Ознакомительная версия.
– Не знаю. – Таня закусила губу и отвернулась.
– А я знаю! Тебе! И каждый в деревне на тебя пальцем покажет, коли у них спросят. Все скажут, что мужика вы не поделили!
– Ну не поделили, и что с того?! Убивать, что ли, за это?!
– Вот именно, Татьяна, вот именно! – строго и назидательно проговорил Степаныч и начал медленно подниматься со скамейки, оставленной Татьяне в наследство бабкой. – А ты, получается, убила.
– Не убивала!
– А кто убил? Кто?!
Павел Степанович Бабенко так резво подскочил к ней, так профессионально крутанул ее за локоток на себя, что сам диву дался: откуда в его страдающем похмельной немощью организме такая прыть.
– А ну смотреть на меня, дура! – пророкотал он, хватая Таню за расцарапанный подбородок. – Смотреть на меня и отвечать!
– Чего отвечать-то, Павел Степанович? – Татьяна испуганно моргала и даже не пыталась вырваться, хотя подбородок ныл и пощипывал.
– Когда ты с ней на том берегу пересеклась? Отвечай! Смотреть мне в глаза!
– На каком берегу? Не была я ни на каком берегу, – залопотала она, не отводя глаз. – Она ко мне домой примчалась как ненормальная. Начала орать: где он и все такое...
– Что все такое? Что?!
– Да... Да цветы мне Игорек подарил. Просто так подарил. Сказал, что день ангела мой был. А был он или нет, не знаю. Может, он просто предлог искал, чтобы подарить мне розы эти.
– Где это он розы-то взял?
Степаныч тут же начал перебирать в памяти все деревенские палисадники. Не было, хоть убей, в это лето ни в одном из них роз. Какие зимой не вымерзли, летом под палящим солнцем погорели. Тут поливай не поливай, природу не обманешь.
– А я знаю, где он их взял! Я что, спрашивать стану, где он розы мне доставал? Чудные вы...
– Кто это вы?
– Да Машка тоже прицепилась, где, говорит, Игорек розы тебе взял? Говорю, пойди и спроси.
– Пошла?
– А я знаю? – Татьяна осторожно двинула подбородком, пытаясь высвободить его из заскорузлых пальцев участкового. – Может, и пошла, но не сразу. Для начала она тут все перевернула вверх дном. Кидалась, как собака. Лицо вон мне расцарапала.
– Видал кто?
– Чего видал? – Пальцы с лица ее он убрал, но за локоток продолжал держать и время от времени за него ее подергивать.
– Как она прибегала к тебе, как уходила? Кто-нибудь видел? По улице там проходил или напротив на скамейке сидел?
Он сейчас изо всех сил старался наскрести ей алиби хоть на какое-то оправдание, хоть на самое крохотное, чтобы было ему за что зацепиться. Чтобы умные ребята с казенными холодными глазами и равнодушными лицами не схватили ее уже сейчас и не отвезли в город. Ему ведь до слез почти жалко было эту дуреху, оставшуюся в неполные семнадцать своих без родителей. Бабка какое-то время еще потянула, а потом и она оставила Татьяну, осиротив окончательно. Было ей тогда...
Точно, пары месяцев до восемнадцати не хватало. Он тогда хлопотал за нее, в училище устраивал, чтобы хоть к какому-то ремеслу приобщить. Выучилась на секретаря, компьютер неплохо освоила, печатать бегло научилась. На работу вон должна была пойти скоро. А тут такое! Теперь не то что на работу ее не возьмут, в тюрьму бы не загремела.
– Степаныч, ну кто мог в это время сидеть на скамейке? – фыркнула Татьяна. – Сам знаешь, что старики напротив в семь вечера спать ложатся. А она примчалась ко мне... Погоди, дай вспомнить... Почти в девять, кажется.
– Ну! Девять время детское. Народу шляется полно. Что, так никто и не видел, как Машка к тебе бежала?
– В том-то и дело, что она огородами пришла. И приперлась ко мне с задней двери. Она почти всегда открыта у меня, а с терраски я дверь запирала, точно помню. Я даже испугалась. Как раз кофту надевала. Рукава надела, голову только сунула, натягиваю, а она стоит передо мной и ухмыляется. Куда это, говорит, намылилась?
– Перепугалась? – догадливо хмыкнул участковый, вдруг нагнулся, не выпуская Татьяну из рук, поставил опрокинутую табуретку нормально, усадил ее на нее. – А куда, в самом деле, ты собиралась-то?
– Никуда! Просто одевалась. Что мне, по хате голой блуждать? – фыркнула Татьяна и глаза отвела.
Врет! Внутри у Степаныча заныло. Врет девка, а почему врет? Он же на самом деле ее на коленках качал, когда она еще под стол пешком ходила. Он тут, считай, каждого ребенка на своих руках держал. И все воспитывал, по голове поглаживая. Все уму-разуму учил. Неужели проглядел эту вихрастую цыганочку? Неужели испортиться смогла, пока он бумаги учился длинные и умные строчить, отписываясь для начальства?
– К нему собиралась? К Игорю? – подсказал Бабенко и покачал головой. – Ты не понимаешь, Танюша, куда влипла! Просто не понимаешь! Сейчас я с тобой говорю строго, но вежливо. А те вон ребята... – он указал пальцем за окно, – сейчас ходят по домам и ведут опрос жителей. Дойдут и до тебя. Увидят твою физиономию расцарапанную и в тот же миг на ручках твоих браслеты защелкнут.
– Почему?! – Она уставилась с испугом в окошко.
– Потому что эксперт ихний под Машкиными ногтями кожу обнаружил. Малый дотошный, грамотный, сразу определил, что не бумага под ногтями-то ее, не каша, не древесина, а скорее всего кожа человеческая. Видать, на делах такого рода собаку съел. Оно и понятно, дурака-то не пошлют... Так вот тот умник пока не установил, чья эта кожа. Но стоит им всем взглянуть на тебя...
– А что, если лицо расцарапано убитой, то это значит...
– Это значит, что ты первой попадаешь под подозрение, дорогая. Потом могут случиться и вторые, и третьи подозреваемые, но вот первой, несомненно, будешь ты! – Степаныч откачнулся от пришибленной девушки, обошел табуретку, на которой она сидела. – Подрались вы, а дальше что?
– А ничего. Ушла она, – едва слышно ответила Татьяна, потирая с силой ладонь о ладонь. – Так же ушла, сука, огородами. Так что никто не видел, как она пришла, как ушла. И меня не видел никто. Что же будет-то, Степаныч?! Что будет?!
Он помолчал, подумал. Снова внимательно глянул за окошко. Пока никакой суеты. То ли передумали по домам ходить, то ли правда всех в правление согнали. Чего тогда в Танькин дом не идут? Нет, скорее всего с другого края деревни начали, а ее дом с самого краю. Кстати, в противоположной стороне от того злополучного пруда, на берегу которого помереть было суждено Мане.
– Ты это, слушай, чего спросить хочу, Тань. – Павел Степанович потюкал пальцем по ее голой ключице. – А где бабкин крест-то? Продала, что ли?
– Нет, вы что!
Она вскочила с табуретки, метнулась к комоду, выдвинула верхний ящик, достала маленькую шкатулку, хохломой расписанную, выдернула оттуда крупный золотой крест, цепочка тут же сверкающей змейкой скользнула сквозь ее пальцы, заметалась из стороны в сторону.
– Вот он!
– А чего не носишь?
– Так... Лето. Жарко как-то. Да и...
– Слушай, а такой вот безделицы золотой у тебя не было?.. Чего-то не припомню, видал на тебе, нет... – он указательным пальцем вывел запятую в воздухе. – Маленькая такая, с глазком зелененьким? То ли у тебя видел, не помню, то ли у кого еще?
– Нет, Павел Степанович, у меня точно не было, – произнесла Татьяна с облегчением, убрала крест с цепочкой обратно в шкатулку, вернулась на табуретку, уселась, как на приеме у врача. – Моего всего богатства – один крест вот этот. Да бусы из речного жемчуга.
– А что же к букету-то твой знакомый никакой безделицы не приложил? – игриво пробормотал он и погрозил ей пальцем. – Знаю я вас, современных девушек, с пустыми руками к вам не подходи.
– Ладно вам, Павел Степанович, – надулась Таня, горделиво тряхнула черными кудряшками. – Я не такая! Я чувствами не торгую! И денег за них не беру!
– Понятно... А у кого, может, видала такую вот чертовщинку? – Он снова вывел в воздухе крохотную запятую. – С зеленым глазочком маленьким, а?
– Нет, не видела, – она подумала, наморщив лоб, помотала головой. – Точно не видела. Да и кто станет такую мелюзгу покупать у нас? Маринкина дочь из Турции по килограмму золотые кулоны привозит. У учительниц наших один бисер на шеях. Кто еще?.. Машка сама сроду золота не носила и Сашка ее тоже. Кстати... А она знает?
– Что? – прервал Степаныч свои размышления.
– Она знает, что мать ее... Ну... Что она померла? – Последнее слово далось ей с трудом, она выговорила его почти шепотом. Передернула плечами, как в ознобе. – Страх-то какой! Сашка теперь совсем одна!..
– Да, одна, – эхом отозвался участковый, посмотрел на нее задумчиво, потом решился все же: – Тань, тебе есть где схорониться?
– Как это?!
Ее черные глазищи глянули на него, как глядели давно в детстве, когда ей позарез нужна была его взрослая помощь. Сердце у него сжалось.
– Спрятаться тебе надо, Тань. Пока хотя бы... Пока у них не появится настоящий подозреваемый. Они ведь не станут разбираться, из-за чего ты с ней повздорила и в какое время... Увидят твое располосованное лицо и сразу сочтут тебя преступницей. Когда-то еще разберутся!
Он с силой ударил кулаком в стену, понимая, что сам совершает должностное преступление. Укрывательство или как это называется на языке правоохранительных органов?
Ознакомительная версия.
