Хокан Нессер - Человек без собаки

Ни за что в жизни я бы не произнесла это вслух, если бы не усталость, подумала она. Усталость… когда она уставала, могла ляпнуть что угодно. И хотя в ее словах была большая доля правды, хотя она и в самом деле не испытывала никакой радости от визита в родительский дом, вовсе ни к чему было лить воду на мельницу Якоба. Очень глупо.

— А я никогда и не понимал эти слюни и сопли по поводу маленьких шведских городков, — тут же поддержал ее Якоб. — Это какое-то выморочное звено между деревней и городом, не так ли?

Он показал на ряд одинаковых коттеджей за окном. Самое популярное вложение денег в семидесятые: семейный дом из теперь уже поврежденного влагой кирпича, с традиционными, выставленными еще на первый адвент семисвечниками в восьми из десяти окон и южнокорейским маленьким универсалом под навесом.

— Бог, должно быть, страдал от похмелья, когда все это разрешил.

— Некоторые считают, что и Стокгольм — вовсе не центр мира, — сказала Кристина и сунула Кельвину в рот соску. Он немедленно ее выплюнул. — Хорошо бы уже добраться до места. Поселимся — и первым делом в душ.

— С удовольствием, если успеем.

— Еще только без четверти шесть. Нас ждут к семи.

— Для меня твое желание — закон, — сказал Якоб, затормозив на красный свет. — Смотри-ка, у них даже светофоры есть.

Заткнись, эстермальмский хлыщ, подумала Кристина. На этот раз, несмотря на свинцовую усталость, в слова она это пожелание не оформила.

— Фуй, — неожиданно произнес Кельвин.

Розмари Вундерлих Германссон разровняла начинку на пироге с креветками и раковыми шейками, сунула его в духовку и осторожно выпрямилась. Шесть вечера. Пока еще никто из детей и внуков не объявился, но через час дом будет полон. Эбба дала о себе знать в начале шестого — мы немного задерживаемся, но до семи успеем, не волнуйся, мамочка. Кристина уже позвонила из отеля — только примем душ и сменим Кельвину памперсы.

Роберт пока не звонил.

Горячие закуски, пиво и рюмка аквавита, рождественский муст[18] для детей. Хенрику, наверное, тоже можно пива: мальчик все-таки уже в университете. Но ничего крепкого — в этом пункте Розмари и Карл-Эрик были единодушны.

Во всем остальном — нет. Не были. Никакого единодушия. Розмари и сейчас это чувствовала, можно сказать, спинным мозгом, хотя за весь день они обменялись, самое большее, десятком слов. После сорока лет замужества все понятно без слов — поговорка старая, но верная. Ей это казалось естественным. Если она и может как-то повлиять на своего мужа, то не словами, а взглядами и красноречивым молчанием. Говорить с Карлом-Эриком бесполезно. Лучше выразительно промолчать. Его словарный запас, конечно, далеко превышает количество молекул во Вселенной, но и он в состоянии различить замысловатые пируэты выразительного молчания, и кто знает, кто одержал за эти сорок лет больше побед — она или он. Впрочем, что за разница? Что в лоб, что по лбу.

Хотя… Вера Рагнебьорк как-то хорошо сказала: бывают дуэли, когда оба гибнут. А может быть, не просто бывают, а чаще всего… Да, чаще всего бывают именно такие дуэли — долгие, тягучие, скучные и настолько обыденные, что даже и не замечаешь, что это дуэль. А гибнут оба. Победителей нет.

После ланча она позволила себе немного поспать, и ей опять приснилось, что кто-то из них должен умереть. Они с мужем на каком-то острове, окруженном изумрудно-зеленым морем, — скорее всего, это проклятый робертов Ко Фук, откуда же еще взяться во сне острову, — и они одни на этом острове, и задача — выжить. Одному из них. Кто-то один должен выжить — Карл-Эрик или Розмари. Все неумолимо клонится к решающему поединку, к дуэли без правил, исход которой предсказать невозможно, но до открытой схватки дело не дошло. Она проснулась задолго до того, как пришло время нанести решающий удар или парировать атаку соперника.

Значит, мысль эта застряла где-то в подсознании. Она колыхалась там, как медуза, диффузная плазма, полупрозрачный слой между чувством и предчувствием.

Что это? Почему мне лезут в голову эти мысли? — подумала она со страхом.

Домашние фрикадельки. Копченый лосось. Скучный салат с покупным французским соусом. Два пирога. «Искушение Янсонсса»[19]. Яйца, фаршированные икрой зубатки.

Тоска зеленая, вот что это все, констатировала Розмари. Но кухонный стол, по крайней мере, заполнен, а когда она поставит хлеб и большой кусок чеддера, будет даже красиво. Красиво… но скучно до зубной боли. Таков был замысел Карла-Эрика — он все распланировал и на понедельник, и на вторник. В конце концов, это же ему исполняется шестьдесят пять, а не мне.

В гостиной в понедельник накрывать не будем, сказал он, накроем на кухне — не надо размазывать торжественный момент. Горячие закуски можно прекрасно взять с собой в гостиную — присесть на кресле или на диване. По-семейному, никаких формальностей. Поболтаем о том о сем. Год заканчивается, погода странная. Телевизор не включать, упаси бог. Жизнь прекрасна. Карл-Эрик расскажет смешные истории из своей педагогической практики — теперь уже ушедшей в прошлое. Знаменитое сочинение Эллинор Бенгтссон о свекле… когда это было? В семьдесят четвертом? Пожар в церкви на празднике святой Люсии в 1969 году — у одной из девушек начисто сгорели волосы, она полгода ходила лысой, как Фантомас. Как адьюнкт[20] Нильссон покупал машину… господи, хоть бы он оставил в покое этого несчастного адьюнкта Нильссона! Или как заведующий учебной частью Грундерин опозорился в связи с референдумом по атомной энергетике в 1980-м…

Она безнадежно перевела глаза с тоскливого салата на тяжелую осеннюю мглу за окном и опять вспомнила про Роберта. Заоконная темень показалась еще темней. Вдруг ей захотелось, чтобы вся ее жизнь волшебным образом оказалась старым английским фильмом, так, чтобы можно было подняться наверх, лечь в постель и ни о чем не думать. Как они там выражаются? Sorry, I have to leave[21]. Сослаться на мигрень или еще какую-нибудь подходящую к случаю чушь и оставаться в постели до скончания века.

А можно сбежать к сестре в Аргентину и спрятаться там навсегда. Но они потеряли связь еще лет десять назад. Розмари и Регина эмигрировали в Швецию с родителями, когда им было семь и двенадцать лет, через четыре года после войны. К добру или не к добру, семья покинула разбомбленный Гамбург и поселилась в Швеции. Сначала в Мальмё, потом севернее, в Векшё, потом еще севернее, в Эребру. Регине Швеция по душе не пришлась, она уехала, когда ей не было еще и восемнадцати. Приехала только на похороны матери Бербель в 1980 году, а хоронить отца Генриха, ушедшего через два года, уже не явилась.

Сестра уже много лет жила в Буэнос-Айресе, посылала рождественские открытки. С днем рождения не поздравляла. Только с Рождеством.

Буэнос-Айрес… Есть ли на земле место дальше отсюда, чем Буэнос-Айрес? Есть ли на земле убежище надежнее, чем Буэнос-Айрес?

Ей пришло в голову, что она ступила на тропу, которую Карл-Эрик уже проложил в красной испанской пустыне, и проворчала что-то оскорбительное в свой адрес.

Забавно — она не сразу сообразила, что начала ворчать по-немецки. Это потому, что я вспомнила семью, решила Розмари. Она никогда не проходила специальных курсов преподавания немецкого; собственно, все получилось случайно: Карл-Эрик предложил ей попробовать себя в этом деле, когда в середине восьмидесятых освободилось место и администрации не удалось найти педагога с необходимой формальной подготовкой. Господи, какая формальная подготовка, эта вечная шведская приверженность правилам и параграфам… Это же мой родной язык!

И у нее получилось. Но и эта тропинка оборвалась три дня назад. О чем это она думала только что? Что-то важное или так, ерунда?..

Вошел Карл-Эрик и оглядел кухню хозяйским взглядом.

— Выглядит неплохо, — похвалил он. — А где ты поставишь «Пильзнер»?

— На разделочном столе. Но ведь пиво, я думаю, должно быть холодным? Придет время — поставлю.

— Само собой, само собой. Я просто спросил, где оно будет стоять.

— Спросил, — пробормотала Розмари. — Спросил и спросил.

— Вот именно! — бодро подтвердил муж, крепкий еще мужчина в возрасте шестидесяти четырех лет и трехсот шестидесяти четырех дней. — Вот именно! Спросил и спросил.

Раньше всех объявилась Эбба со своим «торговым» мужем и сыновьями. Розмари вдруг почувствовала неловкость: обычный приветственный ритуал с объятиями и поцелуями показался ей нелепым. Мальчики уже так выросли, Хенрик совсем мужчина… Но, пообнимавшись с Эббой и с Кристофером, который, похоже, смутился еще больше, чем она сама, пришлось потискать и Хенрика, и Лейфа. Хенрик перерос отца. Метр девяносто, не меньше… она их не видела… сколько уже? Полгода. Не меньше. Носом и глазами Хенрик похож на Эббу, а еще больше — на Карла-Эрика. У Розмари даже слегка закружилась голова — настолько Хенрик напомнил ей парня на школьном танцевальном вечере в Карро полвека назад. Ремейк Карла-Эрика Германссона. Мысль испугала ее — только не это. Но, слава Создателю, углубляться в грустные параллели времени не было. Карл-Эрик Первый стоял на пороге гостиной — никаких объятий; крепкие, достойные мужские рукопожатия. Оценивающий, как показалось Розмари, взгляд, тем более неприятный; что для того чтобы рассмотреть того или иного члена семьи Грундт-Германссон, ему приходилось подходить поближе и вглядываться — Карл-Эрик из тщеславия надевал очки только для чтения. Ненатуральная улыбка только усиливала неприятное чувство. Когда дошла очередь до Кристофера, Розмари почти физически ощутила, с каким трудом дед удержался от замечания вроде «не сутулься, мальчик», но, слава богу, все же удержался. Педагог в его душе отвлекся на что-то другое.