Ознакомительная версия.
Голос Славы:
– Нужно изучить систему видеонаблюдения. Это возьмет на себя Гера. Я займусь охраной. Где стоят и когда меняются. Антоныч, узнай все о запасных выходах, спасательных шлюпках, где находится каюта хозяина и капитана…
Злорадно выпивая подаренный виски, Гриша продолжал ощущать.
Голос Антоныча воспринимается уже как голос с небес:
– Слава, поброди по палубам, поговори с людьми. Может, что нужное узнаешь…
А Грише фиолетово. Он видел средства пожаротушения за стеклом. Сейчас эти трое улягутся. И он пойдет за топором.
Гриша нашел бутылку, выдернул пробку, выпил прямо из горла и зловещим голосом взревел:
– Сейчас, сейчас, Кира. Я только молодых поздравлю. Вместе с судовладельцем катранам ужин понесете.
Слава, Гера и Антоныч стояли над Гришей. На кровати в каюте он выглядел вполне безобидно.
– Вот поэтому я и не женюсь, – объяснил Антоныч.
Заперев каюту, они разошлись в разные стороны.
На палубе Антоныч решил не светиться. Высокий, крепкого сложения, он выделялся среди пассажиров, как фонарь посреди деревни. Мимо, медленно двигаясь, словно на колесиках прокатилась дама лет шестидесяти с пинчером на монументальной груди. Она подмигнула Антонычу, и он, стиснув зубы и сморщившись, как от зловония, отвернулся. Антоныч ненавидел собак, но была причина, которая гасила его неприязнь.
Каждое утро для Антоныча начиналось с сумерек огорчения. Обычно джек-рассел-терьер Витек присваивал только одну тапку. Больше всего ему нравилась левая. Теперь пропали обе. Зная кинологическую особенность Витька уносить в неизвестность вещи при запертой на два замка квартире, Антоныч вздыхал безнадежно и сдавленно. Все, что не удавалось выхватить из пасти алчного Витька до мгновения полного смыкания его челюстей, исчезало навсегда. Так дематериализовались пульт от люстры, кусок принесенной для ужина и предусмотрительно уложенной на холодильник буженины, подаренный влюбчивой проституткой Дашей галстук и еще много предметов, воспоминания о которых вызывали чувства противоречивые. За галстук Антоныч Витьку не предъявил, галстук был так себе, но кража с двухметрового холодильника растрогала голодного кардиолога до состояния клекота. Увидев в руке лоха штопор, Витек гулко пробарабанил лапами по паркету и, тревожно шелестя в желудке целлофановой упаковкой, скрылся в том самом ином пространственно-временном континууме, куда обычно уносил навар. Гармонично сочетая в себе клептоманию, систему антизаноса, взгляд академика Капицы и стремительность Астерикса, Витек отравлял жизнь Антоныча с последовательностью, свойственной проктологам и судебным приставам.
После развода и ухода бывшей к гениальному, а потому имеющему виллу на Каймановых островах американскому хирургу Гундерсону Антоныч три дня праздновал текилой и диском Стаса Пьехи. Она оставила ему квартиру и любимую собаку. Нужно было оставить что-то одно, но ее месть была жестока. Чисто по-человечески позволив ему оттянуться, через три дня Витек вернул ему прошлую жизнь. Ночью в постели, как и прежде, недоставало женщины, но было много собаки, днем на кухне слышался грохот разбиваемой посуды, а по вечерам, находя в каждом проходящем под окнами угрозу своему жилищу, Витек остервенело лаял. Изменилось только одно. Крал он и раньше, но не в таких потрясающих воображение масштабах.
Антоныч ненавидел Николсона, потому что он был Джеком; Курта, потому что фамилия его была Рассел; белых коров с карими мордами, потому что в масштабе 1:43 и с отпиленными рогами они были вылитый Витек. Достали и прогулки. Пэрис Хилтон с чихуа-хуа Тинкербеллом и кардиолог Антоныч с терьером Витьком представляли собой разные направления. Поменяйся они багажом, скольких друзей потеряли бы в одночасье. Антоныч с Тинкербеллом показался бы всем кардиологом, использующим нетрадиционные методы лечения, а жизнь Пэрис мгновенно скатилась бы в ад. Невыносимо трудно поражать окружающую действительность гламурным обаянием, когда у тебя из-под мышки торчит дециметровый, хотя и розовый, член.
Гулять с Витьком как-то иначе было невозможно. Ощутив под подвеской твердь, он включал турбину и с видом выпущенного из психушки под честное слово дебила набрасывался на все, что подавало даже обманчивые признаки жизни. В такие редкие минуты долгожданной, но сомнительной свободы он вел себя как впервые оказавшийся в Куршевеле директор российского металлургического комбината. Крепкая рука Антоныча легко резала чужие грудные клетки и вырывала приросшие к тазовым костям больных ненужные аорты, но еще ни разу не смогла удержать веревку, к другому концу которой был прикреплен его сожитель.
Изредка в аномальной квартире появлялись женщины. Они тоже куда-то исчезали. Их уносил в свой потайной пространственно-временной континуум хозяин. И без того издерганного Витька бесило, почему утром, позавтракав, уходит на работу одна, а вечером она возвращается домой другая. Их появление предвещало скорое превращение хозяина в садиста и извращенца: на ночь он запирался в спальне, и там гостьи кричали дико и беспомощно. Витек в отместку бил посуду, делал начес на венике и с разгона выбивал дверь в спальню всеми четырьмя стойками подвески. Заканчивалось тем, что извращенец выбегал из спальни в одежде возбужденного скифского кота. Простодушным восторгом полагая, что для игры, Витек гавкал, падал локтями на пол, косил глазом и шлифовал помазком пол. Смысл игры заключался в следующем: хозяин должен был во что бы то ни стало коснуться палочкой Витька, а Витек должен был предпринять все необходимое, чтобы этого не случилось. Через пять минут уморительной забавы садист признавал поражение, давясь и кашляя, пил воду на кухне, после чего снова тонул во мраке страшной спальни.
Антоныч не раз пытался поговорить с Витьком, но никак не мог найти с ним общего языка. Антоныч привык и успокоился. Поэтому вряд ли часто дышащий пинчер с языком, как у змеи, мог так огорчить кардиолога. Причиной была, конечно, вдова. С родинкой меж бровей, морщинами вокруг глаз, она подмигнула, и Антонычу сразу стало плохо.
Он прижался к фальшборту и наклонился вперед.
– Вам плохо? – спросил кто-то.
– Спасибо, уже лучше, – ответил он и продолжил путь.
– Мужчина, вы не поможете открыть каюту?
Это был уже другой голос. Антоныч затравленно обернулся и увидел вдову. Одной рукой она держала пинчера, во второй бренчал ключ о брелок.
– Я не умею, – глупо отказал Антоныч и быстро двинулся вдоль борта.
На корме он встретился с Герой.
– Я сейчас разговаривал с одним из команды. Случайно тема возникла общая – дайвинг.
– Дайвинг для тебя – близкая тема? – удивился Антоныч.
– Ну, я видел, как плавают. Тут главное понять, а не плавать. Так вот, матросик шепнул, что есть мальчик по имени Колобок. Он как бы в курсе всех дел хозяина, а хозяин у него – Жидков.
– Что значит – в курсе всех дел?
– Это значит, – объяснил Гера, – что Колобок шныряет во время круизов по палубе и разыскивает одиноких девок. Найдет, дает наводку Жидкову. И тот увлекает девок в пучину разврата и веселья.
– Нам это может как-то помочь? – спросил Антоныч, еще не отойдя от встречи с «одинокой девкой».
– Тебя что, укачало? – Гера начал злиться. – Если мы разыщем Колобка и потолкуем… как толкуем… ну, мы с вами, то у нас не будет проблем с поисками Киры.
– Согласен, – ответил Антоныч и почувствовал непреодолимое желание выпить. Чуть-чуть, для дезинфекции. – И где Колобок может находиться?
– В ресторане на третьей палубе. Правда, матросик сказал, там публика из скобарей. Но если спросить бармена Сашу или любую из проституток, они Колобка покажут.
– Публика из скобарей – что это значит?
– Это значит – отморозки! – Гера ткнул Антоныча кулаком в грудь. – Да что с тобой?!
– Так, тошнит чего-то.
– Вот в ресторане и примешь препарат.
– А где Слава?
– Я видел его, – успокоил Гера. – Он на носу с какой-то телкой о Сислее разговаривает.
– На каком носу?
– Ты дурак, что ли? Мы на корабле! Здесь нос – это антоним жопы!
В ресторан решили прийти все. Обычно помещения в учреждениях, где все включено, не пустуют ни днем, ни ночью. Ресторан на третьей палубе «Ганимеда» был самым популярным. На двух нижних палубах суетилась старческая знать, а наверху праздновала существование иная публика. На стенах ресторана третьей палубы висели портреты Элвиса и Гагарина, вход был оборудован болтающимися створками, как в таверне, а под потолком крутился шар, облепленный осколками колотого зеркала. Выше шара было только небо.
– Как насчет водки по капле на брата? – поинтересовался Антоныч, одним глазом посматривая в винную карту, другим оценивая публику.
Зал постепенно наполнялся. Вскоре к стоявшим в дверях двум охранникам присоединились двое охранников в штатском, и двери были заперты. У Антоныча тут же возникла мысль, что здесь скоро начнутся петушиные бои. Рестораны нижних палуб при открытых дверях не имели ни одного охранника.
Ознакомительная версия.
