Его сбили с ног, пиная и топча, катили несколько метров по корявому асфальту и непременно затоптали бы насмерть. Но вокруг бушевала грандиозная потасовка, и через несколько минут тот, кто пинал Юрия, рухнул на него с расквашенной физиономией, прикрыв Филатова от сыпавшихся со всех сторон ударов.
Юрий понимал, что уехать из аэропорта не удастся, пока блокировавшие его "Победу" такси не освободят дорогу, но принимать дальнейшее участие в этой бесцельной свалке ему теперь хотелось даже меньше, чем вначале. Кроме того, его почему-то очень интересовала судьба литератора Самойлова. Как ни странно, Юрий чувствовал себя ответственным за своего пассажира, хотя не испытывал к нему ни малейшей симпатии.
Оказалось, что Георгиевский кавалер жив и здоров. Добравшись до места, где стояла "Победа", Юрий застукал литератора за весьма неблаговидным занятием: вооружившись взятым в салоне "Победы" складным ножом и кряхтя не то от натуги, не то от удовольствия, член Союза писателей Аркадий Игнатьевич Самойлов старательно протыкал колеса таксопарковских "Волг". Четыре машины уже тяжело осели на спущенных шинах, почти касаясь брюхом асфальта. Юрий подошел как раз в тот момент, когда Самойлов, подобрав с земли оброненный кем-то разводной ключ, сладострастно высаживал лобовое стекло очередной "Волги". Его правая щека была ободрана об асфальт, а левая распухла и посинела. Юрий съездил литератору по шее и отобрал у него нож.
- Чем это вы тут занимаетесь? - устало спросил он.
. - Око за око, - ответил литератор, - зуб, - он сделал паузу и озабоченно пошарил за щекой языком, - за зуб. Этот козел мне два зуба расшатал, представляешь? А ты здорово дерешься, парень.
Юрий защелкнул нож и через выбитое окно бросил его на сиденье своей машины.
- Бросьте эту железяку, - посоветовал он Самойлову, кивнув на разводной ключ, - пока вас с ней не застукали. Увидят, что вы сотворили с их машинами в клочья разорвут. Георгиевский крест не на что будет цеплять. И вообще, вы ведь, кажется, торопились на самолет. Бросьте ключ, говорю.
Самойлов послушно бросил ключ, но не на землю, а в лобовое стекло ближайшей машины. Стекло треснуло, покрывшись густой сеткой трещин, сделалось непрозрачным и тяжело провисло вовнутрь. В том месте, куда попал ключ, образовалась неровная продолговатая дыра. Юрий досадливо сплюнул под ноги и удивился, заметив в плевке кровь, - На самолет я все равно уже опоздал, сообщил Самойлов. - И потом, я летел на читательскую конференцию. На кой черт, спрашивается, моим читателям сдался их любимый автор с такой расквашенной рожей? Мной теперь только детей пугать.
- Да, - сказал Юрий, глядя мимо него на продолжавшуюся драку, - славянский темперамент - штука сложная.
- Бурлит народ, - с видом эксперта констатировал Самойлов, глядя в ту же сторону. - В умах брожение, в душе обида... Понимают, что плохо живут, вот и хочется дать кому-нибудь по загривку. А кому дать - не понимают, вот и мордуют друг друга почем зря. Ничего, скоро поймут.
- А вы идите и все им объясните, - предложил Юрий, осторожно трогая затылок. Пальцы ощутили что-то теплое, скользкое, и, когда Юрий поднес их к лицу, они были красными от крови.
- А ты не только кулаками работать горазд, - с непонятной интонацией заметил Самойлов. - У тебя, я смотрю, и язычок - ого-го! Не нравлюсь я тебе, а?
- Мне с вами детей не крестить, - уклончиво ответил Юрий.
- И то верно, - не стал спорить литератор. - Я не девка, чтобы амбалы вроде тебя мне под ноги стелились. Главное, что мы с тобой оба русские и оба настоящие мужики.
- М-да, - сказал Юрий.
Самойлов искоса посмотрел на него и усмехнулся испачканным подсыхающей кровью ртом.
- Очень я тебе не нравлюсь, - повторил он. - Ну и зря. А вот ты мне нравишься. Чует мое сердце, что дорожки наши пересекутся... А вот и кавалерия подоспела!
Юрий посмотрел в направлении, указанном Самойловым, и увидел два тяжелых серо-зеленых автофургона, зарешеченных от фар до лобовых стекол, которые неторопливо остановились на ближних подступах к стоянке, где все еще бушевала яростная и бессмысленная кровавая драка.
***
Юрий толкнул тяжелую, неряшливого вида дверь с прорезанным в ней широким застекленным глазком, вышел на бетонное крыльцо, накрытое бетонным же козырьком с выкрашенными в отвратительный зеленый цвет железными колоннами, с удовольствием набрал полную грудь прохладного вечернего воздуха и с силой выдохнул, очищая легкие от застоявшейся табачной вони, затхлого запаха давно немытых тел и непередаваемой, но ужасно въедливой вони, присущей всем казенным помещениям на Руси.
Уже начинало смеркаться, и вдоль улицы зажглись фонари. Юрий посмотрел на часы и покачал головой: день пропал. От этого нехитрого движения голову опять пронзила боль. Он неторопливо вынул из кармана сигареты и закурил. Спешить было некуда.
Дверь позади него глухо бухнула, и мимо, старательно отворачивая прыщавую физиономию, торопливо прошмыгнул мозгляк лет двадцати пяти в форме лейтенанта милиции. Левым локтем он прижимал к боку папку на "молнии", а правой рукой придерживал висевшую на бедре кобуру.
Лейтенант был тот самый, которому Юрий пообещал открутить голову, и то, что он старательно смотрел в сторону, было вполне объяснимо. Юрию захотелось крикнуть ему что-нибудь вслед, чтобы бравый страж порядка обмочился с перепугу.
Дождавшись, когда лейтенант семенящей походкой скрылся за углом, Юрий не спеша сошел с крыльца. Омоновские автофургоны уже уехали - возможно, на базу, а может быть, опять кого-нибудь усмирять с помощью наручников и резиновых дубинок. Напротив крыльца стояли только "уазик" с помятым крылом да пара сине-белых "Жигулей" с гербами и мигалками на крышах. Под капотом "уазика" лениво ковырялся толстозадый сержант. Когда Юрий проходил мимо, он повернул в его сторону недовольное лицо, но, встретившись с Филатовым взглядом, поспешно отвернулся.
Юрий медленно шел в сторону метро, размышляя о том, что завтра нужно будет тащиться в Быково забирать то, что осталось от машины, и что заработки его теперь накрылись до тех пор, пока он не приведет машину в порядок, и что чинить "Победу" не на что, и что деньги, по всей видимости, вообще несовместимы с ним, Юрием Филатовым... Это были поверхностные мысли на злобу дня, и они не могли испортить удовольствие от неторопливой прогулки после долгих томительных часов, проведенных в отделении милиции.
- Ну что, богатырь, выпустили? - неожиданно услышал он и резко обернулся на голос.
Он увидел прижавшуюся к тротуару огромную приземистую машину, сверкавшую черной эмалью и надраенным хромом. У машины были несовременные, странно знакомые очертания, и Юрий с некоторым изумлением убедился, что перед ним старый правительственный "ЗиЛ". В этом глухом переулке лимузин смотрелся странно.
Стекло в передней дверце было опущено, и из окна выглядывал улыбающийся Самойлов.
- А, писатель, - устало сказал Юрий. - В чем дело?
- Ты все еще меня не полюбил, - с напускной печалью констатировал литератор. - А зря! Я, между прочим, тебя из такого дерьма вытащил, что подумать страшно. Мусора тебе дело хотели пришить. Если бы не я, ты бы уже в Бутырке загорал.
- Как хорошо быть кавалером, - сказал Юрий и выстрелил окурком в темноту.
- И лауреатом в придачу, - добавил Самойлов и самодовольно хохотнул. - Но лучше всего иметь влиятельных знакомых. Ну, и деньги, конечно.
- Ну ладно, - сказал Юрий. - Спасибо за помощь. Я, пожалуй, пойду.
- Вот так просто повернешься и пойдешь? - огорчился Самойлов. Он осторожно потрогал распухшую щеку, поморщился и ухмыльнулся. - Как ты полагаешь, спросил он вдруг, - существует ли разница между гордостью и гордыней? Говорят, гордость - это хорошо. Дворянская гордость, национальная гордость, вообще гордость... А гордыня - это плохо. Значит, разница должна быть. Но вот в чем она, эта разница? Где проходит граница?
- Вы меня спрашиваете? - удивился Юрий.
- А кого же мне еще спрашивать?! Ты так себя ведешь, словно тебе это доподлинно известно.
- Слушайте, писатель, - сказал Юрий. - Я вам действительно благодарен, но я чертовски устал и до неприличия проголодался. Мне недосуг решать философские ребусы, стоя на тротуаре в двух шагах от райотдела.
- Так садись в машину, - предложил Самойлов. - Зря я, что ли, сюда притащился? Садись, подвезу. Ты меня подвез, я - тебя... Ну?
Юрий дотронулся до заклеенной пластырем гули на затылке, пожал плечами и, обойдя лимузин, уселся на переднее сиденье рядом с Самойловым. Литератор выудил откуда-то плоскую стальную фляжку, свинтил колпачок, глотнул и протянул флягу Юрию. Филатов отрицательно покачал головой.
- Что?! Не хочешь?! - удивленно спросил Самойлов.
- Не люблю пить на голодный желудок. Развозит, - соврал Юрий. Он не испытывал ни малейшего желания пьянствовать в такой компании. Особенной благодарности к Самойлову он не чувствовал: у того наверняка были свои причины, чтобы похлопотать о незнакомом человеке.
