— По-моему, одно ее имя звучит как ругательство.
— У вас не штат, а психбольница на открытом воздухе.
— Добро пожаловать, — только и ответил я.
Я ползком добрался до Клета и передал ему «Беретту» с запасной обоймой.
— Мне кажется, старик у себя в кабинете, — прошептал он, — я слышал, как кто-то там чем-то постукивал. Почему он просто не свалил?
— У него там его трофеи.
— Какие трофеи? — спросил Клет.
— Пряди волос его жертв. Он хранит их в своем дневнике.
Клет сжал платок в руке и удушливо кашлянул в него.
— У меня такое впечатление, что что-то острое двигается в моей груди, — с трудом выговорил он.
Хотелось бы мне сказать, что события, которые вот-вот должны были развернуться на канале — из тех, что дают нам хотя бы призрачную веру в справедливость на этом свете. Мне хотелось бы верить в то, что всякая человеческая трагедия имеет свое разрешение и что в мире можно восстановить порядок так же, как это происходит в пятом акте сценической драмы, призванной стать отражением нашей жизни. Мой личный опыт показывает, что это не так. История редко исправляет себя в естественном ходе вещей, и когда мы вершим свое правосудие, то тем самым увековечиваем зло тех, кто преступил закон, вдыхая новую жизнь в сторонников примера Каина.
Мне хотелось бы верить в то, что из человека можно изгнать инстинкты толпы или уничтожить их на генетическом уровне. Но в истории мира не было культуры, которая не воспевала бы своих воинов превыше своих же мистиков. Иногда, когда мой разум свободен от прочих мыслей, я пытаюсь вспомнить имена хотя бы пяти рабов из всей печальной истории человеческой несправедливости, чьи жизни мы восхваляли бы. Мне никогда это не удавалось.
Уильяма Фолкнера однажды спросили, что он думает о христианстве. Он ответил, что, по его мнению, это весьма неплохая религия, и быть может, нам всем стоит как-нибудь ее попробовать.
Были ли справедливы и обоснованы события, произошедшие на канале в ту ночь? Я так и не смог найти ответ на этот вопрос. В этой жизни умиротворение мне дает только признание того факта, что мы практически ничего не знаем о мире, а понимаем и того меньше. Фанатичный студент[37] университета убивает эрцгерцога и начинает войну, унесшую жизни двадцати миллионов человек. Человек с винтовкой[38] за пятнадцать долларов, доставленной по почте, стреляет с шестого этажа библиотеки, и навсегда меняет историю Америки. Бракованная инженерная система на буровой платформе убивает одиннадцать человек, загрязняет целую экосистему и практически уничтожает образ жизни миллионов. Если бы человек мог предотвратить любое из этих событий, с чего бы он начал? Альфа и омега этого вопроса поставят в тупик любого.
Клет Персел никогда не считал себя исторически значимой персоной. Я с ним в этом не согласен. Он был не только повесой и гулякой, он был одним из тех, что страдают за всех нас. Многие ортодоксальные иудеи верят в легенду о тринадцати праведниках. По их мнению, если бы не эти тринадцать мужчин, что несут на себе все бремя наших грехов, мир был бы гораздо хуже, чем он есть. Как и тринадцать праведников, Клет не был божественного происхождения. Он был сделан из крови, костей и сухожилий, как и все мы. В этом и фишка. Его храбрость и благородство были прямо пропорциональны его признанию своей смертной природы.
Злодеи боялись и ненавидели Клета Персела потому, что он был не такой, как они. Они боялись его, потому что знали, что для него принцип всегда превыше собственных интересов, боялись потому, что он с готовностью отдал бы жизнь за лучшего друга. Я думаю, Бену Джонсону[39] Клет бы понравился, он бы смог его понять и наверняка сказал бы, что, как и его друг Уильям Шекспир, Клет был человеком не на век, а на века.
Согнувшись пополам и стараясь, чтобы меня не заметили в оконных проемах, я пробрался в кабинет. Высокая фигура стояла у стеклянных дверей в дальней части комнаты. Я поднял «АК-47» перед собой и встал у книжного шкафа, забитого какими-то справочниками в кожаных переплетах. Я слышал тяжелое дыхание Клета у себя за спиной. Он удушливо закашлялся в платок. Высокая фигура замерла и растворилась в тени.
— Большая часть ваших людей мертва, мистер Дюпре, — сказал я, — и именно вы сейчас можете остановить бойню. Сдавайтесь и предстаньте перед судом. Кто упрячет за решетку девяностотрехлетнего старика?
— Вы никогда не уйдете отсюда живым, мистер Робишо, — ответил Алексис. — И все ваши знания оборвутся здесь. Мои желания тут ни при чем: все жребии уже брошены людьми гораздо более влиятельными, чем мы с вами.
— Отстрели ему башку, — прошептал Клет.
Я недостаточно хорошо видел Дюпре в тени, чтобы стрелять. К тому же он, вероятно, был лучшим из возможных заложников, но при этом я хотел видеть, как его выведут на чистую воду как преступника, виновного в геноциде. Более того, я хотел раскрыть всех людей, помогавших ему создать это маленькое феодальное княжество там, где когда-то был тропический рай.
— Стреляй, Дэйв, — прошипел Персел у меня за спиной.
Я попытался отодвинуть Клета одной рукой, стараясь не отводить глаз от Дюпре, или, по крайней мере, от того места, где, как я думал, он стоял.
— Или придется это сделать мне, — продолжил Клет, хрипя в темноте.
Я оттолкнул Клета назад одной рукой и быстро прошел вдоль книжных шкафов, врезавшись во вращающееся кресло Дюпре и споткнувшись о натянутые телефонные и компьютерные кабели. Я поднял «АК-47» в тот момент, когда старик скользнул сквозь стеклянные двери, прижав свой дневник к груди. Его царственный профиль четко выделялся в свете звезд.
Я сделал один выстрел сквозь стекло и услышал, как пуля попала во что-то в беседке и со свистом растворилась в темноте.
— У нас был шанс одним махом отрезать голову змее, приятель, — произнес Клет, — зря ты меня так отодвинул.
— Мертвый, он нам ни к чему, — ответил я.
— Да ну? А что, если мы останемся здесь навсегда, а он останется жить? Об этом ты подумал?
Клет стоял по одну сторону от стеклянных дверей, я — по другую. Туман, накатывающий с поверхности болота, был белым и густым, покрывая прилив и самолет-амфибию, пришвартованный у дока Дюпре и покачивающийся на волнах.
— Я принял решение, которое я считал правильным, — сказал я и посмотрел на платок, скомканный в руке Клета.
— Как у тебя дела, партнер?
— На мгновение было так себе, но сейчас все в порядке.
— Клет, прикрой меня.
— Хочешь сказать, что не хочешь видеть меня на передовой?
— Так ты меня прикрываешь или нет?
Он мельком взглянул мне в лицо, затем посмотрел в темноту сквозь мох, замерзший в ветвях черных дубов, переведя взгляд на бамбук, постукивающий на ветру у сахарного завода вдалеке, освещенного, словно авианосец.
— Слышал? — спросил он.
— Слышал что?
— Колесный пароход. Я слышу его паровые двигатели. Я слышу, как колеса проворачиваются в воде.
В этот раз я решил не спорить.
— Клет, на это можно посмотреть и с другой стороны. Может быть, это наш второй шанс. Может быть, сейчас мы достанем некоторых из тех, что улизнули от нас в прошлый раз.
Он посмотрел мне в лицо и улыбнулся.
— У меня есть предложение.
— Какое? — спросил я.
— Давай просто сделаем это. Идем напролом. Полный газ, и кто не спрятался, я не виноват. На «раз, два, три», и пускай этот день запомнят как самую крутую кровавую баню в истории Байю-Тек.
Именно так мы и поступили. Мы тандемом прорвались сквозь стеклянные двери на веранду, я с ходу выстрелил в человека, стоявшего за кустом камелии, и видел, как часть его челюсти отделилась от головы в облаке кровавых брызг. Затем я подстрелил второго, он уронил свое оружие и, хромая, скрылся в темноте за беседкой, держась за бедро, как будто получил травму, играя в футбол, а не нулю из «АК-47». Краем глаза я заметил вспышки выстрелов в кустах камелии и азалии, из-за восстановленной хижины, где когда-то жили рабы, тоже кто-то стрелял. Мне даже показалось, что мимо меня мелькнула трассирующая пуля и потухла маленькой искоркой в тростниковом поле. Я стрелял, пока магазин «АК-47» не опустел, затем нагнулся над человеком, в которого попал минутой позже, взял обрез помпового ружья из его рук и обыскал карманы в поисках патронов. Он еще был жив, его глаза были яркими, словно отполированные коричневые мраморные шарики, его язык двигался там, где должна была быть его челюсть. Я не понимал, что он пытался сказать.
И тут я сделал нечто, что многие, возможно, сочли бы как минимум странным. Я сорвал с цепочки свой образок и вложил ему в руку. Я даже не знаю, понял ли он, что это, и придал ли этому какое-то значение, потому что я больше не смотрел в его сторону. Кто-то поднялся на борт самолета-амфибии и завел мотор. Я побежал к Клету. Он на дальней стороне беседки держал «Беретту» прямо перед собой на вытянутых руках, выпуская пулю за пулей в самолет, направляющийся к середине канала подальше от береговой линии.
