– Эй ты, Робин. Гуд из колхоза «Заря коммунизма», – дурашливо крикнул Циркач в щель проиоткрывшегося люка. – Не перепутай сослепу мою голову со знаменитым английским яблоком!
– Не тот фрукт у тебя на плечах, – в тон однокашнику откликнулся Чудак, опуская пистолет в потертую кобуру. – И все же чего под руку суешься? Что там у вас стряслось? Яблочный спас?
– Не знаю, яблочный или еще какой, а только начальство по тебе соскучилось, – ухмыльнулся Циркач, спускаясь вниз по веревочной лестнице. – А вот пистолет и патроны на месте оставь. Оставь, оставь, не жадничай. Я тут вместо тебя позабавлюсь маленько.
В несколько привычных рывков одолел Чудак оба яруса подземных тиров, бегом пересек двор и молча (если надо, с тобой сами заговорят) остановился перед крохотным коттеджем, на пороге которого рядом с господином Мантейфелем со скучающим и отрешенным видом словно бы томился худощавый незнакомец. И все-таки чувствовалось, что приезжий – несмотря на вроде бы полное свое безразличие ко всему и вся – тщательно присматривается к происходящему вокруг, словно бы вбирая в себя оптом для дальнейшей розничной сортировки любое событие нынешнего дня в колледже. Впечатление это усиливалось еще и внешностью незнакомца: лицо его, густо испещренное то ли после оспы, то ли после крупных угрей глубокими рябинками, напоминало по этой причине некое решето, причем решето, находящееся в непрестанном просеивающем движении. В сортировке то есть.
– Ты, конечно, успел закончить свою тренировку? – чуть улыбнулся воспитаннику доктор философии. – По моим расчетам, ты должен был как раз отстреляться.
– Увы. Сегодняшние ваши расчеты оказались не верными.
– Вот как? Странно. Но все равно. Познакомься. Это Говорун. Отныне он твой непосредственный руководитель. Поедешь с ним. На сборы тебе отводится четверть часа. Управишься?
– Почему бы нет?
– Эти пятнадцать минут даются тебе на полные сборы, – интонационно подчеркнул слово «полные» господин Мантейфель. – Больше ты сюда никогда не вернешься.
Действие разворачивалось стремительно: спустя двадцать минут после этого разговора спортивный «ягуар», за рулем которого – по-прежнему безмолвно и отрешенно – сутулился Говорун, на бешеной скорости уносил Чудака и господина Мантейфеля вниз и вниз по асфальтовому серпантину горной дороги. Вопреки ожиданиям юноши путь оказался недолгим, и вскоре все трое, оставив машину у ворот оборудованного прямо в скале гаража, размашисто вышагивали на не успевших затечь ногах к приветливо посверкивающему стеклом и пластиком им навстречу жилому коттеджу.
– Нас ждет прощальный ужин?
– Пока ты не начал работать по-настоящему, можешь задать еще парочку дурацких вопросов, – на ходу обронил доктор философии. – Но потом… Впрочем, тебе об этом «потом» известно не хуже, чем мне или Говоруну.
– Но я ведь действительно пока еще…
– А пора бы и – уже!
Это были первые слова, произнесенные Говоруном с момента их знакомства, и Чудак внимательно (ишь ты, мол, какой шустряк), Чудак даже с некоторым удивлением посмотрел в невыразительные глаза своего нового непосредственного руководителя. А тот ничего не добавил более, тот, в свою очередь, неторопливо и даже как бы с некоторой ленцой перевел взгляд на стройную фигуру, похоже, молодой женщины, спускавшейся с легкой террасы навстречу приехавшим. Брючный костюм в обтяжку. Спортивные туфли с широкими носами. Ровный пробор в светлых, еле заметно, но все-таки уже теряющих прежнюю пышность волосах.
– Только честно – очень я изменилась за эти месяцы?
– Что вы, фрау Эмма! Просто я не ожидал вас увидеть здесь и потому удивился.
– Вам, Чудак, никогда не удавалась ложь. Ладно, оставим пустую болтовню. Так что там остальные мальчики?
– У них все прекрасно. Иногда со слезами умиления вспоминают вашу самую справедливую в мире плетку. И ваше последующее, ваше заменившее эту плетку «Веселее, мальчики!».
– А вот это уже не по-мужски!
– Что делать? Возможно…
– И вне программы!
– Какой еще программы?
– Программы, в соответствии с которой эта встреча обязательна, – негромко пояснил Чудаку доктор философии. – Рассчитана на врожденную сентиментальность выходцев из России. Так сказать, юный воспитанник и его… э…
– Вам бы нечто подобное тоже не помешало, господин бывший Чертяков, – злобно огрызнулась фрау Эмма, по-своему расценивая последнюю фразу наставника из колледжа. – Какое-нибудь тонизирующее купеческую душу свидание с чудом выжившей жертвой благородного белого воинства.
– Есть для меня корреспонденция? – невозмутимо прервал господин Мантейфель женщину, лицо и шею которой покрыли багровые пятна, – Письма? Бандероли? Телеграммы?
– Что-то было, – женщина продолжала клокотать. – Сейчас принесу, ваше степенство.
Чудак невольно, хотя и сдерживаясь, рассмеялся, услышав этот прямой намек на некое, как выяснилось, ба-зарно-торговое прошлое не упускавшего случая («Наследственность, господа, наследственность!») подчеркнуть свою благородную интеллигентность доктора философии. Между тем фрау Эмма доставила откуда-то из Недр коттеджа целый ворох газет, нераспечатанных конвертов и телеграмм, и господин Мантейфель занялся их изучением, деловито хмурясь и совершенно беззвучно шевеля узкими сухими губами.
– Проследуем в кабинет, – произнес он наконец с чувством выполненного долга. – Завтрак нам подадут прямо туда.
– Прямо куда? – вопросительно буркнул Говорун, словно бы с неохотой прерывая какие-то переполняющие его раздумья, и со значением откашлялся; – Хх-к-гмм!
И стены просторного кабинета, облицованные полированным орехом, и картины на них неведомых, но явно крупных мастеров кисти, и толстые афганские ковры, и громоздкие люстры, и горделивые оленьи рога, и затейливо инкрустированное охотничье оружие, и тигровые шкуры под ногами – все здесь говорило о незыблемом благополучии, пронизанном подлинной старинной роскошью. Только полудужьем опоясывающий мягкое вращающееся кресло письменный стол без единой бумажки на нем да высокий современный сейф в углу своим деловым предназначением резко и как бы по большому счету бессмысленно выбивались в этом помещении из общего тона.
– Жизнь постоянно торопит, – с наигранной бодростью потер друг о дружку узкие и сухие – в тон его губам – ладони господин Мантейфель. – Времени, оказывается, для дружеского застолья сегодня, увы, не осталось.
– А как же завтрак? – уточнила взявшая было себя в руки фрау Эмма. – Как же так можно? Завтрак здесь у нас является непременным пунктом, предваряющим…
И вдруг осеклась под выразительными взглядами Говоруна и доктора философии, вдруг отдернула нервно оконную штору, за которой Чудак увидел зеленоватую гладь озера, подступавшего почти вплотную к тыльной стене коттеджа. Снаружи было безветренно, и неподвижная поверхность воды в обрамлении камыша, осоки и широколистых прибрежных кувшинок отражала и всклокоченные облачка в небе, и склон поросшей лесом горы – пологий и каменистый склон, в который это огромное зеркало упиралось своим противоположным краем.
– Итак, сегодня у нас застолье иного рода, – господин Мантейфель закурил, аккуратно расстелил на столе извлеченную из сейфа карту и подал знак фрау Эмме задернуть штору. – Твоя высадка произойдет после полуночи на световые сигналы с чужого берега. День высадки будет установлен позже. Говорун встретит тебя на той стороне, обеспечит пропиской, работой и поможет замести следы. Вернее, сначала поможет замести следы, а потом займется твоим трудоустройством…
– А лучше бы и вовсе следов не оставлять.
– Конечно, лучше. Но, перелицовывая русскую пословицу, можно констатировать, что без следа не вынешь и рыбку из пруда.
Чудак потянул за уголок карту к себе, склонился над ней, но не сразу даже – так крупно были они изображены – узнал контуры Черного моря, абрис Крымского полуострова, голубую ленту могутно расширяющегося к устью Днепра. Говорун, не обронив ни слова, но таким жестом, что выходило вроде бы как равному, протянул будущему напарнику залистанный лоцманский справочник и брошюру с подробным описанием черноморских бухт и заливов – то и другое на русском языке.
– Однако и вправду, если удастся, следов лучше не оставлять, – вздохнул господин Мантейфель. – Ну что ж! В твоем распоряжении есть еще несколько дней, что бы доскональнейше изучить район своей будущей деятельности.
– Берег?
– А уж берег в первую очередь. Потому что в основном тебе придется пока переправлять секретные материалы, добытые другими агентами.
– Господи, да какие там секреты в нищей и замордованной стране!
– Надеюсь, уроки вашей философии этот прилежный юноша усвоил основательно, – с мукой на лице произнес, видимо, чрезмерную для него фразу Говорун и снова характерно прокашлялся: – Хх-к-гмм!
