Ну, если он выхватит свой револьвер, то наверняка поддержит славную традицию доблестной гибели. В качестве вознаграждения ему достанутся похороны с полагающимся ритуалом, в присутствии комиссара, мэра и прочих важных типов, с почетным караулом в отутюженной форме и белых перчатках. И когда все это появится в одиннадцатичасовых теленовостях, мало у кого из зрителей не навернется слеза. Весьма благородный поступок, даже если сам ты не в состоянии оценить всю его значительность и величие.
Кто станет его оплакивать, искренне, а не по обязанности?
Диди? Станет ли Диди оплакивать его, или уже через день будет вспоминать о нем лишь когда зазудит между ног? Будет ли она просыпаться при мысли о том, как ужасно он кончил, от картин льющейся крови, раздробленных костей и распоротых внутренностей?
Том чуточку приоткрыл глаза и увидел, что ситуация немного изменилась. Человек, выходивший из вагона - видимо, чтобы отключить напряжение вернулся, а высокий, явно главарь, только что вошел в кабину машиниста. Плотный парень стоял в центре вагона и смотрел вперед, а четвертый следил за выходившими из задней части вагона.
Так, - подумал Берри, - теперь шансы уже не совсем безнадежны: не четыре к одному, а два к одному. Прекрасная возможность... свести счеты с жизнью.
- Понимаете, сэр, - мысленно объяснял он неумолимому начальству, - я боялся не за себя, я просто не хотел повредить кому-либо из пассажиров, и потому не выхватил оружие, а стал прикидывать, как бы половчее защитить интересы общества в лучших традициях нашего департамента.
Том бледно улыбнулся и закрыл глаза. Решение было принято. Очень жаль, мистер мэр и мистер комиссар, не воспринимайте это слишком негативно; в течение месяца кто-нибудь обязательно оторвет полицейскому голову, и вы будете свободны от торжественного обязательства. Прости, Диди! Ах, Диди, будешь ли ты носить черные бусы любви в память о мертвом возлюбленном, которого называла свиньей?
Тяжелый "кольт" 38 калибра давил на живот. Том предпочел бы, чтобы тот исчез. "Кольт" постоянно напоминал ему, что он упустил шанс стать мертвым героем. Диди... Диди должна была понять. Она отблагодарит его за то, что он проявил сознательность, что не стал тупым инструментом репрессивного общества. Но у начальства явно будет другая точка зрения. Пройдет расследование, потом судебное слушание, после чего его выпрут со службы. Все полицейские станут его презирать, даже те, кто поспешит ему на выручку. Неважно, насколько они коррумпированы - по крайней мере не настолько, чтобы позволить бессмысленно себя убить.
Здесь был всего один луч света: всегда можно найти новую работу. Найти новую жизнь куда сложнее.
Каз Долович
Пока Долович шагал по старому туннелю, несварение желудка, о котором он почти забыл от ярости на необъяснимое поведением машиниста, снова дало себя знать. Он поспешно миновал запахи и жар буфетной стойки и направился на станцию. Там через вестибюль выскочил на улицу и взмахом руки подозвал такси.
- Угол Южной Парк-авеню и Двадцать восьмой улицы.
- Вы явно не местный, - заметил водитель. - Насколько я знаю, здешние уроженцы называют её Четвертой авеню. Точно также с Шестой авеню - только деревенщина называет её Авеню Америк. Откуда вы?
- Из Южного Бронкса.
Когда он бежал по лестнице станции на Двадцать восьмой улице, живот пытался перепрыгнуть низко опущенный ремень. Сунув удостоверение в нос билетеру, Долович прошел внутрь. У платформы стоял поезд с распахнутыми дверями. Если ПелхэмЧас Двадцать Три все ещё стоит в туннеле, значит светофоры перекрыли путь этому поезду - Пелхэм Час Двадцать Восемь. Посмотрев на южный конец поезда, он понял, что тот освещается только слабым светом аварийных лампочек, и поспешил к головному вагону.
Машинист высунулся из окна.
- Что случилось с электричеством?
Машинист был из ветеранов, и ему следовало бы побриться.
- А кто вы такой, чтобы спрашивать?
- Меня зовут Каз Долович, я - начальник дистанции, и я хочу знать...
- А-а. - машинист выпрямился. - Это случилось пару минут назад.
- Ты сообщил в центр управления?
Машинист кивнул.
- Диспетчер сказал, чтобы я сидел и ждал. Что там случилось - человек попал под поезд?
- Я чертовски хочу выяснить, что там в самом деле случилось, признался Долович.
Он дошел до конца платформы и спустился на пути. Шагая по погруженному во тьму туннелю, он подумал, что он мог бы воспользоваться рацией машиниста, чтобы выяснить, что случилось с электричеством. Впрочем, это не так важно.
Подгоняемый яростью и тревогой, он торопливо зашагал по полотну, но боли в желудке заставили умерить прыть. Он напрасно пытался рыгнуть, массируя грудь в тщетной попытке разогнать газы. Больно или не больно, он продолжал хотя с трудом, но настойчиво шагать дальше, пока не услышал в туннеле голоса. Тут он остановился и прищурился, вглядываясь в темноту, в едва различимые тени, двигающиеся ему навстречу. Видит Бог, это походило... на толпу.
Лонгмен
Подбираясь к распределительному шкафу в туннеле, чтобы выключить питание, Лонгмен чувствовал себя спокойно, как раньше, и даже испытывал удовольствие вроде того, что почувствовал, когда расцеплял вагоны и вел поезд. Он всегда чувствовал себя отлично, когда занимался техническими проблемами. И даже вернувшись в вагон, он все ещё чувствовал себя отлично, но когда Райдер вошел в кабину, Лонгмен снова начал потеть. Впрочем, он понимал, что в присутствии Райдера чувствует себя в полной безопасности, хотя поведение того пугало его до полусмерти. С остальными двумя сообщниками его ничего не связывало. Стивер знал свое дело, но держался совершенно неприступно - этакая замкнутая система, а Уэлкам был не просто жесток и злобнн, но, видимо, настоящий маньяк.
Казалось, автомат пульсирует в его руках, повторяя учащенное биенние крови в жилах. Он покрепче прижал приклад к плечу, потом чуть ослабил хватку, и автомат успокоился. Потом Лонгмен беспокойно покосился на дверь кабины, но, услышав тихий предупреждающий свист Стивера, тотчас перевел взгляд на головную часть вагона. Там он сконцентрировал внимание на пассажирах справа от прохода. За них отвечал он, за левый ряд ответственность была на Стивере. Райдер организовал все так, чтобы они не оказались друг у друга на линии огня.
Пассажиры сидели молча, почти не шевелясь.
Теперь из задней части вагона всех пассажиров удалили. Она выглядела пустой и покинутой. Уэлкам повернулся боком к аварийной двери, широко расставил ноги, дуло автомата смотрело вниз, на рельсы. Он выглядел вполне готовым к действию, и Лрнгмен убежден был, что он просто жаждет, чтобы что-то пошло не так, и ему представилась возможность кого-нибудь убить.
По его лицу так обильно лил пот, что Лонгмен испугался - нейлон мог прилипнуть к коже и утратить маскирующие свойства. Он хотел было опять взглянуть на дверь кабины, но какой-то неожиданный звук справа заставил его резко повернуть голову. Там сидел хиппи, глаза его оставались закрыты, ноги вытянуты далеко в проход. Стивер сохранял спокойствие и внимательно наблюдал за происходящим, не двигаясь с места. Уэлкам смотрел на рельсы через заднее окно.
Лонгмен напряженно прислушивался, ловя звуки из-за двери кабины, но ничего не слышал. До сих пор операция шла без сбоев. Но если случится задержка с оплатой, все может рухнуть. Хотя Райдер заверял его, что у властей не будет выбора. Но предположим, они предпочтут поступить неразумно. Ведь поведение людей трудно предсказать безусловно. Что, если власти заупрямятся? Ну что же, в этом случае умрет много людей. Включая их самих.
Кредо Райдера состояло в том, чтобы либо жить, либо умереть. Эта идея вызывала у Лонгмена отвращение. Его собственное кредо, если попытаться сформулировать его словами, звучало бы так: выжить любой ценой. Да, он по собственной воле принял условия Райдера...
По собственной воле? Нет. Он влип в эту историю в силу какой-то необъяснимой беспомощности, в каком-то одурманенном состоянии. Он восхищался Райдером, но это ничего не объясняло. И вообще, разве не он сам нес ответственность за их знакомство? Разве это не его собственная идея? Разве не сам он сформулировал её и перевел из игры, из области фантазии в преступную, но заманчивую реальность?
Он уже давно перестал думать об их первой встрече, как о чем-то случайном. Больше и точнее подходило бы слово "судьба". Время от времени он вспоминал о судьбе, но Райдер оставался безразличен. Не то, чтобы не понимал, о чем речь, просто это его не занимало, ничего для него не значило. Что-то случится, приведет к чему-то ещё - глубже Райдер не заглядывал, совпадения его не волновали. Что-то случится, за ним что-то еще...
Они встретились в бюро трудоустройства на углу Шестой авеню и Двадцатой улицы - в одной из очередей растерянных, унылых и терпеливых безработных, медленно дюйм за дюймом подвигавшейся к столу, за которым чиновник ставил какой-то каббалистический значок в их книжках с голубой обложкой и давал подписать корешок квитанции на еженедельное пособие. Он первым заметил в соседней очереди Райдера - высокого, гибкого черноволосого человека с приятными и четкими чертами лица. Нельзя сказать, что того можно было назвать олицетворением мужского начала или позволяло предположить наличие скрытой силы и уверенности. Действительно, это он понял позднее. То, что бросилось в глаза Лонгмену, было значительно проще: этот человек явно выделялся в толпе черных и цветных, длинноволосых парней и девиц и побитых жизнью людей среднего возраста (к последней категории, хотя и с неохотой, Лонгмен относил и себя). В самом деле, в Райдере не было ничего экстраординарного, и в любом другом месте его можно было и не заметить.
