к делу не относится. Когда-то у него был проломлен череп и сломана ключица. Скажите, это будет очень нескромно и невоспитанно с моей стороны, если я спрошу, откуда такой интерес к совсем простому делу?
– Честное слово, сержант, если бы я знал, я бы сказал вам. Думаю, что я впадаю в детство.
– Скорее, вам просто скучно, – заявил Уильямс сочувственно. – Я-то вырос в деревне и то никогда не любил наблюдать всякую там травку. Слишком ее перехваливают, деревню. Когда эти ваши омуты наполнятся водой и забурлят, вы забудете про мистера Мартина. Здесь льет как из ведра, так что, может, и вам недолго осталось ждать дождя.
В эту ночь в долине Терли дождь еще не пошел, но что-то все же произошло. Холодную ясную тишину сменил легкий ветер. Он был нежный и теплый; между его порывами воздух как бы повисал, влажный и тяжелый; земля стала сырой и скользкой, а в горах началось таяние, и снеговая вода понеслась вниз, заполняя русло реки от берега до берега. И вместе с коричневым мчащимся потоком пошла рыба, сверкая на солнце серебром, перепрыгивая через острые, торчащие из воды камни или пробираясь по узким проходам между валунами. Пэт вынул свое драгоценное изобретение из коробки с блеснами (где для него отводилось специальное отделение) и вручил его Гранту с видом мастера, милостиво вручающего ученику сертификат.
– Аккуратно, ладно? – сказал он. – Мне пришлось с ней здорово повозиться.
Штука была, как заметила мать Пэта, весьма устрашающей. Грант подумал, что, скорее всего, она похожа на булавку для дамской шляпы, но он понимал, что избран среди всех людей как единственно достойный подобной чести, и принял дар с соответствующей случаю благодарностью. Он осторожно убрал ее в свою сумку, надеясь, что Пэт не будет следить, пользуется ли он ею. Но в последующие дни всякий раз, доставая новую блесну, он смотрел на устрашающий предмет, и доверие, оказанное ему маленьким кузеном, наполняло его душу теплым чувством.
Грант проводил на Терли целые дни, счастливый, размягченный от вида коричневой бурлящей воды. Вода была прозрачна, как пиво, и покрыта такими же хлопьями белой пены; она наполняла его слух музыкой, а дни – восторгом. Влажный мягкий воздух пропитывал его твидовый костюм нежной росой, а с веток орешника ему за ворот капала вода.
Почти целую неделю он думал о рыбе, говорил о рыбе, ел рыбу. А потом вдруг однажды вечером, сидя у своей любимой заводи под висячим мостиком, он вздрогнул, как будто очнувшись от этого состояния полного блаженства.
Он увидел в воде лицо человека.
Сердце Гранта колотилось в горле, прежде чем он осознал, что это лицо находится не под поверхностью воды, а как бы на заднике его собственного зрения. Это было мертвое лицо с бесшабашным разлетом бровей.
Грант выругался и рывком забросил своего Джока Скотта на дальний край заводи, так что леска сердито пропела в воздухе. Он покончил с Б-Семь. Его интерес к Б-Семь родился от совершенно неверного понимания ситуации. Он решил, что за Б-Семь тоже гнались демоны. Он создал для себя совершенно ложный образ Б-Семь. Рай пьяницы в купе Б-Семь, который свелся к опрокинутой бутылке виски. Ему, Гранту, больше не интересен Б-Семь, совершенно ординарный молодой человек, абсолютно здоровый, отчего и докатился до крайней распущенности и, перебрав ночью в поезде, закончил свою жизнь совершенно недостойным образом, свалившись навзничь, после чего полз на четвереньках, пока не перестал дышать.
«Но он написал эти строчки про рай», – сказал Гранту его внутренний голос.
«Нет ни малейшего доказательства, – возразил он голосу, – что это сделал он».
«Его лицо. Неординарное лицо. Именно лицо покорило тебя раньше всего. Задолго до того, как ты вообще начал думать о его рае».
«Оно не покорило меня, – запротестовал Грант. – При моей работе автоматически начинаешь интересоваться людьми».
«Вот как? Значит, если бы в этом пропахшем виски купе лежал жирный коммивояжер с похожими на плохо постриженную живую изгородь усами и лицом как клокочущий на огне пудинг, ты бы тоже заинтересовался?»
«Очень может быть».
«Ты лживый, нечестный ублюдок. Ты стал защитником Б-Семь в ту самую минуту, когда увидел его лицо и заметил, как Йогурт трясет его. Ты вырвал мальчика из его лап и начал расправлять на нем пиджак, как мамаша, укрывающая шалью свое дитя».
«Заткнись!»
«Ты стал интересоваться им не потому, что думал, что в его смерти есть что-то странное, а просто потому, что хотел узнать, кто он. Он был молод и мертв, а до того был живым и бесшабашным. Тебе хотелось знать, каким он был, когда был живым и бесшабашным».
«Ладно, хотелось. Мне также хочется знать, кто победит на скачках в Линкольншире, и сколько стоят сейчас мои акции на бирже, и какой получится картина, в которой снимается Джун Кей, но я не теряю сон из-за всего этого».
«Не теряешь, но и не видишь лицо Джун Кей между поверхностью реки и собой».
«Я не желаю видеть ничье лицо между рекой и собой. Ничто не сможет встать между мной и рекой. Я приехал сюда ловить рыбу и не позволю испортить себе удовольствие.
«Б-Семь тоже зачем-то поехал на север. Я вот думаю – зачем?»
«Откуда мне знать?»
«Во всяком случае, не на рыбную ловлю».
«А почему бы и нет?»
«Кто же отправляется за пять или шесть сотен миль ловить рыбу, не взяв с собой хоть какую-нибудь снасть? Будь он настоящим рыболовом, он по крайней мере захватил бы свои любимые блесны, даже если собирался одолжить где-то удочку».
«Угу».
«Может, его раем был Тир-на-Ног. Знаешь, гэльский рай. Это бы подошло».
«Каким образом?»
«Считается, что Тир-на-Ног лежит к западу от самого крайнего острова. Страна юных. Страна вечной молодости – вот что такое гэльский рай. А что „охраняет дорогу“ к нему? Похоже, острова с поющими песками. Острова с торчащими скалами, похожими на шагающих людей».
«А говорящие звери? Их ты тоже найдешь на островах?»
«Найдешь».
«Да? И кто же это?»
«Тюлени».
«Ох, убирайся и оставь меня в покое. Я занят. Я ловлю рыбу».
«Ты можешь ловить рыбу, но ни черта не поймаешь. Твоего Джока Скотта можно было бы с таким же успехом воткнуть тебе в шляпу. А теперь послушай меня».
«Не хочу тебя слушать! Ну ладно, есть поющие пески на островах! Ладно, скалы есть, которые ходят! И бормочущие тюлени! Ко мне это не имеет никакого отношения. И я не думаю, что это имело какое-то отношение к Б-Семь».
«Не думаешь? А зачем он ехал на север?»
«На похороны родственника, к любовнице, полазать
