А сейчас уже весна, преддверье лета!
Вернувшись домой, как я мысленно называл уже свою пристройку, я заварил крутой чай. И выпил его. Лег. Погасил свет.
Ладно! Теперь мне жить тут. Вряд ли жена примчится когда-нибудь, чтобы делить со мной радости синекуры. Она вообще-то человек стойкий, с юмором и трудностей никаких не боится, так она, во всяком случае, говорит… Но беда в том, что она не любит кататься как сыр в масле. Не пробовала наверняка. Наверное, она не ощущает себя в должной мере сыром. И у меня нет духа даже предложить ей это сказочное наслаждение. Ладно, бог с ней. Пока мне даже одному лучше… Обычно, доходя до этой мысли, я понимаю, что сейчас усну.
Что-то прошуршало под шкафом, я мгновенно пробудился. Как женщина, которая может спать во время артиллерийской канонады, но мгновенно просыпается, стоит только ее ребенку пошевелиться, – так и я во время сна ориентирован на едва слышные шорохи и царапанье.
Крыса!
Несколько секунд лежал я, представляя, как мерзкая хвостатая тварь быстро, бесшумно пролагает путь по комнате.
Я не считаю себя трусом и, увидев ночью подозрительные личности, идущие мне навстречу, хладнокровно решаю, как действовать. Но мысль о крысе вызывает во мне настоящую панику. Тварь эта вырастает в моем воображении до размеров доисторического животного. Не оттуда ли, из глубины веков, от наших пещерных предков, эта не поддающаяся контролю разума удивительная реакция? Ведь крыса – многократно уменьшенная, копия древнего ящера с его огромным мощным хвостом.
Прыжок! Вот она уже поверх стопки моих неразвязанных книг, оттуда – на письменный стол. Теперь она уже на уровне подушки, рядом со мной. Мысль, что между нами никакой преграды и ее колкая серая шерсть, костистые лапки или голый шершавый хвост могут сейчас коснуться моего лба, заставляет меня буквально похолодеть.
Так проходит несколько долгих неприятных минут. Но шорох больше не повторяется.
Крыса ушла.
Когда я вышел из дома, то увидел, что «Нива», которую я вечером припарковал под окнами, унизительно скособочилась на правую сторону. Оба правых колеса были проколоты. Я постоял на дороге в некоторой растерянности, бесплодно раздумывая о том, зачем и кто мог это сделать. У машины был жалкий вид, как у собаки с перебитыми ногами.
Я спустился вниз по улице до площади, и около приюта для стариков меня догнал похоронный желтый автобус. Я махнул рукой, и он готовно остановился. Я влез внутрь и подивился тому, что для маршрутного автобуса даже никто не постарался сделать нормальные лавочки поперек салона, здесь сиденья были как в обычном катафалке, вдоль бортов.
Странная жизнь. И надо было вписываться в ее реалии. Не спрашивая меня, водитель автобуса через несколько минут притормозил около здания прокуратуры. Все тут действительно знали друг друга.
В приемной меня встретил Бала.
– Вы еще не знаете новость? Мазута задержали городские… Так до дома и не добрался…
– Потом-то отпустили? – Я посмотрел на своего помощника.
– Получилось так. Патруль увидел его на пристани. Привез в отделение милиции… – Бала опирался на сейф, я подозревал, что, несмотря на молодость, моего помощника мучает радикулит. Он и со стула приподнимался в два приема – привставал, затем начинал разгибаться. – Мазут сослался на вас, но ему не поверили. Позвонили дежурному…
– Но после этого-то отпустили?
– Сообщили в областное управление внутренних дел, в обком. Кто-то передал Первому, что водный прокурор отказал в санкции. Митрохин позвонил прокурору области…
Я почувствовал себя мальчиком, которому взрослые публично приказали выйти из-за стола.
– При чем здесь прокурор области? Речь идет о преступлении, отнесенном к компетенции водной прокуратуры…
Бала хмыкнул, но это было скорее от растерянности:
– От территориальной милиции прямой путь в территориальную прокуратуру. Митрохин работает с нею в контакте. Они до нас вели все дела о браконьерах.
– Что с Касумовым?
– Прокурор области арестовал его на четырнадцать суток.
– Беззаконие… – Надо было ехать в прокуратуру Восточнокаспийской области, но на девять было назначено оперативное совещание. – Народ подходит? – спросил я.
– Почти все здесь. Курят.
Оперативное совещание прошло под знаком ареста Мазута. Начальник рыбинспекции Цаххан Алиев не скрывал удовлетворения:
– Мазут – бродяга, бандит, Игорь Николаевич, – несколько раз повторил он. – Злостный рецидивист-браконьер. Пять раз за браконьерство привлекали… Главный враг Сережки Пухова был на этом участке…
– Не фантазируй! – неожиданно откликнулся дремавший Бураков. – Не был он враг Сережки! Мазут браконьерствовал. Сережка ловил – вот и вся вражда!..
– Да ладно! Много ты знаешь! Спишь, и спи! Тебе бы главное – поменьше шевелиться… – махнул на него рукой начальник рыбинспекции.
– Когда шевелишься больше, чем надо, – суета одна получается, – ответил, не открывая глаз, Бураков. – А ты что, Алиев, всерьез подозреваешь Мазута?
– Никого я не подозреваю, – сердито буркнул Алиев. – Это вам надо подозревать или оправдывать. Но знаю, что воевали они всерьез…
– А ты в курсе, что Мазут вытащил Пухова из воды, когда он чуть не утоп у банки Зубкова?
– Ну да, вытащил! До этого Сережка два часа на моторе гонял за ним, пока Мазут его на камни не завел! Если бы Сережка утонул тогда, Мазуту срок обломился бы как из аптеки!
– А кто узнал бы про это? – сонно поинтересовался Бураков. – Людей там не было!
– Были! Монтажники из Нефтегаза…
Говорили громко и много – не по делу. Но скольких я видел в жизни следователей и прокуроров, криминалистов и оперуполномоченных – толковых, юридически грамотных, – которые за всю свою деятельность никогда не раскрыли ни одного убийства!
Это давалось всегда только избранным, отмеченным особым даром. Сильные стороны таких людей нередко являлись продолжением их недостатков – неумения мыслить абстрактно, ограниченности, агрессивного, неуемного честолюбия.
Я смотрел на окружающих меня сыщиков и думал: кто из них может оказаться сейчас наиболее удачливым? Уравновешенный, косая сажень в плечах, Бураков, разглядевший поэта Евтушенко на этикетке спичечного коробка, посвященного Циолковскому? Горячий, идущий прямиком к цели Хаджинур Орезов? Мой тихий, сутулый, многодетный следователь Ниязов – вечно занятый проблемами детского сада, лекарств, панамок, колготок… А может, я сам?
Полковник Эдик Агаев величественно молчал, передоверив мне все полномочия. Вновь созданное управление внутренних дел Каспийского бассейна уже объявило о присылке бригады проверяющих – не менее трех ревизоров, обещавших перетряхнуть все его бумаги, и мой однокашник чувствовал себя весьма неуютно.
– Этих людей хорошо допросили, тех, кому Пухов помогал вечером перетаскиваться? Джалиловых? – спросил я.
– Хорошо, – крикнул Хаджинур. Он сидел в углу у балюстрады. Между полами его незастегнутой кожаной куртки виднелся ремень, шедший под мышку – к кобуре. – Я сам с каждым говорил. Они ночевали на новой квартире.
– И никто не выходил до утра?
– Никто. Первым ушел в семь утра зять – на работу. Я беседовал с бригадиром, он лично инструктировал его в половине восьмого. Надо еще учесть: Сергея перед его гибелью видели много людей. Он весь день провел в центре. Жене ничего утром не сказал. Ушел, и все. Может, ему кто-то был нужен?
На этот счет у меня имелась своя версия: Пухов искал встречи со мной. Наедине. Вне этих стен.
Извинившись, я вышел в приемную. Гезель была на месте, на-столе перед ней стоял красивый, старинной работы, глиняный кувшин – по утрам Гезель выходила на угол, где старая армянка в киоске каждый раз открывала специально для нее свежую банку виноградного сока.
– С Пуховой ты можешь меня связать, Гезель? Ты давно видела ее?
– Жену Сережи Пухова? – удивилась она. – Сегодня. Вернее, сейчас. Она, кстати, спросила, когда у вас прием.
– Какое совпадение!
– Я сказала – «по понедельникам».
– Гезель! Сегодня только четверг!
– В обед она собирается на кладбище…
– Ничего не поделаешь, – сказал Бураков, когда после совещания рассказал о плачевном состоянии, в котором пребывает прокурорская «Нива». – Надо посылать Рустама, чтобы чинил колеса, – Он покачал головой, похлопал себя по толстому животу.
– И все? – спросил я.
– А что поделаешь? Все равно виновника не найдем. Такие вещи можно вскрыть только случайно.
– Постарайтесь объяснить мне, зачем это сделали?
– Ну как зачем? – развел руки Бураков. – В порядке общей дисциплины. Чтобы знали, что не вся власть у вас.
– Может, все-таки из хулиганства?
Бураков посопел в короткие широкие ноздри, будто продул двустволку, потом сказал:
– Не думаю, что из хулиганства. Это вас все-таки припугивают.
