отличие от любви заключается в том, что она не уничтожает. Веры может быть в избытке или ее может не хватать, но ей не удастся связать по рукам и ногам. Вера – целебное средство и порождает надежду. Надежда – мой следующий шаг, но меня утешает и вера.
– Си, две глазуньи, – зовет Трэвис, повар в нашем кафе, и, взяв тарелку, я подаю ее пожилому мужчине, сидящему на высоком стуле. Разворачивая столовые приборы, мужчина кивает на телевизор.
– Не могли бы вы сделать погромче?
Смотрю на экран и вижу очередное послание президента. Второе за последнюю неделю от избранного нами прошлой осенью кандидата. Он принес присягу, будучи самым молодым в истории президентом.
– Господи, как будто снова наступил две тысячи восьмой год. Нашим деньгам вечно что-то угрожает, – качая головой, говорит мужчина.
Я хватаю пульт и делаю громче, а потом рассчитываю мистера Красавчика, положив на стойку его сдачу и чек. На мгновение вспоминаю про Сельму и расплываюсь в улыбке. У владельца этой кафешки я и не подумаю воровать, ведь на платежных чеках моя фамилия.
О, какая ирония судьбы.
– Очередное вранье. Очередные обещания, которые он не сдержит.
Билли, наш сварливый завсегдатай, выливающий кетчуп на яичницу-болтунью, согласно ворчит.
– Не нравится мне его видок. Сразу видно, что жулик.
У меня вырывается смех.
– Вы это поняли по его костюму или стрижке?
Билли смотрит так, словно у меня выросла лишняя голова, я перестаю смеяться и доливаю ему кофе, пока он постукивает по пакетику с сахаром один раз, второй, третий. Сглатываю, пытаясь подавить появившееся в горле жжение, и говорю:
– Знаете, у нас молодая страна, ей всего-то плюс-минус двести сорок лет, в то время как остальным тысяча и больше. Возможно, однажды мы возьмемся за ум.
Мистер Красавчик кивает, задумчиво глядя на меня.
– Никогда не думал об этом в таком ключе.
– Да, но я всего лишь уведомитель, – шепчу я скорее себе.
– Он мошенник, – говорит Марисса, и на этот раз я разражаюсь громким смехом. Она подозрительно на меня косится. – Что смешного я сказала?
– Ничего.
Я снова смотрю на экран, где новый президент обсуждает последнюю заваруху на территории США. За последние полгода разорилось несколько надежных банков, уволили федеральных судей, а президент Монро распустил министерство и заменил девяносто процентов сотрудников Белого дома. Фактически он искоренил коррупцию, но перемены мало кому нравятся. Я хочу относиться к происходящему непредвзято. Я бегло читаю по субтитрам его заверения. Слова, повторяющиеся годами: наша страна успешно выдержит испытания, сплотится, преодолеет все трудности и станет сильнее.
Эти слова нужно услышать каждому, но такие обещания в некоторой степени обманчивы. Приглядевшись к окружению президента, вижу стоящего справа мужчину и замираю, меня словно прошибает удар током.
Беру пульт и перематываю назад.
– Эй, я же смотрел, – возмущается Билли.
– Извини, – еле слышно шепчу я. – Извини, только на секунду. Скоро вернемся к тому моменту.
Когда я отматываю на несколько секунд и вижу четкую картинку, нажимаю на паузу и закрываю рот ладонью.
– Боже мой. – Я везде узнаю это лицо, эти волосы, эти глаза и ямочку на щеках, когда он улыбается.
Тайлер.
Из-за угла выходит Марисса и смотрит на меня.
– Сесилия? Что? Что такое?
Я жадно смотрю на Тайлера, стоящего среди охранников за нашим президентом: поза у него напряженная, взгляд жесткий, бдительный, лицо каменное. Стоящий на страже мужчина совсем не похож на шутника, которого я знаю и люблю. Но это он. Тайлер.
Тайлер защищает президента.
Я не могу произнести ни слова, все за стойкой странно на меня смотрят. Даю себе пару секунд.
Прочищаю горло и пожимаю плечами.
– Просто показалось, что увидела привидение. Извините. – Нажимаю кнопку воспроизведения и едва слышу Мариссу.
– Выглядит хорошо, но, думаю, ему нужно подзагореть.
Дрожа от неожиданного открытия, трясущейся рукой с трудом ставлю кофейник.
Они везде. Банки, фондовый рынок. Всюду. Это были они.
Они проникли в чертов Белый дом!
Не знаю, почему меня это удивляет, но при виде Тайлера на такой уважаемой должности я испытала изумление. Ладони вспотели, я пытаюсь собраться с мыслями, но безуспешно.
Им удалось.
Они продолжают свое дело.
И меня это безмерно утешает. Я чувствую себя в безопасности, зная, какую они преследуют цель. Так и должно быть. От гордости к глазам подступают слезы, поэтому я иду к служебным дверям на кухню и забиваюсь в угол возле пекарского шкафа.
– Сукины дети, – шепчу я, закрыв рукой рот. Улыбаясь еще шире, качаю головой, чувствуя, как по щекам безудержно текут слезы. Чувствую, как надрывается душа.
Спустя несколько минут и несколько глубоких вдохов принимаю невозмутимый вид и, выйдя в зал, обращаюсь к Мариссе:
– Аванс у меня на столе, сможешь его сегодня забрать?
– Конечно, дорогая. Ты в порядке? – с беспокойством спрашивает она.
– Да. Я… просто хочется пораньше домой и выгулять собаку. Надвигается шторм, а он его боится.
– Без проблем. Увидимся утром, милая.
Милая.
Так странно, что одно слово можно использовать в качестве оружия и ласкового прозвища. Доминик пару раз им пользовался. Но я больше не стану с обидой вспоминать прошлое. Теперь я чувствую гордость, вспоминая проведенное время в чистилище жизненного выбора своих родителей. Я думаю не о трудных временах, а о том, как ходила с Шоном в походы, как наблюдала за читающим Домиником, пила вино, наблюдая за светлячками под ночным небом вместе с Тобиасом.
У меня была любовь, и любовь я с собой и забрала.
И это моя величайшая сила. Мое истинное могущество.
Ощущая раскаты грома, выхожу из кофейни и почти дохожу до машины, как вдруг чувствую, как неподвижен стал воздух. Оглядываю стоянку, но ничего не нахожу, после чего даю себе разумное объяснение, что эти изменения связаны с приближающейся бурей. Пытаюсь подавить в себе порыв загрустить от разочарования. С меня хватит. Слезы давно высохли.
Я живу жизнью, которую выбрала сама. Без ожиданий, с малой толикой ответственности. Без амбициозных поисков приключений, без спора со своей совестью. Простая незамысловатая жизнь, которую я не собираюсь тратить впустую, глядя в зеркало прошлого. Я выбрала обыденность не для того, чтобы искупить грехи, а ради душевного покоя и способности думать о том, как хочу двигаться вперед. Я желаю пребывать в согласии с непритязательностью, которая заключается в честной работе и ноющих от усталости ногах. Это скорее смирение и впервые имеет для меня смысл. Я хочу улыбаться, занимаясь этим.
И иногда, даже часто, я улыбаюсь.
Я больше не жалею о прошлом ради будущего, которое у меня есть. Оно неопределенное, но пока я не
