Я выеду ночным. Значит, вполне можешь взвалить на свои плечи такую малоприятную миссию, как проводить своего бывшего шефа на Ленинградском вокзале. Да и вообще, в чем дело?! Почему это именно я должен всегда провожать тебя, а? Ну ты и нахал!
— Подумаешь, проводил за десяток лет пару раз, коньячку хлебнул — и все дела! А разговоров-то, разговоров!.. Ладно, уговорил. Поскольку мы с тобой до моего вылета в Германию, скорей всего, так больше и не увидимся.
Едва Александр Борисович вошел в свой кабинет, раздался звонок городского телефона.
— Слушаю, Турецкий.
— Здравствуйте, Александр Борисович, —услышал он в ответ негромкий, низкий голос. — Вам передали по поводу приглашения?
— Да, только что.
— К вам подойдет машина...
— У меня есть свой...
— Ровно в шестнадцать, Александр Борисович, — терпеливо продолжил этот почти бас, — к вам подойдет машина марки «ауди», запишите или запомните номер... С федеральным флажком. Она привезет вас, и она же доставит обратно. Средства для записи вам не понадобятся. Всего доброго, до встречи.
— До скорого, — ответил коротким гудкам Турецкий и взглянул на часы: половина третьего. Есть возможность позвонить Славке Грязнову и договориться о встрече на вечер. К тому же он наверняка что-то знал о стрельбе на Бережковской набережной.
Вячеслав Иванович был на службе. С некоторого времени он возглавлял Управление по расследованию особо опасных преступлений Министерства внутренних дел, куда перешел из Главного управления собственной безопасности, и правильно сделал: все-таки он по духу истинный сыщик, а не контрразведчик там какой-нибудь. И уж точно не стукач. А так — как раз по его характеру.
Итак, он услышал о некоторых изменениях в судьбе друга и немедленно откликнулся предложением встретиться, не откладывая. Что и было принято — где-нибудь в районе десяти вечера, чтобы как раз поспеть к ленинградскому поезду, а заодно и поговорить.
Потом Александр Борисович навел порядок в бумагах, заваливших его стол. Часть передал секретарше — для дальнейшего продвижения по инстанции, другие запер в сейф — до своего возвращения, третьи отправил туда, куда им и следовало отправиться, то есть в машинку для уничтожения документов. Расправившись с делами, он взглянул на часы и отправился приводить себя в порядок перед зеркалом в туалете. Вымыл руки, причесался, поправил галстук, смахнул невидимые пылинки со своих генеральских звезд на погонах. И спустился к проходной — ровно в шестнадцать ноль-ноль. Точность— это великое достоинство. Он вышел на Большую Дмитровку, пряча во внутренний карман удостоверение, которое только что по привычке предъявил охраннику у турникета, и сейчас же рядом с ним мягко остановилась большая черная машина с трехцветным федеральным флажком на номере. Турецкий мельком глянул — тот самый, что был сообщен по телефону. Вышедший водитель предупредительно открыл заднюю дверцу, Турецкий сел, и машина поехала.
Везли его недолго. Даже непонятно, зачем потребовался целый час, если встреча назначена на пять вечера, а выехали в четыре. Но так или иначе, а только без
четверти пять Турецкий вошел в небольшую приемную, где поднявшийся ему навстречу молодой человек предложил присесть и спросил, чего он желает: чаю, кофе. или минеральной воды. Александр Борисович сказал: кофе. И на круглом столике перед ним появилась чашечка душистого кофе и несколько небольших замысловатого вида пирожных на тарелочке с голубой — в самом деле — каемочкой. Он выпил не торопясь и закусив парочкой тающих во рту пирожных. Снова поглядел на часы и внутренне усмехнулся: весь процесс его доставки в Кремль занял ровно пятьдесят девять минут, включая «кофепитие». Тут же поднялся со своего места молодой человек, вежливо улыбнулся Турецкому и показал рукой в сторону двери, ведущей, по всей видимости, в кабинет президента.
Дверь отворилась.
Турецкий вошел, одернув на себе мундир, от большого письменного стола к нему навстречу чуть раскачивающейся, привычной для тех, кто смотрит телевизор, походкой шел президент. Точнее, не шел, а просто сделал два шага навстречу и протянул в приветствии руку.
Александр Борисович, чуть склонив голову, пожал сухую, крепкую ладонь. Ему нравилась рука президента. Так и должно ее чувствовать при рукопожатии — ни следа вялости или какой-то растерянности, что обязательно выдает потная ладонь.
Президент показал на стул у приставного столика, сам уселся напротив, поправил пиджак, чуть поерзал на сиденье. То есть проделал обычные нормальные человеческие движения, устраиваясь удобнее, чем легко убрал бы напряжение гостя, если бы таковое присутствовало у того. Но Александр Борисович вовсе не собирался волноваться. Напротив, он весь отдался сейчас тому интересу, который привел его в этот кабинет.
И в самом деле, произошли некие события — неприятные, это верно, но никто как бы и не собирался их связывать воедино, одной сквозной нитью. Однако она была. Иначе не сидел бы тут нынешний помощник генерального прокурора Турецкий, которого господин президент больше знал в качестве старшего следователя Управления по расследованию особо важных, а другими словами, особо опасных для государства дел. Ибо если на миг обернуться в прошлое, то Александру Борисовичу уже приходилось выполнять некоторые поручения президента, которые носили иногда скорее личный, нежели сугубо общественный характер.
Итак, Турецкий был весь внимание. Его глаза невольно остановились на тоненькой черной папочке, лежавшей на столе — вероятно, какой-нибудь важный документ, касающийся темы их разговора, вряд ли президент держал бы перед собой что-то постороннее. И тот немедленно обратил внимание на взгляд Турецкого.
— Как у вас дела, все в порядке?
— Благодарю...
— Готовы к новой своей роли? — Легкая усмешка едва заметно скользнула по губам президента.
— Полагаю, особых проблем не должно возникнуть. В смысле — нерешаемых.
Получалось так, что президент знает о новом назначении и, судя по его тону, одобряет такое решение. Насколько было известно и Александру Борисовичу, и в Министерстве юстиции, да и в самой Генеральной прокуратуре имелись в достатке и другие кандидатуры для участия в работе нового правого международного органа — Евроюст. Но остановились почему-то в конечном счете на нем, Турецком. Краем уха он слышал, что именно на его кандидатуре настаивал Европол, созданный по образцу Интерпола, но для решения сугубо европейских проблем с преступностью, в котором, как недавно стало известно, немалым весом — в прямом и переносном смысле — пользовалось мнение Питера Реддвея. Ну а уж старина Пит своих никогда не забывал. Тем более что Турецкий, или попросту — Алекс, как звал своего бывшего зама бессменный руководитель антитеррористической организации «Файв левел», был его личным и давним другом.
— Рад слышать, — коротко бросил президент, становясь непроницаемо-серьезным и кладя ладонь на черную папочку. — Вот здесь, как вы сейчас поймете, есть материалы, разглашение которых нежелательно. Не по той причине, что они могут бросить... м-м... тень на... вы поймете, когда ознакомитесь. Но я хотел предварить ваше ознакомление следующим. На заре наших демократических реформ не все из нас — и я не представляю собой исключения — придавали особое значение тем или иным общественным организациям, советам, комиссиям и так далее, куда включали то или иное имя, часто без согласия последнего и даже не ставя его в известность. Узнавалось позже, постфактум, что, впрочем, чаще всего ничего не меняло, поскольку эти советы и комиссии как возникали, так и бесследно распадались, не оставляя после себя практически никаких реальных дел. Вот, собственно, небольшая преамбула. Посмотрите, а потом обменяемся мнениями.
Турецкий принял папочку, открыл и увидел всего две странички с принтерным текстом. Попутно подумал, что выражение «обмен мнениями» на чиновничьем языке во все века означало одно и то же: пришел со своим мнением, а ушел с мнением твоего начальника. Видимо, и тут нечто похожее. Иначе зачем президенту потребовались какие-то невнятные оправдания в качестве преамбулы?
Но уже через минуту Александру Борисовичу стало все понятно: он ведь умел читать и быстро и внимательно — одновременно. Перевернул вторую страничку, закрыл папку, подвинул ее в сторону президента и, взглянув ему в глаза, пожал плечами, как бы говоря тем самым, что не видит ни в письме, ни в ответе адресату никакого компромата. Но и спокойный, словно что-то про себя прикидывающий, взгляд президента его тоже не обманул. Ведь если и была какая-либо причина для волнений высшего государственного лица, то она, несомненно, коренилась именно тут, в этой папочке.
