Я оглянулся. Мальчишка с холщовым мешком и пустыми, невыразительными глазами плелся сзади меня.
Я вошел в кафе, выпил стакан кофе с горячим молоком и съел два кусочка хлеба для усопших. Вкусный хлеб, сладкий. Я представил себе мексиканцев по всей стране, возлагающих сейчас этот хлеб на усыпанные цветами могилы своих «дорогих покойников». Этот обычай свидетельствует о трогательной учтивости к незабвенным друзьям и родственникам. И это также довольно практичный обычай, потому что позже, когда покойники выказывали абсолютное безразличие к творениям искусных рук кондитеров, семьи возвращались домой и съедали весь хлеб сами.
В кафе вошла девушка, села на табурет рядом со мной и что-то заказала на испанском языке. Я взглянул на нее и затем быстро взглянул еще раз, потому что она в высшей степени была не похожа на девушку, которая могла бы завтракать в таком маленьком мексиканском кафе.
Славянский тип. Вероятно, русская белоэмигрантка из Парижа. Я был почти уверен в этом, судя по ее довольно широким скулам, молочно-белой коже, огромным фиолетово-синим глазам и ресницам, которые, казалось, были сотканы из черной шерсти. Отлично подобранная накидка из меха серебристой лисы была изящно накинута поверх черного костюма красивого фасона. Но, пожалуй, на запястье было слишком уж много жемчуга и каких-то финтифлюшек из меха, что придавало ей несколько простоватый вид. На черных блестящих волосах кокетливо сидела меховая казацкая шапочка. Она сильно надушилась, и казалось, что капельки духов со стуком стекали с нее на пол. Ножки, одетые в гонкий нейлон, были очень красивы — длинные, стройные, крепкие, как у балерины.
И вообще у нее был вид балерины. Я отлично знаю этот тип девушек по Нью-Йорку — экзотические создания с интеллектом орхидеи, которые без конца переругиваются из-за пустяков в их излюбленном месте — русской чайной комнате — и перед каждым спектаклем в Метрополитен-опера пьют стимулирующее в баре театра.
Как большинство балерин, она обладала страшным аппетитом. Когда я оплачивал свой счет, она уже разделывалась с третьим пирожным. Она взглянула на меня уголком своих огромных сияющих глаз. Это был типичный женский взгляд, говорящий: я девушка. Вы мужчина.
Когда я выходил, она все еще ела.
Выйдя на улицу, я заметил, что парнишка с холщовым мешком болтался на противоположном углу, равнодушно поглядывая по сторонам. Он меня заинтересовал. В это утро у меня не было никаких дел. Я пошел к авениде Чапультепек. Сначала повернул направо, потом налево и остановился за углом. Через некоторое время появился и парнишка. Он шел по тротуару на другой стороне улицы.
Если вы американец — а значит, непременно, с их точки зрения, миллионер, — нет ничего удивительного, если мексиканец будет гнаться за вами несколько кварталов, чтобы продать вам серебряную цепочку для часов или, может быть, сумочку с фигурой маленького крокодильчика. Но этот парнишка не делал никаких попыток заговорить со мной. Поэтому он вызвал у меня любопытство и подозрения.
Я вернулся, подошел к нему и спросил:
— Что вы желаете?
Он едва доходил мне до плеча. Чистый комбинезон от частой стирки из голубого превратился в почти белый. На вид ему было лет 15-16, однако он, безусловно, был старше. Он был красив красотой индейского мальчика — похож на девушку, только чуть грубее.
Он пожал плечами.
Я повторил:
— Что вы желаете?
Не сводя с меня темных невыразительных глаз, он вынул из-под мышки газету и развернул ее. Там лежало несколько потрепанных фотографий довольно полных женщин, на которых были надеты только чулки с круглыми в оборочках резинками.
Я улыбнулся и сказал на ломаном испанском:
— Не надо грязных картинок.
Он свернул газету и снова засунул ее под мышку. Смотрел он в сторону, но не собирался уходить от меня. В конце улицы показалось целое семейство, все одетые в черное и у всех в руках огромные букеты оранжевых бархатцев — традиционных цветов для покойников. Они печально направлялись к чапультепекскому троллейбусу, чтобы поехать на кладбище.
Я подумал, что будет очень интересно пойти сейчас на кладбище, посмотреть, что там происходит в «День поминовения усопших».
Когда я повернулся, чтобы уйти от парнишки, он тоже слегка повернулся и прислонился к фонарному столбу в такой позе, при которой правый карман его брюк слегка выпятился вперед. Солнечные лучи осветили небольшой металлический предмет, высовывавшийся из кармана. Эта была ручка револьвера.
Я страшно удивился. Мексиканские мальчишки в поношенных комбинезонах из грубой хлопчатобумажной ткани обычно не носят револьверов. Револьвер здесь роскошь. Покупка даже ножа требует огромных затрат. Что-то — может быть, смутное воспоминание, которое он разбудил, или рецидив юкатанской тревоги — навело меня на мысль о Холлидее. Во всяком случае у меня не было никакого желания вертеться около мальчишки с револьвером. Я ушел от него вниз по улице к авениде Чапультепек. Впереди показалась троллейбусная остановка, на которой в ожидании троллейбуса стояла целая толпа мексиканцев, все с букетами оранжевых цветов и разноцветными корзинками, наполненными всякой снедью.
Дойдя до остановки, я оглянулся. Мальчишка вывернул из-за угла и упорно двигался вслед за мной. В это время, дребезжа, подкатил желтый троллейбус и с резким толчком остановился. Он был уже по крайней мере в два раза плотнее набит пассажирами, чем любой нью-йоркский автобус в часы пик. Я целиком отдался на милость толпы, которая и втиснула меня среди груды человеческих тел в троллейбус.
Расчет времени был правильный. Парнишка находился еще по крайней мере за полквартала, а троллейбус уже тронулся. Меня прижали к стеклу, и когда мы проезжали мимо парнишки, я заметил, что его поведение резко изменилось. От прежней инертности не осталось и следа. Он с беспокойством оглядывался во все стороны.
Я понял, что порнографические открытки были предлогом, алиби. Он гнался за мной по причине гораздо более серьезной. Может быть, его наняли шпионить за мной? Мои подозрения в отношении Холлидея возросли. Неужели он действительно окажется зловещей фигурой, как я это, собственно говоря, и подозревал раньше? И он сознательно украл мой саквояж, а теперь нанял мальчишку с револьвером повсюду следовать за мной?
А, пусть! Я уже устранился от «дела» Деборы Бранд, мне осталось пробыть в Мехико всего каких-нибудь два дня. До тех пор, пока они не вздумают воспользоваться услугами револьвера, любой парнишка может носить его в кармане и следовать за мной по пятам, сколько ему будет угодно. Но меня разбирало любопытство. Да и злость тоже. Мне было противно, что я пошел на такой недостойный поступок: нырнул в переполненный троллейбус для того, чтобы удрать от хорошенького парнишки, у которого лицо как цветок.
Хотя я от него сбежал и хотя я все время уверяю себя, что меня нисколько не интересует все это дело, меня вновь охватили старые юкатанские чувства и сомнения. Необычный состав пассажиров в троллейбусе только усугублял мое настроение. Мне в лицо все время совали оранжевые покойницкие цветы с их терпким осенним запахом. Какая-то старуха лет восьмидесяти с лишним, в черной кружевной накидке на голове, уцепилась рядом со мной за верхнюю перекладину и разразилась нескончаемым потоком Aves. Какой-то парень где-то среди массы разгоряченных тел бренчал на гитаре и распевал веселую ковбойскую песню. Религиозное уныние и бесшабашное веселье фиесты шагали бок о бок. Можно было задохнуться от зловонной атмосферы, пропитанной запахом пива, чеснока, цветов и пота.
Когда троллейбус слегка притормозил, на меня навалилась целая масса народа: старая леди с ее нескончаемыми Aves, девушка в американском свитере, молодой человек — студент, который ухитрялся с приводившей меня в восхищение сосредоточенностью штудировать медицинский учебник, иллюстрированный рисунками печени и почек.
Время от времени раздавался выкрик «bajando». Троллейбус резко тормозил. По толпе пробегала судорога, которая напоминала мне движение червяка, переворачивающегося в коробке. Кто-то как-то умудрялся выходить. Лично я не предпринимал никаких попыток выйти до тех пор, пока мы не доехали до конечной остановки, где я был силой вытолкнут из троллейбyca со всеми остальными пассажирами. При посадке я не посмотрел место назначения троллейбуса, но, как я и предполагал, он прибыл в Пантеон Долорес, самое большое кладбище в Мехико.
Казалось, все латиноамериканское население земного шара собралось сейчас на сделанных уступами тротуарах у главных ворот кладбища. Присев на корточки, за грудами оранжевых и пурпурных цветов сидели индейцы — торговцы. Сзади них на наскоро сколоченных деревянных прилавках продавались фрукты, огромные куски ростбифа, финики, разноцветное желе и живые куры. Взад и вперед сновали бездомные собаки. В ближайшей пивной ревело радио.
