— Как же все-таки так получилось, что посторонних не заметили с вышки?
— спросил полковник, оторвав взгляд от застывших пальцев покойного.
— Понимаете, я на этой должности не так давно, — мялся начальник ВОХРа, усиленно разглядывая носки своих ботинок, — признаюсь, опыта у меня маловато.
Действительно, на этих вышках должны были дежурить, но буквально часа за два позвонил один из дежурных и сообщил, что у него умер тесть, а другой слег с температурой. Замены за короткое время я им подобрать не успел. А с остальных вышек заметить посторонних было невозможно. Здание мешает… И надо же такому случиться, что в этот день произошло ограбление! — уныло воскликнул Абрамов. — Конечно, если бы они были на вышках, то наверняка бы заметили преступников! Как они только пронюхали… Да мы и сами удивились, когда нам снайперские винтовки сдали на хранение, — добавил он.
— Ладно, пойдемте дальше, — проговорил полковник. Геннадий Васильевич вышел в коридор. На лестнице в грязном темном халате шуровала тряпкой бабка лет семидесяти. Ее тощее лицо напоминало печеное яблоко, такое же темно-желтое, а сморщенная кожа напрочь была лишена всех живительных соков. Ее мало интересовали драмы, происходящие в здании, и она терпеливо отрабатывала аванс, выданный накануне.
На влажной черной тряпке, возможно, оставались последние улики.
— Вы бы ноги вытирали, а то натопчут тут, а я за всеми Подбирай, — ворчливо произнесла старуха.
— Кто ее впустил? Сказано же было — никаких посторонних, — в сердцах выдавил полковник.
— А кто здесь посторонний-то? — воскликнула бабка. — Это я, что ли, посторонняя, которая двадцать лет без малого здесь проработала?
— Ты бы, Никитична, рот-то не раскрывала напрасно, все-таки с полковником милиции разговариваешь, — строго укорил ее начальник охраны.
— А мне все едино, что полковник, что генерал, грязь-то, она не разбирает! Притащут тут по полпуда, а я потом выгребай. Хоть бы добавили десяточку, так нет же, жмутся!
— Это моя вина, товарищ полковник, не усмотрел. Никитична — бабка у нас очень старательная, другой такой во всей Москве не сыщешь, вот и приходится ей прощать острый язык. А потом, кто сейчас пойдет на такую мизерную зарплату?
Сами понимаете. Но ваши люди здесь уже смотрели и ничего такого не обнаружили.
Если бы что-то было, так я бы человека приставил, охраняли бы уж как положено, — очень серьезно заверил Валерий Петрович.
— Да уж, я вижу. — Полковник предусмотрительно вытер подошвы о влажную тряпку.
Внизу под лестницей курили трое совсем молодых ребят. И не понять, кто они — то ли начинающие следователи, то ли стажеры. Крылова всегда удивляла способность посторонних проникать в охраняемое здание. Выставишь пост, проинструктируешь людей, но через все кордоны обязательно просочится человека два-три, не имеющих никакого отношения к предстоящему делу. Следовало бы спросить у них, кто они такие, но полковник благоразумно решил поберечь силы, понимая, что день только начинается.
На втором этаже они встретили двух человек в белых халатах. Те тоже о чем-то негромко разговаривали. Похоже, что эскулапы уже успели констатировать смерть и теперь с чувством выполненного долга травили скучноватые анекдоты.
— Где второй?
— В этой комнате, — живо подсказал начальник охраны. И, опередив полковника на полшага, распахнул массивную дверь.
Получилось торжественно, как будто Абрамов по меньшей мере приглашал его на презентацию, а не на свидание с покойником.
В комнате находилось четыре человека. Двое — старший оперуполномоченный майор Малышев и девушка лет двадцати пяти — сидели на продавленном диване; третий — еще один опер из МУРа, капитан Свиридов, — неторопливо копался в книжном шкафу, просматривая убогую библиотеку; четвертый — эксперт Федорчук — стоял около покойника, растянувшегося на полу, и громко, напоминая артиста, декламирующего стихи, вещал:
— Возраст покойного двадцать восемь лет… правая рука согнута в локтевом суставе… голова слегка запрокинута назад… глаза полуоткрыты. — Федорчук настолько вошел в сценический образ, что не сразу заметил вошедшего полковника. — Справа у виска округлое отверстие…
Девушка напоминала примерную студентку старших курсов и быстро, опасаясь пропустить хотя бы слово, записывала сказанное. Когда она поднимала голову, то в ее глазах было столько обожания, сколько можно встретить только у пятикурсницы, безнадежно влюбленной в сердцееда-профессора.
Не исключено, что между ней и наставником что-то уже завязалось. Во всяком случае, капитан явно не из тех людей, способных упустить такой лакомый кусочек.
Заметив наконец полковника, Федорчук смущенно умолк и незаметно стрельнул глазами в сторону застывшей в ожидании девушки. Похоже, он был не очень доволен, что охмурение молодой особы будет происходить в приема.
— Так что тут у вас?
— Труп, товарищ полковник, — мелко отомстил Федорчук.
— А ты, я вижу, остряк, — хмыкнул Геннадий Васильевич.
Труп был распластан на полу: одна нога согнута, другая прямая, руки разбросаны. Такое впечатление, что покойник куда-то торопился, да вот на мгновение прервал свой бег. Еще секунда-другая, и он, собравшись с силами, вновь устремится в никуда.
Полковник обошел убитого. У головы натекла небольшая кровавая лужица.
На самый краешек уже кто-то слегка наступил, оставив узенький след.
Выстрел в голову. В висок. Такое чувство, что оба вохровца специально подставляли головы под пули убийцы. А ведь это два молодых мужчины, физически хорошо развитые, с неплохой реакцией. И никаких следов сопротивления.
— Какие ваши соображения? — посмотрел полковник на Малышева.
Майор поднялся.
— Я думаю, что выстрел был произведен очень неожиданно для охранника.
Убийца или был в комнате, или незаметно подкрался. Очевидно, покойный в это время смотрел какой-то фильм и был очень увлечен, — показал Малышев взглядом на старенький телевизор, стоящий в самом углу комнаты, — и просто не слышал шагов.
— Странно получается, два выстрела — и оба смертельны, и что любопытно, никаких следов борьбы. А ведь ребятки-то были не слабые, — покачал головой Геннадий Васильевич. — Я ведь о них уже справлялся. До этого оба они служили в милиции и были не на самом плохом счету… Что-то здесь не вяжется.
Вот как бывает, пошел человек на службу, чтобы отбарабанить самые заурядные двадцать четыре часа. Наверняка был полон планов, думал о том, как великолепно проведет следующие трое суток. И даже предположить не мог, что костлявая уже занесла над ним косу и приладилась поудобнее, чтобы опустить заточенную сталь со всего размаха, на самое темечко.
— Что-нибудь обнаружили? — повернулся полковник к эксперту.
На лице Федорчука отразилось замешательство, он явно тяготился присутствием старшего по званию.
— Нашли гильзу. Стреляли из обреза. Причем с очень близкого расстояния.
С какого именно, сказать пока трудно, думаю, с метра… может быть, с полутора.
Смерть наступила мгновенно. В коридоре следы от обуви, немного песка, но отпечатков пальцев нигде не обнаружено. Уверен, здесь побывал человек, который умеет держать оружие и заметать следы.
Полковник посмотрел на диван. Совсем старенький, сейчас таких и не делают. Наверняка крепко послужил не одной паре влюбленных. И вот, выработав положенный ресурс, отправился на покой к вохровцам. Не исключено, что охрана до сих пор использует его по назначению.
Геннадий Васильевич невольно задержал взгляд на туфлях девушки. Они были ярко-красного цвета. Он невольно поймал себя на мысли, что этот цвет очень подходил к ее вороным волосам. И вообще, девушка смотрелась на диване очень кстати.
— А где пострадавший-то?
— Он в соседней комнате, товарищ полковник, — выступил вперед Абрамов.
И, уже сочувствуя пострадавшему, добавил:
— Его всего колотит, такое пережить не дай бог кому! На валерьянку он крепко подсел, флакон за флаконом глушит.
— Ладно, пойдем к нему, — развернулся полковник и краем глаза заметил на лицах присутствующих явное облегчение. Что поделаешь, он и сам был таким и не очень-то жаловал собственное начальство.
Помещение, где обнаружился пострадавший, было совсем крохотным, но вполне достаточным для того, чтобы поставить шкаф для одежды, небольшой квадратный столик и табурет. У окна на затертой лавке, сколоченной на скорую руку, сидел мужчина лет шестидесяти. Полный, с отвислыми щеками, под глазами огромные синяки, на лбу и бровях запекшаяся кровь.
За столом, опершись локтями, сидел опер и привычно, безо всяких интонаций, учинял допрос:
— Значит, вы говорите, что не видели, как они вошли?
— Не видел, — мужчина болезненно поморщился, было видно, что каждое слово ему дается не без труда, — я в это время зашел в каптерку.
