Они были в сводчатом зале, посредине которого стоял грузовик, крытый брезентом. Малх забрался в кабину, повозился немного, и фары автомобиля вдруг брызнули светом.
«Аккумуляторы в исправности, — вяло подумал Маркерт, им неожиданно овладело некое равнодушие к происходящему, сильное нервное перенапряжение вызвало ослабление воли, душевную депрессию. — Если в баке есть бензин — садись и поезжай».
Тут он вспомнил слова Малха о том, что главный ход завален… Причудливая цепочка представлений извлекла из подсознания осмысление теперешнего положения. Маркерт осознал себя человеком, оказавшимся в ловушке. Сделав над собой усилие, Борис Янович попытался напрячь волю, собраться. «Необходимо придумать… Придумать нечто!» — лихорадочно соображал он.
В это время Малх выбрался из кабины. Лучи фар продолжали упираться в стену подземелья, более или менее сносно освещая помещение.
— У нас есть добрый свет, — сказал Малх. — Касса верных братьев должна лежать в нише, правая сторона автомобиля.
Он шагнул к стене и осветил пространство в полтора метра высотой, кирпичная кладка здесь явно отличалась от добротной, старинного образца, кладки основных стен.
— Это должно быть здесь, — проговорил Малх. — Будем пробовать разобрать кирпич.
С этими словами он развязал рюкзак, с которым опустился в подземелье, и снова достал из него ломик.
Малх ударил ломиком между кирпичами. Потом еще и еще.
— Нет, — сказал он. — Это успевать сделать потом. Надо смотреть стекляшки. Светите мне, доктор, они в машине.
Малх откинул брезент, прикрывавший задний борт грузовика, и забрался в машину.
— Полезайте сюда.
Борис Янович светил фонариком, а Малх тем временем отдирал доски от ящиков, заполнявших кузов.
Наконец он вынул оттуда нечто, аккуратно обвязанное ветошью, и принялся разрезать ножом веревки.
Под лучом фонарика сверкнуло цветное стекло.
Малх осторожно приподнял его так, чтоб свет пронизал рисунок.
— Вот, — сказал он. — Эти стекляшки, доктор. Покойный Юрис говорил: у них нет цены…
«Боже мой! — мысленно воскликнул Маркерт. — Ведь эти витражи из кафедрального собора! Их ищут с сорок пятого года, а витражи спрятаны в подземелье. Они действительно бесценны, эти стекляшки…»
В это время Малх, не выпуская цветного стекла, повернулся к Маркерту спиной. Он подвинулся, насколько позволяло свободное пространство, в сторону и нагнулся, чтоб осторожно поставить драгоценный кусочек уникальных витражей.
Ломик он оставил прислоненным к полураскрытому ящику.
Малху было неудобно в тесноте кузова, и бандит медленно опускался, боясь разбить стекло, на корточки.
Малх поставил стекло и, приподнимаясь, поворачивался к Маркерту лицом.
В руках у него был невесть как очутившийся немецкий автомат шмайссер.
Борис Янович отпрянул от Малха, едва не упав в кузове грузовика.
— Вы рано бояться, доктор, — засмеялся Малх. — Эти стекляшки имеют огромный цена, но мне не взять их с собою за море. А вот Советы могут их находить. Они найдут здесь только это!
Малх отвернулся от Бориса Яновича и в упор выпустил очередь из автомата по бесценным витражам кафедрального собора. Малх стрелял до тех пор, пока не кончились патроны в рожке, верный брат равномерно водил стволом по сторонам с тем, чтобы пули уничтожили как можно большую поверхность.
Витражи погибли.
Сначала Маркерт, оцепенев, смотрел на творимое Малхом кощунство, потом подался в сторону и схватил отставленный Ауринем к борту грузовика ломик.
Борис Янович стиснул ломик в руке, судорожно всхлипнул и изо всех сил ударил переставшего стрелять Малха в затылок.
IV
Прошло полгода после зловещего визита верного брата Малха в луцисский дом Бориса Яновича.
Полгода — это много и мало. Много для маленькой Танечки, которая научилась выговаривать первые звуки… В них Магде и отцу слышались и «папа», и «тетя». Девочка стояла уже в кроватке, держась ручонками за деревянную оградку. Но этого же времени мало для памяти Маркерта, в которой не тускнели ни поход с Малхом к тайнику, где хранилась касса верных братьев, ни то, что случилось незадолго до этого в лесу, в логове Черного Юриса.
Шел к концу тысяча девятьсот сорок седьмой год. За две недели до новогодних каникул в стране провели денежную реформу, отменили продовольственные карточки. Впервые за долгие годы лишений люди могли свободно купить хлеб в магазинах. Свободно купить хлеб… Одна мысль об этом приводила советских людей в восторг, и приближающийся праздник Нового года обещал быть наполненным особой радостью, люди готовились к нему, находясь в небывало повышенном настроении.
Маркерт с дочерью и свояченицей жили теперь уже в Западноморске. Борису Яновичу предложили заведование кафедрой в местном университете. Правда, ни кафедры, ни самого университета еще не существовало. Только развалины да горстка энтузиастов. Они, и Маркерт в их числе, занимались делом, не имеющим ничего общего с научной работой. Выбивали средства на восстановление главного корпуса и строительство бараков, в которых временно должен был разместиться университет, его факультеты и кафедры. Составляли сметы и нанимали строительных рабочих, которых не хватало всюду во встающей из руин стране. Яростно спорили с подрядчиками, искали кирпич, лес, цемент, собирали книги разоренной библиотеки…
Маркерт с утра до поздней ночи уходил из дома, и заполненный до предела день помогал ему укрыться от свежих еще воспоминаний про те недавние испытания, которые выпали на его долю.
Но двадцать пятого декабря, повинуясь настойчивой просьбе Магды, Борис Янович вернулся домой рано. Исповедовавшая лютеранство, свояченица хотела отметить Рождество Христово так, как подобает добрым христианам, и приготовила праздничный ужин. Магда украсила небольшую елку игрушками, чудом сохранившимися с довоенного времени, припасла она и цветные свечи, которые намеревалась зажечь к двенадцати часам ночи.
Праздничный рождественский ужин намечалось хозяйкой подать уже к полуночи, но пока суть да дело ее доктор успел бы дважды проголодаться, и Магда решила предварительно покормить Бориса Яновича.
Они сидели вдвоем на кухне. Борис Янович неторопливо е» картошку, жаренную с салом, Магда пила чай. Малышку Танечку она прикатила в коляске, чтоб та была под присмотром, и девочка тихо играла, изредка лепеча неразборчивое и поднимая голубые глазенки на отца, который улыбался ей и кивал, умиляясь.
Сочельник начинался в идиллической обстановке спокойного, семейного уюта, и Борис Янович чувствовал себя счастливым. Он сумел уйти от воспоминаний и жил сейчас исключительно настоящим.
— Вы знаете, доктор, — сказала Магда, наливая чай Борису Яновичу, — сегодня я имела встретить нашу соседку.
— Какую соседку? — спросил Маркерт.
— Которая жила в наш двор в Луцисе.
Маркерт недоуменно смотрел на свояченицу, его мысли были не здесь, никак не мог он взять в толк, о чем говорит Магда.
— Синицкая Мария, — сказала свояченица.
— Да-да, — проговорил Борис Янович, — я ее помню. Она шьет одежду.
— Таня скоро захочет носить красивые платья, доктор. Ваша дочь — маленькая женщина. Я буду просить Марию заходить в наш дом что-нибудь шить.
Маркерт пожал плечами и ничего не ответил.
Он принялся за второй стакан чая, его Магда готовила отменно вкусным, когда в наружную дверь постучали. Борис Янович поставил стакан и взглядом остановил собравшуюся подняться свояченицу.
— Сам открою, — сказал он и вышел в переднюю.
Дверь открыл, не спрашивая, кто за: нею стоит. А стоял за дверью молодой человек в меховой шапке странного покроя и с козырьком, в брезентовой куртке с капюшоном. В руках неведомый гость держал объемистый саквояж из плотной материи в крупную клетку.
— Добрый вечер, — сказал пришелец. — С Рождеством вас Христовым!
По-русски говорил он чисто, и Борис Янович удивился поздравлению, ибо знал, что русские люди такого возраста в этой стране никогда не поздравляли друг друга с Рождеством…
— Здравствуйте, — ответил он. — Спасибо. Проходите.
Маркерт пропустил гостя в переднюю.
— С кем имею честь? — спросил он.
— Наверное, вы и есть Борис Янович Маркерт?
— Вы угадали, молодой человек. Я — Маркерт.
— Извините меня за позднее вторжение, но в сегодняшний вечер, говорят, каждому гостю рады… Уж очень не терпелось мне убедиться в том, что доктор Маркерт и есть компаньеро Хуан, о котором мне рассказывал отец…
— Ваш отец? — растерялся Борис Янович. — Да вы входите! Что же это мы стоим на пороге. Входите!
Он запер за гостем дверь и повернулся к нему, внимательно рассматривая лицо.
— Ищите сходство с каким-либо из ваших товарищей по Испании? — улыбнулся гость. — Напрасно, доктор. Я приемный сын Андрея Ивановича Попова. Не помните? В Испании его звали «сеньор Анатоль», советник Анатоль.
