снег, и солнце вдруг прорывается сквозь тучи и золотит снежинки.
– Какой ты выросла прекрасной, – говорит мама и обнимает меня за плечи. Я знаю, она никогда меня не ударит. Не оборачиваясь, я нащупываю ее ладонь и вкладываю в нее морковку. Пусть пока побудет у мамы, ей нужнее.
Не так уж и далеко я отплыла. Еще можно повернуть назад.
А в понедельник утром, еще до завтрака, приезжает Митя. Очередной висяк, говорит он, очень нужна помощь. Не согласилась бы я съездить взглянуть?
Мама кивает, и я, быстро накинув куртку, выскакиваю за Митей.
Утренняя толкотня по пробкам, кажется, специально создана для разговоров ни о чем. Митя спрашивает, ела ли я сегодня, я в ответ интересуюсь, ел ли он – и что именно.
– Палец в рот тебе не клади, я смотрю, – улыбается он.
– Вот и не клади, а то я еще не завтракала, – отвечаю я.
Он улыбается. Я что, пошутила?
Теперь, когда мы обсудили то, что можно не обсуждать, можно поговорить о том, что действительно интересно.
– Ты знаешь, одного понять не могу, – говорю я Мите. – Отчего люди так хотели попасть к Дервиенту? Откуда такой ажиотаж? В чем была его сверхценность? К нему же только таких детей приводили, которых уже не вылечишь, я сама видела. Постоянно кто-то к нему просился, и разговор все время был в контексте “возьмите нас, от нас уже все отказались”.
– Так, а в чем вопрос-то?
– Ну, статистически гораздо вероятнее, что о нем пошла бы дурная слава, нежели хорошая.
– Ты о фуфломицинах когда-нибудь слышала? – спрашивает Митя.
– Слово ужасно смешное, – говорю я и несколько раз пробую его на язык: – Фуфломицины, фуфломицины. Щекотно. Какое-то лекарство, судя по морфологии. Но кто мог назвать так лекарство?
Митя довольно хохочет:
– Нет, это не одно какое-то лекарство. Ну-ка, погугли: список средств с недоказанной эффективностью.
Обычно я стараюсь не включать телефон в машине, но сейчас ужасно интересно. И чтение оказывается потрясающим, хотя меня, конечно, мгновенно укачивает – то ли оттого, что пялюсь в экран во время движения, то ли оттого, что вдруг встречаю хорошо знакомые названия бабушкиных лекарств. Это что же получается, из семи наименований четыре – средства с недоказанной эффективностью? Неужели врачи не в курсе? Нужно срочно в больницу, нужно их предупредить!
– Вижу, начинаешь понимать, да? – говорит Митя.
Я пока ничего не понимаю, но на всякий случай киваю.
– Но как это может… Я имею в виду, как это вообще работает?
– Ну, все довольно просто на самом деле. Фармацевтические компании платят врачам – в основном терапевтам, – чтобы те почаще прописывали эту дрянь. С другой стороны, люди, приходя к врачу, очень хотят получить магическую таблетку. Зачастую сложно бывает объяснить человеку старой закалки, что бронхит – это вирус и он сам пройдет, если бактериальная инфекция не присоединится. И все довольны: бабулечка идет домой с рецептиком, а доктору падает процентик от продаж. Знаешь, какие у наших врачей зарплаты? Ну вот. Бабулечка пьет таблеточки, считает, что все под контролем, а болячка тем временем в девяноста процентах случаев успешнейше излечивается самостоятельно. Понятно теперь?
Никогда не слышала, чтобы он с таким знанием предмета о медицине рассуждал. Это завораживает.
– Мама моя врачом была, я не говорил? – сообщает он, поймав мой взгляд.
Все-таки непостижимо, как люди умеют чужие мысли читать. Неужели я когда-нибудь тоже так смогу?
– Масштабы всего этого колоссальные, короче, – все более увлеченно продолжает он. – Настоящая мафия. И столько денег крутится, страшное дело. А к чему я? А к тому, что с Дервиентом точно так же получилось. Вся его известность и всемогущество – результат работы его сети, а работает она по тому же принципу – по принципу выписывания говнолекарств.
В моей голове вдруг вспыхивает идея – такой яркости, что, если я сейчас же не поделюсь ею, она испепелит меня изнутри.
– Оказывается, – медленно говорю я, прилаживая на язык непривычные слова, – я тут поняла… Вещи… Они никогда в жизни мне не лгали, знаешь? Всегда только правду говорили. Понимаешь меня? Но догадалась я об этом знаешь как? – Не так-то просто выговорить это вслух. – А я тебе скажу. Люди помогли. Люди – помогли мне, понимаешь?
– Оу, польщен, – говорит Митя. – Думал, никогда ничего подобного от тебя не услышу. Спасибо, Лиза, на добром слове.
– В данный момент я не испытываю к тебе благодарности, – сообщаю ему я. – Ты неверно истолковал мои слова. Просто я поняла: то, что говорят мне вещи, – это на самом деле я себе о них говорю. А раз эта информация всякий раз оказывается правдивой, какой мы можем сделать вывод? Что это значит?
Митя пожимает плечами, коротко мотает головой из стороны в сторону.
– Это значит, что нет никаких в мире причин, почему я не должна доверять сама себе. Вот что.
– Ух ты, – отзывается он и замолкает, качая головой.
Теперь, когда поговорили о главном, можно снова о ерунде.
– Хочу до весны разобраться, что делает фулстек-программист, – говорю я ему. – Костя рассказывал, что может запрограммировать для интернета вещей микроконтроллер: тот сможет общаться с веб-сервером, писать в базу данных, а данные потом где угодно просматривать можно. Хочешь – с компьютера, хочешь – с телефона. Здорово?
– Интернет вещей? То есть теперь все твои обожаемые вещи соберутся и у них будет свой интернет?
Я долго смотрю на Митю. Он поджимает губы, старательно хмурится, потом не выдерживает и смеется.
Я и не заметила, что он уже запарковал машину. Как-то далековато, гораздо дальше обычного.
– Забито все. Стоит хоть немножко позже приехать – и все, не встанешь.
Я осторожно выбираюсь из машины. Действительно, даже узкий проезд полностью заставлен машинами. Ничего, прогуляться даже приятно.
Вчера днем все растаяло. Вечером повсюду стояли лужи черной воды, а сейчас они побелели, затянулись чистым ясным льдом. Зимой всегда так: сегодня сыро, завтра скользко. И в скользкие дни я то и дело натыкаюсь среди себя на мысль о коньках, но, впрочем, тут же ее отодвигаю – еще не хватало лезвия к ногам приматывать. Можно просто ходить аккуратнее. Хотя это и небыстро…
Я внезапно оскальзываюсь, но Митя тут же подхватывает меня под локоть, не дает упасть.
– Спасибо, – рассеянно говорю ему я, не в силах выбросить из головы мысль о лезвиях, режущих новый глянцевый лед.
– Оу, а это уж точно слова благодарности! И ты больше не запрещаешь мне тебя бить! Прогресс.
Он смеется, и я смеюсь в ответ.
Мы выходим на чистый асфальт, и он отпускает мой локоть, но через пару метров снова начинается каток, и теперь уже мне приходится за него ухватиться, иначе упаду. Но не успеваю я покрепче сжать его за перчатку, как ощущаю пустоту – и слышу какой-то негромкий хлопок.
Мити в моей руке больше нет, осталась только перчатка, а сам Митя
