Григорий Глазов - Смерть не выбирают (сборник)

– Нет.

– Припомните, пожалуйста, как все происходило дальше?

– Время было перед обедом. Елена Павловна никогда не ходила на обед ни домой, ни в столовую. Обычно я бегаю в буфет и приношу ей какие-нибудь бутерброды. Так и в этот раз: купила плавленый сырок и два бутерброда с колбасой, заварила чай. Она еще посетовала, что колбаса очень жирная. Но другой не было. Потом она вышла в приемную вместе с Назаркевичем, отдала мне пустые тарелки, а он протянул ей какие-то бумаги. Она, не читая, перелистала и велела мне зарегистрировать их и вложить в папку, с которой ходит к директору, тут же ушла к себе в кабинет и захлопнула дверь. Однако Назаркевич почему-то забрал, почти выхватил у меня эти бумаги и что-то пробурчав, вышел. Вот и все.

– Значит, содержания этих страничек вы не знаете?

– Нет…

– Виктор Борисович, – обратился я к Скорику, когда она ушла, – как я понимаю, ваша версия выглядит так: Назаркевич эти бумаги дал Кубраковой на обрыве перед Богдановском, там она и оставила свои "пальцы". Вы, конечно, обратили внимание, что "пальцы" на страничках столь четкие, что папилярные узоры можно читать зажмурившись. Как будто подушечки пальцев Кубракова специально намазала жиром.

– Я понял вас, – перебил он меня. – Вы хотите сказать, что она оставила "пальцы" у себя в кабинете? Колбаса на бутербродах была жирная, не вытерев как следует руки, Кубракова взяла бумаги, поданные Назаркевичем. Но это всего лишь ваша гипотеза и она нисколько не сильнее моей: разве не могла Кубракова есть подобный бутерброд, сидя в машине Назаркевича по дороге из Богдановска к обрыву? Пусть не бутерброд! Но мало ли от чего у человека могли быть жирные пальцы, которые она плохо вытерла или не вытерла вообще. Артем Григорьевич, вы не хуже меня знаете, как мало нужно влаги, чтобы оставить "пальцы" на белом листе бумаги. Там над обрывом, когда она брала протянутые ей странички, у нее могли быть потные руки.

– Согласен. Мы имеем два варианта. И это существенно для Назаркевича: мы обязаны в этом случае истолкование вести в пользу обвиняемого, поскольку обе гипотезы исключают друг друга, – я посмотрел ему в лицо.

– Что ж, – дернул он головой, – допустим. Тогда я должен вам сообщить, что, возможно, поколеблет вашу позицию, – в глазах его дрожала насмешечка. – Оперативным путем нам удалось установить…

И тут он рассказал мне о приезде польского майора, о некоем Тадеуше Брониче, о чемоданчике с бирками, похищенном рэкетиром…

– Ну, а ближе всех к поликаувилю находилось только двое, те, кто работал над ним и с ним: Кубракова и Назаркевич…

Да, сюрприз оказался для меня невеселый, я понял это, когда взяв дело и сев в сторонке за маленький столик, на котором стоял графин с водой, стал читать. Особенно впечатлял последний допрос Назаркевича, где речь шла о том, как и в чем хранится поликаувиль, о круге лиц, имевших к нему доступ и возможностях проникнуть в емкость с этим удивительным лаком. Раздражало меня то, с каким смирением на допросе Назаркевич шел навстречу версии Скорика: на вопросы следователя он давал такие же прямые, как бы бесхитростные ответы. Что это? Тактика Назаркевича? Наивность? Хитрость? А еще выплыл чемоданчик с бирками, который упер мой бывший подзащитный, отбывающий сейчас срок в колонии. Но говорить об этом Скорику я не посчитал нужным…

Агрба не показывался и не звонил несколько дней. Скорик догадывался, что выполнив намеченное по делу Назаркевича, Джума несколько отстранился, вцепившись в вылезший хвостик – Тадеуш Бронич, кольца, – а кроме того, возможно, Проценко впряг его в какие-нибудь новые розыски: грабежей, изнасилований, убийств, разбоев хватало, область выходила в этом смысле на одно из "ведущих" мест в республике, и Скорик с тоской подумал, что конца этому не будет, что от Агрбы, от милицейских следователей часть этих дел естественным образом, как всегда, перекочует к нему на письменный стол. Что-то пойдет легко, а что-то мучительно, с ошибками, с промахами, с утыканием в тупики, с меняющимися версиями. И так всю жизнь; потом он превратится в Миню Щербу – располневшего, старого, больного, безразличного к своей одежде, с циничным отношением ко многому, а беззлобный цинизм этот, как изжога, зависит от того, чем постоянно питаешься…

Некоторое сомнение, возникшее после позавчерашнего визита Устименко, улеглось. Вертевшиеся в голове обрывки фраз, имена, фамилии, эпизоды из дела постепенно сортировались, укладывались в отдельные группки, между ними возникали связующие ниточки: сигнализация лаборатории Кубраковой вахтер, у которого хобби копаться в разных реле, электромоторчик – бутылка поликаувиля в Польше в гараже у жулика Тадеуша Бронича, сбытчика (изготовителя?) фальшивых колец – Вячин ездил в Польшу сразу после гибели Кубраковой; о поликаувиле Вячин узнал от Лагойды и Назаркевича; но Назаркевич ближе всех, кроме Кубраковой, к поликаувилю – гибель Кубраковой – его угрозы и прочие улики… Допросить опять всех?.. Боже, неужто все сначала?.. Или дожимать Назаркевича, выполняя при этом все, что написал и еще напишет в своих ходатайствах Устименко?.. Любопытно, а нет ли автомобиля у вахтера?.. А почему бы ему не иметь? Долго жил на Севере, заработал, купил развалюшку, привел в порядок… Надо, чтоб Агрба узнал, у кого из всех проходящих по делу есть машины, какие, цвет, где были в тот вторник и в среду… У Яловского: кажется есть… Почему через день-два после отъезда Кубраковой в Богдановск ею – не вернулась ли интересовались Вячин, Яловский, Лагойда? Поводы внешние у каждого невинны. Однако этот интерес можно истолковать иначе: одному из них есть нужда засвидетельствовать свою неосведомленность о случившемся или проверить, не докатилась ли еще до института некая весть о происшедшем с Кубраковой… Но кому из троих это важно знать? Может и никому, потому что это четвертый: Назаркевич…

Он брился в ванной, стоя обнаженным перед зеркалом, глядя на свое мускулистое, с гладкой кожей тело, и недавняя мысль, что может превратиться в толстого, рыхлого Щербу, стала смешной… В зеркале за спиной возникла Катя.

– Ты чего так долго? Опоздаем, Витюша.

– Не опоздаем, это не кинотеатр, видеокассету можно остановить.

– Но они просили к семи, неудобно.

– Уверяю тебя, мы придем, Зойка еще тарелки только расставлять будет.

– А как называется фильм?

– "Любите свое тело", кажется так, или "Любите ваше тело". В общем одно и то же, наверное, какая-нибудь инструкция по сексу.

– Ты против? – она положила ладонь на ребра, пошевелила пальцами.

– Думаешь, что-нибудь новое узнаешь?.. Не щекочи, я порежусь.

– Как у тебя с Устименко?

– Пока относительно гладко.

– Может это тактика: довести до суда, а там обрушить…

– Не думаю, что ему нужна сцена, где бы он выглядел героем. Он всем этим уже давно насладился… Впрочем… Кто знает, может захочет облачиться в латы в распорядительном заседании и уж там протрубить в рог… Посмотрим… Какую мне сорочку надеть?

– Сиреневую. Я ее погладила. По дороге надо будет купить цветы…

Была суббота, она шли в гости к приятелям…

В ту же субботу из отпуска вернулся Михаил Михайлович Щерба. В понедельник он вышел на работу; как всегда после отпуска, до обеда болтался по кабинетам – посидел у шефа, у его замов. Шел обычный треп, узнавание новостей, обмен анекдотами. Во второй половине дня он уже сидел у себя в кабинете, положив тяжелые руки на непривычно пустой, еще не заваленный бумагами стол. На гладком загоревшем лице Щербы еще покоилась праздная безмятежность, в глазах еще жила лень и благодушие. Он знал, что все это исчезнет, едва он откроет сейф и переложит оттуда на стол папки.

– Как отдохнули? – спросил Скорик, вошедший поприветствовать вчерашнего отпускника.

– Отдыхать всегда хорошо. Сбросил шесть килограммов.

– Что, скудный харч?

– Харч обычный, санаторский, вынужденно-диетический, как у всех сегодня. Нет, просто много ходил, душ-Шарко, лечебная физкультура… Ну, а что у вас тут? Как дело Кубраковой?

– Принести, почитаете?

– Не надо, расскажите.

За месяц отпуска, выключившись из всего, Щерба слушал отстраненно, как говорят "на свежее ухо", и потому в какой-то момент вдруг обеспокоенно подумал: "Не слишком ли гладко: колпачок от газового баллончика – в машине Назаркевича; каскетка там же; бумаги с "пальцами" Кубраковой – в "бардачке" той же машины… Не поторопился ли Скорик, засунув Назаркевича в СИЗО? Можно было обойтись без такой меры. Странно, что шеф дал санкцию… Как это Скорику удалось его уломать?.." Но когда Скорик, завершая, рассказал о вновь открывшихся обстоятельствах – о поляке Тадеуше Брониче, о кольцах и поликаувиле, которым их обрабатывали, – все это несколько сняло сомнения Щербы; он уловил ход рассуждений Скорика, в них была логика, потому что проглянула причинная связь: Назаркевич – поликаувиль, а поликаувиль – это поляк и кольца, хотя жешувский таксист, сбывавший их, и не знал, возможно, что Бронич, похоже, и есть главный поставщик этого "золота", ведь не случайно бутылка с лаком найдена у него в гараже. А это не просто лак, а поликаувиль: секрет, дефицит, открытие, событие, тра-ля-ля, и хозяйка его – Кубракова, а ее вторая, но единственная рука, правая там или левая неважно, – Назаркевич! И Щерба решил не высказывать своих первоначальных сомнений и не пенять Скорику, что тот поспешил отправить Назаркевича в СИЗО. "Может, он и прав. Не стоит выбивать его из колеи", – подумал Щерба, хотя забыть о том, что защитник Назаркевича Устименко, не мог: слишком хорошо и давно знал Артема Устименко как криминалиста, следователя, да и как адвоката…