– Ты, доченька, из домоуправления?
Я обернулась – прямо за моей спиной стояла симпатичная бабушка с огромной овчаркой на поводке.
– Из домоуправления, контролирую заливку крыши и замазку трещин в монолите, – ответила я, с недоверием посматривая на овчарку. Вот-вот скалолаз достигнет окна, залезет внутрь и даст мне сигнал подниматься. – А вы отойдите подальше, мало ли что с крыши свалиться может, да и собачке вашей запах горящего гудрона явно не нравится.
– Ничего, я свое отжила, а собачка гавкнет, если что не по ее. Ох и брехливая собачка попалась! Вода несвежая – гавкает, еда не нравится – гавкает, миску не помоешь – гавкает. Застроила меня всю. Я уж и не знаю, как ей угодить. Пока хозяев нет, тихо сидит, а как хозяева приходят – все огрехи мои наружу выставляет, бесстыдница.
В этот момент бесстыдница рванула было за промчавшейся кошкой, но старушка неожиданно сильно дернула за поводок и смачно выругалась:
– Тпру, скотина, не балуй!
Скотина послушалась и притихла.
– Я ведь чего хочу сказать-то, – продолжала словоохотливая бабуля, – собачка эта не моя, я при ней нянькой. Пенсия маленькая, вот я у соседей и служу. Они-то на работах, в командировках всяких, а собачке скучно, воет она, пакостит по-всякому. Вот меня и наняли. А что? Я не в обидах, это же не дите, сопли вытирать не надо, а гулять с ней мне даже нравится, никакая сволочь не обидит, вид-то у нее грозный.
Владимир уже практически добрался до нужного окна, а бабуля все не уходила.
– А на нюх ее точно вонь из ведра никак не повлияет? – уныло поинтересовалась я.
– А зачем ей нюх? Она же не служебная, а так, для баловства. А тебе ведерко потом надо будет сдавать?
Вот где собака зарыта! Старушка позарилась на гудрон. Да ради бога, для хорошего человека ничего не жалко!
– Нет, не надо. Сейчас закончим, на помойку понесу. Только дождаться надо, чтобы остыло, а то как бы мусор не поджечь.
– А давай я тебе помогу? Мне делать нечего, я человек свободный, скотину все равно еще полчаса выгуливать, вот я с ведром и прогуляюсь. За пятьдесят рублей.
Ай да божий одуванчик! А молодец! Не ноет, на судьбу и правительство не жалуется, крутит свой мелкий бизнес, тем и живет. Наверняка и хозяев собаки она так мягко в плен взяла, сначала жаловалась, что собачка воет, потом по доброте душевной прогулять предложила. Нет, молодец! Я с удовольствием отдала бабушке полтинник и вручила ведро, она торопливо, пока я не передумала, засеменила прочь, волоча на поводке грустную овчарку. Я подняла голову. Владимир махнул мне рукой и мгновенно оказался внутри комнаты. Я зашла в подъезд.
Проникновение в квартиру прошло без эксцессов, хотя сердечко у меня колотилось так, что аж в висках стучало. Я быстро прошла в комнату, открыла ящик письменного стола Ольги, и прямо сверху обнаружила стопку общих тетрадей. Открыла первую попавшуюся – оно. Да, в этой семье друг другу доверяли. Извини, Ольга, это нужно для тебя. Я положила тетради в сумку, вышла из квартиры и поднялась на крышу, где ждал меня скалолаз.
– А можно поинтересоваться, ради чего я рисковал жизнью? – бросил он, сматывая веревку.
– Нельзя! – отрезала я.
Наверное, стоило как-то поблагодарить парня, но мне не хотелось проявлять слабину: все-таки, этот мужчина – голубая мечта моей лучшей подруги, и мою благодарность он может принять не так, как надо. Я отвезла его в лес и высадила из машины, не потрудившись подвезти поближе к лагерю. Ничего, прогуляется, он спортсмен, ему полезно. В зеркале заднего вида отражалась одинокая и грустная маленькая фигурка с альпинистским снаряжением на плече, но совесть меня не мучила. У меня в сумке лежали драгоценные тетрадки, а это стоило маленькой сделки с совестью.
* * *
Ольга вела дневник с пятого класса. Точнее, не дневник, а дневники – четыре потертые по углам общие тетрадки. Не скажу, что читать их было так уж легко, никогда бы не стала заниматься подобным делом только из любопытства! Не легко, факт, но интересно. Все-таки девушка писала неплохие стихи, и слог ее был легким и убедительным. Как ни тянуло меня сразу заглянуть в последнюю тетрадь, начала я с первой. Я должна была понять, способна эта девушка свести счеты с жизнью или нет?
По мере прочтения дневника мое восприятие Ольги менялось. По рассказам близких создавалось впечатление, что эта особа – существо забитое, инфантильное, безропотное, словом, никчемное создание, по ошибке или милосердию божьему наделенное серьезным талантом и не умеющее справляться с этой тяжелой ношей. Строки, которые я читала, писал совсем другой человек.
* * *
Из дневника Ольги Камышиной:
«Они считают, что я некрасивая, что у меня нет шансов пробиться через мутную стену нашего ограниченного круга. Конечно, если бы я разбиралась в математике или пробегала стометровку быстрее Саши Савельева, то на меня смотрели бы, по крайней мере, с уважением, а так... кому нужны мои „пятерки“ за сочинения? Я раскрываю душу, а все смотрят только на смазливую мордашку той же Лики».
«Сегодня на литературе опять зачитали мое сочинение. Когда учительница дошла до строк о том, что даже жалкий человек имеет право на счастье, кое-кто хмыкнул: „Но не настолько жалкий, как наша нюня Олюня“. Все засмеялись, даже Лика. Я понимаю, что им никогда не написать так, что все усмешки – от зависти, но я мечтаю о том времени, когда никто не посмеет смеяться надо мной, когда самый красивый мальчик школы будет таскать мою сменку в зубах, когда на меня, а не на Лику будут оглядываться на улице ребята».
Ого-го! А наша скромница и монахиня не такая уж и смиренница. Просто не хватает жизненных сил у девочки, вот и живет даже не на вторых, а на десятых ролях. Как я понимаю, ее вокальный дар в это время еще не дал о себе знать. Интересно, насколько все изменится после?
Со страниц дневника становилось ясно, что Ольга сама долго не верила в свой талант. В музыкальной школе на занятиях хорового пения она еле-еле открывала рот и «мяукала» даже не в половину, а в одну десятую своего истинного голоса. Петь по-настоящему она позволяла себе только дома, когда родители были на работе, а соседи, как ей казалось, ничего не слышали за толстыми стенами. Вот тут уж Ольга давала себе волю! Она филигранно отточила весь репертуар своей любимой исполнительницы, перепела песни из любимых кинофильмов, замахнулась на несколько арий из «Евгения Онегина», которого любила слушать мама. Ее упражнения продолжались бы долго, если бы не началось лето и под открытыми окнами не стали собираться слушатели – местные праздношатающиеся подростки.
Однажды Оля особенно удачно пропела сложнейшую партию в той тональности, которая раньше была для нее слишком высокой, и вдруг под окном раздались аплодисменты. Сначала бедная девочка подумала, что над ней издеваются, и с растерянности бросилась прятаться, но когда она нашла в себе силы прокрасться к окну, то услышала:
– Что случилось?
– Ничего, девчонка здорово поет. Жаль, замолчала, хоть одним глазком бы глянуть, кто такая! Эй, спой еще, не ломайся!
Больше в тот день Ольга петь не стала, да и в другой тоже. Теперь она не пела при раскрытых окнах, но стоило родителям уйти из дома, как девочка крепко-накрепко запирала окна и продолжала свои занятия, удивляясь тому, как быстро крепнет ее голос, как легко даются сложные пассажи, как ей повинуется самая неуправляемая мелодия. Она поняла, в чем ее сила.
Я закрыла последнюю страницу первой тетради. Что я хотела узнать? Могла бы автор этих записей шагнуть под мчащуюся машину? Безусловно. Типичный гадкий утенок с большими амбициями и мечтой о собственном величии. Птенец, тщательно скрывающийся за своими комплексами и охотно выставляющий их напоказ: она даже в хоре пела нарочито плохо, лишь бы никто не обратил на нее внимание. Можно представить, что испытал этот утенок в момент, когда он уже поверил, что стал лебедем, и вдруг снова очутился на птичьем дворе в образе маленького уродца. Да, злая у меня получается сказка.
* * *
– Полетт, у нас гости!
Странно... Если Ариша на ночь глядя приводит своих приятелей, он никогда не беспокоит меня, и уж тем более не требует выполнять роль хозяйки дома. Сказать, что я воспитывалась в духе покорных и хлебосольных женщин Кавказа, значит рассмешить до колик моих друзей, поэтому просьба деда меня заинтересовала: или пришел кто-то свой, или Ариша привел какого-то незаурядного человека.
Внешне человек оказался довольно интересным: наверное, таким мог бы стать Маяковский, если бы сократился до среднего роста и дожил лет до шестидесяти. И говорил он как поэт или, скорее, как актер, играющий поэта – ритмично вышагивая из угла в угол, и также ритмично бросая рубленые фразы. Ловить смысл его изречений было на первых порах сложно, гость очень забавно строил речь, совершенно не учитывая законы риторики и повышая-понижая интонацию там, где ему вздумается.
