Второе место после травм в разговорах занимали жалобы на холод в зале и шутки по поводу чужих ошибок. Один танцовщик, миниатюрный мужчина с сильным испанским выговором, заявил, что доподлинно знает: вчера Лили Бедиант «схлопотала» от Рут Ренсвик. Но его никто не поддержал, слова повисли в воздухе. Джульет не могла решить, то ли потому, что Лили уважали, то ли потому, что побаивались. Беседа покатилась дальше, и вне всякой связи с Антоном танцовщики стали обсуждать «предумышленный инцидент», о котором говорилось в распространенном сообщении. Но поскольку никто понятия не имел, в чем, собственно, дело, эта тема тоже заглохла, и все заговорили о вчерашнем шоу Леттермана.
Джульет поднялась и тихонько вышла. В женской раздевалке она обратила внимание на картонную коробку с пометкой, что в ней находятся поношенные балетки, предназначенные в дар бедным ученицам балетных училищ. Где бы она ни появлялась, за ней повсюду следили недоверчивые глаза. Гости были редкостью в студни Янча, а о следователях и подавно слыхом не слыхивали. Джульет считала, что выглядит безобидно — серенькая, кругленькая, не первой юности, с приклеенной к губам вымученной полуулыбкой. Но здесь ее внешность словно бы пробуждала всяческие подозрения. Вчера она посчитала оказанный ей сомнительный прием следствием снобизма, надменности. Но сегодня поняла: отторжение сродни защитной реакции кружка циркачей или даже уродцев.
Джульет прошлась по лестнице, стала спускаться и натолкнулась на Харта Хейдена.
— Простите! — взволновано извинилась она. Ее ужаснула мысль, что она могла травмировать танцовщика, ушибив ногу или наступив на палец. Все равно что заразить ангиной певца. — Я вас не сразу увидела.
— Оба хороши, — улыбнулся Харт. — Я как раз поднимаюсь за «Доктором Пеппером». Пойдемте со мной. — И невольно балетным жестом пригласил ее, пропуская первой. — Если, конечно, вы не спешите.
— Нет, нет, — поторопилась подтвердить Джульет и двинулась вперед, стараясь держаться как можно изящнее. Ей было лестно, что звезда балета так с ней дружелюбен. А ведь мог бы, как большинство его коллег, коситься с презрением.
— О чем вы мечтали весь день? — спросил Харт. — О жарком свидании вечером?
— Боже упаси! — рассмеялась Джульет. Танцовщик завернул в комнату отдыха и направился к блестящему автомату-холодильнику, где можно было взять свежие фрукты, сок, содовую и закуски. — Сами, наверное, об этом мечтали, — предположила она.
— Я? Я обручен с танцем, — отозвался Харт и, видя, что Джульет продолжает улыбаться, добавил: — Кроме шуток. Если я с кем-нибудь пересплю, то начинаю плохо танцевать. Поэтому я ни с кем не сплю.
— Вау!
— Я влюблен в танец, — просто продолжал он. Затем бросил несколько монет в автомат, нажал кнопку, подождал, пока механизм найдет заказанное, открыл дверцу и одним изящным жестом извлек бутылку. — Танец — тяжелая штука. Но на свете нет ничего подобного танцу.
— Мне по душе ваша одержимость.
С «Доктором Пеппером» в руке Харт вернулся к лестнице и направился вниз.
— Уверен, что у вас такие же отношения с литературой, — бросил он через плечо.
— Сомневаюсь, что мое чувство настолько сильное, чтобы я решилась на одиночество и строгое воздержание…
— Решитесь, если потребуется.
— Наоборот, я пишу лучше, когда занимаюсь сексом, — призналась Джульет, невольно спросив себя, с кем спит Харт, если вообще спит: с партнером мужского или женского пола. Но так и не смогла решить и продолжала: — Только не подумайте, что я начинаю крутить любовь, чтобы получше составлять предложения.
— Вот как! — Они спускались по лестнице. Перерыв подходил к концу. — А я бы начинал, — серьезно заметил он. — Мне пора. Вы идете?
— Через минутку. — Джульет очень не хотелось возвращаться в спертую атмосферу зала. Она направилась по коридору в сторону раздевалок, но через несколько ярдов застыла как вкопанная. Что это? Потянула носом. Запах неожиданный, но явно знакомый. Она двинулась на запах и оказалась перед закрытой тяжелой дверью с красной полосой. Табличка на двери гласила: «В случае попытки открыть автоматически включается пожарная тревога». Но створка беззвучно отворилась, и ничего не произошло. Из-за двери выскочил танцовщик, задел ее и извинился. Джульет вышла наружу и оказалась на прямоугольной металлической платформе, которая составляла часть маршрута пожарной эвакуации; с полдюжины членов труппы травили атмосферу сигаретным дымом. Здесь была явно нелегальная и явно охотно посещаемая курилка.
— Привет! — проговорила Джульет. Она постаралась скрыть потрясение от открытия, что танцовщики курят. Особенно мужчины, для которых вес не являлся таким уж чрезвычайно важным обстоятельством. Но тут же решила: поскольку табак (главным образом компания «Филип Моррис») оказал добрую услугу американскому балету — почти единственный спонсирует и поддерживает в нем жизнь теперь, когда труппы размножились, а зрители постарели, — то нет ничего плохого, что американские танцовщики воздают ему своеобразную дань уважения.
Видимо, Рут разрешала подопечным отдыхать дольше, чем другие наставники, потому что человек пять на платформе были из «Больших надежд». Но по имени Джульет знала только Олимпию Андреадес — сестру Электры.
— Привет, — ответила та, хотя без особого энтузиазма. Остальные ограничились такими же, как раньше, неприветливыми взглядами. Но Джульет не отступила — достала из сумочки надорванную пачку «Винстона» и попросила огонька. Разговоры смолкли, однако братство курящих начинало работать в ее пользу: один из танцовщиков достал из кармана дешевую зажигалку.
Джульет размышляла, как бы растопить лед в отношении с Олимпией, но та сама прервала паузу:
— Ну, и как вам?
— Простите?
— Как вам нравится? — Она глубоко затянулась и энергично выдохнула дым. У Олимпии были такие же, как у младшей сестры, темные волосы и глаза. Но и сама она была крупнее, и черты лица казались крупнее и резче. Кожа отливала оливковым, тогда как у Электры светилась молочной белизной. Губы полные, мягкие, сочные. — «Большие надежды», — пояснила она.
— Немного непривычно, — осторожно отозвалась Джульет. — Но я думаю, все будет чудесно. А вы сами какого мнения?
— Нам нравится, — веско заявила Олимпия. — Музыка восхитительная и очень интересная хореография. Ничего подобного мы раньше не танцевали. Я имею в виду труппу.
Поскольку их никто не знакомил, Джульет решила представиться:
— Я Джульет Бодин. А вы сестра Электры Андреадес.
Возникла неловкая пауза.
— Кроме всех моих прочих достоинств, — наконец сухо подтвердила Олимпия.
Джульет вспыхнула, подумав, что не слишком приятно танцевать в кордебалете, когда младшая сестра купается в славе, выбившись в звезды. Интересно, насколько глубоко у Олимпии чувство обиды? Писательница неловко улыбнулась и решила переменить тему:
— Как вам работается с Рут?
Олимпия обменялась с коллегами скептическими взглядами.
— Вы ведь, кажется, ее подруга?
— Да, но это не значит… Я не считаю, что ей легко угодить. Напротив, полагаю, чертовски трудно.
Никто не ответил.
— Им всем нелегко угодить, — наконец заметил черноволосый танцовщик с квадратными плечами и бедрами. Молодой человек говорил с акцентом, и Джульет предположила, что он русский. Подняла на него глаза:
— Им?
— Хореографам. Так не только здесь, а везде. Хореографы играют, а мы их марионетки.
— Разве вы не сотрудничаете?
Танцовщик рассмеялся, окутавшись сигаретным дымом:
— Кордебалет? Ну что вы… Может, солисты…
— Антон Мор говорил мне, что Рут позволяет ему двигаться так, как он хочет.
К удивлению Джульет, ее провокация вызвала только улыбки.
— Антон Мор с кем угодно двигается так, как считает нужным, — заявила Олимпия, и Джульет показалось, что она старается подавить смех. Чернявый танцовщик тоже хихикнул, но по-русски. Они переглянулись. Видимо, это была привычная студийная шутка об Антоне — нечто на сексуальную тему.
У Джульет упало сердце. Рут успела ей сообщить, что ни одна живая душа ни открыто, ни анонимно не откликнулась на хитроумное послание Грега Флитвуда. Тем старательнее она, навострив уши, прислушивалась к любому шепотку. Джульет была любопытна по натуре неудовольствием совала нос куда угодно, особенно если считала, что совершает благое дело. Но искренне надеялась, что в нынешней маленькой загадке секс не будет играть центральную роль. Ее смущало, что придется лезть в жизнь посторонних людей. Но она пересилила себя.
— Что, он такой уж дамский угодник?
Снова вокруг улыбки и смешки.
— Еще какой, — отозвалась Олимпия Андреадес, подтвердив свои слова кивком, опять переглянулась с квадратным русским и выразительно изогнула бровь: — Только скорее не дамский — мужской.
