девяностых заведение ушло в частные руки. Изменился интерьер, кафе погрузилось в интимный полумрак, наконец-то стали продавать алкоголь. И публика пошла другая, главным образом мальчики и девочки из офисов последних в округе расплодилось несчитано. Акции заведения на рынке тайных встреч заметно поднялись. А когда вокруг столиков соорудили нечто вроде ширм, кафе стало прямо-таки идеальным местом для кураторов и их агентов. Юмашева чуть ли не всерьез удивлялась, почему она не встречает здесь никого из своих коллег, беседующих со своими… Гюрза редко употребляла слово «стукач», говоря об агентах.
Оно казалось ей слишком поверхностным, однобоким и кагэбэшным. На худой конец, сойдут и «информатор» или тот же «агент». А чаще всего называла их «барабанами». Кулуарно, конечно. Хотя, по большому счету, любое из слов лишь приблизительно передавало суть отношений, складывающихся между опером и работающим на него человеком. Точнее, каждый отдельный случай требовал своих слов.
Гюрза отодвинула тарелку с корочкой от пиццы («Так себе плюшка, кабы не голод, в жизни не съела бы так много») и поднесла ко рту кофейную чашку. Слух выхватил знакомую фамилию — Марьев. Нет, она не вздрогнула, не опрокинула кофе на юбку. Она улыбнулась. Отыскал и здесь. Нет от вас покоя, Сергей Геннадьевич. На коммерческой радиостанции, выбранной девушкой за стойкой, наступило время городских новостей, и почему-то вдруг вспомнили Марьева. Послушав немного сообщение, Юмашева поняла почему. В связи с более свежим и более громким убийством Воропаева.
Опять журналисты выстраивают ряды из убиенных депутатов.
Ее агент, верно, думает, из-за Новоселова встреча. А вот и нет. Гюрза встала, подошла к стойке, попросила сварить еще кофе и принести. Не хватало только добавить: «Я у вас долго тут сидеть буду».
Люди думают, оперативная работа — это одна большая захватывающая погоня. На самом деле — одно большое ожидание. Ждешь часами в засадах преступников, ждешь результатов экспертиз, ответов на запросы, ждешь, когда гражданин перестает запираться и начнет давать показания. Ждешь зарплату и очередное звание, ждешь, когда сыск станет корпорацией идеалистов, для которых истина и справедливость превыше всего. Ждешь вот агента, который должен прийти в четыре, а сейчас уже пять минут пятого.
Ее человек появился на десять минут позже обговоренного времени. Девушка по имени Мила сделала два шага от входной двери остановилась, давая глазам освоиться после уличного света в полумраке кафе. Потом принялась озираться, близоруко щурясь. Гюзель помахала рукой. Мила заулыбалась и направилась к ее столику.
Вот она пересекает кафе. Гюрза, опершись щекой о ладонь с зажатой между пальцами дымящейся сигаретой, смотрит на нее. Идет женщина, на вид лет двадцати пяти (Юмашева знает точную цифру — двадцать семь). Что о Миле могут подумать те, кто провожает ее сейчас взглядом? Наверное, что девушка вышла из офиса, покинула компьютеры, шефа и секретарские обязанности. По выбранному стилю Мила как раз подходит под такой образ: одета неброско, практично, но любой женщине сразу ясно, что все куплено в дорогих магазинах; неяркий макияж, но чувствуется ухоженность, из украшений только серебро на руках.
За девушкой тянется аромат «Chanel Allure» (что говорит не только о деньгах, но и о вкусе).
Гюзель стряхнула пепел в глубокую стеклянную пепельницу, И кто, интересно, из глядящих на Милу догадается, что перед ним представительница древнейшей профессии, проститутка, шлюха, или — Гюрза усмехнулась, вспомнив недавно где-то вычитанное обозначение таких женщин, бытовавшее в девятнадцатом веке, — «мирская табакерка». Ну кто мог догадаться? Разве тот, кто, как и она, не один год профессионально имеет с ними дело. А она, майор милиции Юмашева, распознает теперь ЖЛП (ходила такая аббревиатура в перестроечные годы по милицейским документам и расшифровывалась как «женщина легкого поведения») под любой одеждой, в любой толпе. По множеству мелких примет, по взгляду, по… всего и не перечислишь. А непрофессионалы не поймут. Конечно, помогала ей и интуиция — как оперская, так и женская…
— Привет.
— Привет, как дела?
— Нормально. А у вас?
— Идут. — Вот так вот. Никаких тебе «славянских шкафов», никаких журналов «Огонек» под мышкой.
Просто и обыденно, встретились две женщины.
Кто скажет, что не две подруги? Кто заподозрит у этой встречи второй план?
Мила бросила сумочку на стул. Сняла пальто, повесила на вешалку рядом со столиком.
— Пойду возьму себе что-нибудь. Коньяку не хотите?
— Нет, я с кофе посижу. Денег хватит на коньяк? А то могу ссудить.
— Спасибо, тьфу-тьфу-тьфу, пока при деньгах.
Мила направилась к стойке.
Гюрза познакомилась с Милой так же, как знакомилась и с другими женщинами ее ремесла, — в результате задержания. Случилось это полтора года назад.
Рутинная работа, плановое мероприятие… Два опера, ее подчиненные, выступили в роли клиентов, вызвали двух девочек по одному из газетных телефонов, где «симпатичные девушки помогут расслабиться состоятельным джентльменам». Выбранное «агентство», судя по рекламной площади в газете и расценкам на девочек, сообщенным по контактному телефону, было не из бедных, не из только поднимающихся. Значит, большой штат девочек, хорошая «крыша», клиенты посолиднее.
И значит, никакого урона они «агентству» не на-. несут. Впрочем, никому, по большому счету, Отделение по борьбе с преступлениями в сфере нравственности урона не наносило. Ну, будет составлен протокол, взыскан штраф, и после беседы всех отпустят. Из тех сотен, а то и тысяч девочек, что попадали в милицейские силки, после задержания и задушевной беседы с опером, может быть, одна-две бросали ремесло. Остальные, понеся незначительный материальный ущерб и никакого морального, возвращались к «работе». Все заканчивалось протокольными процедурами, освобождением и еще одной галочкой в плане оперативных мероприятий текущего месяца. Как говорил незабвенный Зиновий Гердт в «Месте встречи…»: «Преступность у нас победят не карательные органы, а естественный ход самой жизни». Уж с проституцией точно карательным органам не совладать…
Так что «посадка» максимального количества девиц облегченного поведения целью оперов не являлась: как желающих влиться в трудовые ряды проституток, так и вакантных мест было предостаточно — древнейшая профессия, сами понимаете… (Другое дело, что многие из задержанных гетер становились осведомительницами сыщиков, «барабанами», и очень часто помогали органам раскрыть — а то и предотвратить — массу преступных, как принято выражаться, деяний.) Зато если девочек раскрутить на показания против их сутенеров (каковых они защищают со всем пылом и даже любят кормильцев), то это чистая победа: сутенер без разговоров отправляется на пятилетнюю отсидку с конфискацией по двести сорок первой УК, и ни один адвокат его не вытащит. Конечно, освободившееся место тут же займет другая фирма с каким-нибудь завлекательным именем типа «Мирабелла», но это уже второй вопрос. Придет время — прикроют и ее, и следующую. И так, в общем-то, до бесконечности.
Так вот, Милу задержали. Вместе с еще одной девицей, коллегой по ремеслу, вместе с сутенером, привезшим девочек и получившим за них деньги, вместе с шофером, которому уж вообще ничего не вменить. Задержанных доставили в отдел. Как всегда, со жрицами любви беседовала Юмашева.
Мила сидела нога на ногу, с отрешенностью во взгляде отвечала на протокольные вопросы. Попытки разговорить Милу не удавались, а Гюрзе хотелось разговорить. И чем дальше, тем больше крепло у нее убеждение, что это необходимо сделать, необходимо «достучаться» до девушки, вызвать на откровенность. Зачем?
