«Очень удобная позиция, — скептически улыбнулась я про себя. — Интересно, а что будет в том случае, если в итоге я назову вам имя убийцы, а вы сочтете, что это имя не стоит обнародовать? Зачем копаться в личных делах покойного и выносить их на обсуждение публики? Что вы предпримете в таком случае? Удвоите гонорар? Или…»
— Поскольку я теперь тут хозяин, то я немедленно отдам соответствующие распоряжения, — заверил меня Людвиг. — Вы можете говорить с любым работником фирмы и получать любую информацию.
— Кстати, о фирме, — подошла я еще к одному важному моменту. — Не кажется ли вам, герр Попофф, что тут имеется еще одна тайна. Как по-вашему, что именно собирался огласить Генрих Штайнер перед смертью?
— Понятия не имею.
— И никаких предположений?
— Абсолютно никаких.
— Не исключено, что взрыв должен был помешать ему сделать это. И, стало быть, не исключено, что заявление, которое Штайнер так и не сделал, могло иметь отношение к его фирме.
— Да, такое возможно, — вынужден был согласиться немец.
Мы договорились, что я приступлю к работе немедленно. Попофф посоветовал мне для начала побеседовать с Региной и Юсефом, а также встретиться с личным юристом Штайнера Борисом Аронзоном.
Созвонившись с его конторой, Попофф попросил Аронзона приехать в офис как можно быстрее и, закончив разговор, сообщил мне, что тот будет через полчаса. Поднявшись с кресла, немец дал мне понять, что наши предварительные переговоры закончены и я могу приниматься за работу. Уже в дверях Попофф остановился и, немного помолчав, произнес, стараясь не смотреть мне в глаза:
— Можете называть меня просто Людвиг. Хорошо, Женя? Желаю вам удачи.
Это показалось мне достаточно странным. Дело в том, что немцы называют друг друга по именам либо в том случае, если они достаточно долго знают друг друга, либо если они находятся в близких отношениях.
Выходит, этой фразой Людвиг Попофф намекал на то, что между нами устанавливается особая степень доверительности. Притом я ясно видела, что он не собирается закручивать со мной роман.
Значит, он хочет дать мне понять, что мы — друзья и при проведении расследования мне следует учитывать его точку зрения. То есть с возможно большей осторожностью касаться дел фирмы и личной жизни Штайнера. Но зачем тогда было меня нанимать? Я не привыкла так работать — либо правда, либо ничего — вот мой принцип. И если кто-то думает, что я изменю своим правилам, — то он жестоко ошибается…
* * *
Аронзон приехал через двадцать минут. Борис Хаимович оказался сосредоточенным старичком с седыми космами, обрамляющими лысину.
Юрист недоверчиво оглядел меня с ног до головы и, скептически хмыкнув, сказал, что готов ответить на любые мои вопросы.
— Начнем с наследства, — предложила я. — Верно ли, что устав фирмы составлен таким образом, что предприятие является частной собственностью покойного и переходит к его дочери?
— Да, это так, — скрипучим голосом подтвердил Аронзон. — Или почти так. Внесу поправку: все, что вы сказали, — верно по отношению собственно к фабрике игрушек. Но существует еще одна фирма, которая не производит продукции, а занимается общим руководством. Это предприятие совместное, и его совладельцем является господин Попофф. В данном случае речь идет о передаче пакета акций госпоже Штайнер при управлении им в лице компаньона до того времени, пока Юлия не достигнет совершеннолетия.
— Хорошо. А как насчет завещания? Имеется ли подобный документ?
— Конечно, — тут же кивнул Аронзон. — Вся собственность Штайнера — счета в банках, ценные бумаги, недвижимость, наличные деньги и драгоценности, — все переходит в собственность Юлии.
— Но она пока что не может ими распоряжаться, не так ли?
— Совершенно верно, — снова подтвердил Аронзон. — Учреждается опекунство. Думаю, что не выдам тайны, если скажу, что скорее всего опекуном будет Попофф. Это разумно, и, надеюсь, Юлия согласится.
— Я знаю, что Генрих Штайнер похоронил жену еще во время пребывания в Казахстане, — осторожно сказала я, тщательно подбирая слова. — Вам известно что-либо о родственниках его супруги?
Аронзон поджал губы и полез в карман пиджака. Достав оттуда носовой платок, он высморкался, скомкал платок и сунул его обратно.
Затем выудил из наружного кармана очки в широкой толстой оправе и водрузил их на переносицу. Я заметила, что в них были вставлены простые стекла, даже без намека на плюс или минус.
Просто таким образом Борис Аронзон отгораживался от собеседника, а массивная оправа придавала ему чувство уверенности.
А когда нам так необходимо это чувство, если не в тот самый момент, когда мы собираемся солгать? Что Аронзон и проделал.
Самым убедительным тоном с обезоруживающей интонацией юрист важно произнес, демонстрируя свою сверхкомпетентность:
— По просьбе покойного я проводил соответствующие разыскания. После самых тщательных поисков мы с клиентом смогли удостовериться, что подобные родственники отсутствуют. Таким образом, никто не сможет предъявить никаких имущественных прав.
«Врет как сивый мерин, — констатировала я. — И даже не краснеет. Впрочем, это его работа, а краснеть разучаются быстро».
Выдав мне эту информацию, Аронзон с чувством выполненного долга снял очки и принялся протирать стекла бархатным лоскутком, который лежал в футляре. Закончив эту ритуальную процедуру, юрист спрятал очки и вопросительно посмотрел на меня.
— Что-то еще?
— О да, — кивнула я. — Расскажите мне о делах фирмы. Судя по словам господина Попоффа, вы занимались и этими вопросами.
— Совершенно верно, — с облегчением выдохнул Аронзон. Мне показалось, что он ожидал от меня совсем другого вопроса, и уже снова потянулся за очками. — Тут все обстоит достаточно просто.
И юрист за полчаса ознакомил меня с финансовым состоянием фабрики. Я смогла еще раз убедиться в том, что Людвиг был прав, когда сравнивал положение дел в бизнесе у себя, в Германии, и у нас, в одном из областных центров России.
Дела действительно обстояли неплохо, но только по здешним меркам. Сумма дохода была приличной, если ее не переводить в конвертируемую валюту и не сравнивать с окладами среднего класса на Западе.
— То есть можно сделать вывод, что некто мог быть заинтересован в устранении директора, чтобы затем постепенно прибрать к рукам все это хозяйство, — предположила я. — Например, оказать давление на компаньона и, задействовав авторитет городских властей, выставить свою кандидатуру в качестве опекуна.
— Да-да, это вполне возможно, — быстро согласился со мной Аронзон.
Так обычно учителя отмахиваются от назойливых и дурацких вопросов школьников, предоставляя им самим разбираться в собственных головоломках. Я сделала вид, что проглотила эту наживку.
У меня в запасе оставалось главное оружие — «принцип хамелеона» в его, так сказать, интимном варианте. Собственно, эта методика сотни раз описана в различных пособиях, но народ почему-то ленится воплощать ее на практике, кроме разве что криминальных элементов низкого пошиба, те-то давно взяли ее на вооружение.
На обыденном языке данный вариант «принципа хамелеона» заключается в том, чтобы «войти в доверие и, умело отвлекая внимание, получить нужную информацию».
Что я немедленно и проделала. Давая понять, что мои расспросы закончены, я сменила тон, из которого напрочь исчезли нотки, характерные для серьезной беседы, и появились оттенки личного интереса. Да-да, это всего какие-то неуловимые полутона, но как много они определяют! Почти всё, если быть честной!
— Борис Хаимович, — попросила я Аронзона, — у меня тут возник один приватный вопрос… Нет-нет, ничего касающегося лично меня. Скорее вопрос теоретический. Поделитесь опытом?
— Излагайте, — предложил Аронзон, тотчас же насторожившись.
Очевидно, он решил, что я буду просить у него консультации по поводу своих проблем или заковыристой ситуации кого-нибудь их моих знакомых, используя возможность бесплатно побеседовать со специалистом.
— Видите ли, — плавно начала я, — один мой друг отсидел в советское время срок по семидесятой статье.
— Антисоветская агитация и пропаганда, — машинально уточнил Аронзон.
— Совершенно верно, — подтвердила я. — Недавно его реабилитировали…
— Должны выплатить компенсацию, — Аронзон еще не мог понять, к чему я клоню.
— Уже выплатили. Но дело не в этом. Вопрос сугубо теоретический. Если честно, то моя тетушка — тоже юрист, вот мы с ней и поспорили. Может быть, вы даже знакомы с ней? Да наверняка!
Я била в десятку. Не было в городе человека, который имел хоть какое-то отношение к юриспруденции и не знал бы мою тетку.
Как только я назвала ее фамилию, лицо Аронзона сразу же просветлело.
