В тот день, услышав звонок, Мартин накинул плащ, подхватил дипломат и рывком открыл дверь. На пороге стоял Брайан, с надеждой во взоре переминаясь с ноги на ногу.
— Брайан! — приветствовал он гостя с деланной веселостью. — Какой сюрприз. Извини, но я как раз собрался выходить.
— Куда идешь?
— Опаздываю на поезд.
— Я провожу тебя на вокзал, — бодро предложил Брайан.
— Да не стоит.
— Мне не трудно.
Так они вместе отправились в Ньюкасл, сев в половине двенадцатого на поезд до Лондона. В Ньюкасле Мартин выбрал в центре первое попавшееся офисное здание и со словами: «Ну, я пошел» — нырнул в лифт. Он оказался на восьмом этаже в офисе торговцев таймшерами, где с облегчением побеседовал о покупке роскошной виллы во Флориде, «в непосредственной близости от поля для гольфа и других мест отдыха». Уходя, он взял неподписанные бумаги с собой, «чтобы просмотреть на досуге», и выбросил их в ближайшую урну. Разумеется, Брайан ждал его в фойе. «Как прошло?» — радушно поинтересовался он, увидев Мартина. Они вместе вернулись в Эдинбург пятичасовым поездом, и как-то так получилось, что на вокзале Уэверли Брайан уселся с ним в такси. Мартин думал, что бы сказать, но на ум не шло ничего, кроме «Свали из моей жизни навсегда, больной придурок», и, когда он расплачивался за такси, Брайан был уже на полпути к его порогу со словами: «Я поставлю чайник? Хотел обсудить с тобой свой роман. Подумываю переписать его в настоящем времени».
Годом позже Брайан Лигат разбился насмерть в Солсберийских скалах. Прыгнул он вниз или упал (или его столкнули), осталось невыясненным. Услышав о гибели Брайана, Мартин почувствовал в равной мере облегчение и вину. Нужно было бы как-то помочь этому увязшему в иллюзиях типу, но Мартин выдавливал из себя только: «Ты потрясающе используешь просторечия».
Поэтому, оказавшись перед фактом, он не смог отказать Ричарду Моуту. На вопрос: «Так сколько мне это будет стоить?» — Мартин тут же возразил: «Даже не думайте, я ничего с вас не возьму». В подарок Ричард вручил ему DVD со своим последним турне, через несколько дней купил бутылку вина, большую часть которой выпил сам, а в качестве помощи по дому один раз загрузил посудомоечную машину, попытавшись превратить эту рутинную задачу в комический скетч. Когда Ричард вышел из кухни, Мартину пришлось уложить всю посуду заново. Еще он пожарил себе дорогой стейк, забрызгав всю плиту жиром. Остальное время гость питался в ресторанах.
Два дня назад, в день премьеры (которой Мартину удалось избежать), Ричард пригласил его на карри с «народом», приехавшим на шоу из Лондона. Мартин предложил пойти в «Калпну» на площади Святого Патрика, потому что был вегетарианцем («В общем, не ем то, у чего есть лицо»), но в итоге они оказались в отчаянно плотоядном месте, которое порекомендовал Ричарду «народ» из Лондона. Когда принесли счет, Мартин неожиданно для себя настоял на том, чтобы заплатить за всех. «Спасибо огромное, Мартин, — поблагодарил один из лондонцев, — хотя, вообще-то, я мог списать это на представительские расходы».
— У вас здесь не курят, да? — поинтересовался Ричард через десять минут после приезда, и Мартину пришлось выбирать между личиной гостеприимного хозяина и желанием обнаружить свою ненависть ко всему, связанному с сигаретами.
— Ну… — протянул он, и Ричард тут же добавил:
— Разумеется, я буду курить только у себя в комнате. Чтобы не заставлять вас дышать отвратительным канцерогенным дымом.
Но каждое утро, спускаясь в гостиную, Мартин обнаруживал гору окурков на блюдце или тарелке (а один раз и в супнице), позаимствованных из веджвудского сервиза, который Мартин купил, переехав в этот дом.
Возвращался Ричард очень поздно и, спасибо ему, не вылезал из постели до полудня. А потом повисал на телефоне. У него был новый видеофон, которым Мартин вежливо восхитился («Стильная штука, правда?» — согласился Ричард), хотя про себя подумал, что аппарат чудной и довольно громоздкий — напоминает коммуникатор из «Звездного пути». Для звонка Ричард скачал мелодию из «Робин Гуда», старого сериала пятидесятых годов, — ее глупое металлическое треньканье медленно сводило Мартина с ума. В качестве антидота он скачал в собственный телефон пение птиц и был приятно удивлен тем, насколько естественно оно звучит.
Оглянувшись, Мартин увидел на стене в приемном покое часы: они показывали половину второго. По его ощущениям, было намного больше, день потерял форму, исказился под обрушившимся грузом реальности.
Шоу Ричарда Моута удостоилось язвительной рецензии в «Скотсмене», там сообщалось, помимо прочего, что «юмор Ричарда Моута уже давно трещит по швам от банальностей. Он шьет и порет все тот же материал, что и десять лет назад. Мир ушел вперед, а Ричард Моут отстал». Мартину даже читать это было неловко. Он не мог признаться Ричарду, что видел статью, потому что тогда переживать за ее отвратительный тон пришлось бы им обоим. Он сам успел наесться плохих рецензий и знал, в какой ужас они способны ввергнуть.
— Никогда не читаю рецензии, — угрюмо высказался Ричард после премьеры.
Мартин ему не поверил. Все читают отзывы о своей работе. Уже несколько лет прошло с тех пор, как Ричард «засветился на Фестивале», и какие бы чувства он ни испытывал когда-нибудь к Эдинбургу (в начале карьеры он имел здесь оглушительный успех), они успели выродиться в неприязнь.
— Понимаешь, это отличный город, — заявил он одному из лондонского «народа» на плотоядной оргии в вызывающем клаустрофобию, битком набитом индийском ресторане. — Куда ни глянь — красота, но у него нет либидо. Очевидно, в этом виноват Нокс.[27]
Мартина покоробила фамильярность, с которой Ричард упомянул Нокса. Ему захотелось сказать: «Да, Нокс был угрюмым, скаредным пуританином и ублюдком, но он был нашим угрюмым, скаредным пуританином и ублюдком, а не вашим».
— Именно! — поддакнул другой лондонец.
На нем были узкие очки в массивной черной оправе, и курил он еще больше, чем Ричард. Мартин, носивший очки с восьми лет, предпочитал легкие модели без оправы, стремясь скрыть свой дефект зрения, а не делать его частью имиджа.
— Нет либидо — в точку, Ричард. — Мужчина с очками в черной оправе ткнул сигаретой в воздух, дабы подчеркнуть свое согласие. — Эдинбург — он такой и есть.
Мартину хотелось защитить свой родной город, но он не мог придумать как. Да, правда, либидо у Эдинбурга нет, но кто захотел бы жить в городе, у которого оно есть?
— Барселона! — выкрикнул другой приятель Ричарда через стол (они неслабо надрались и расшумелись), и тип в старомодных, но стильных очках рявкнул в ответ:
— Рио-де-Жанейро!
И они все принялись выкрикивать названия городов («Марсель! Нью-Йорк!»), пока не добрались до Амстердама и не затеяли спор, собственное у голландской столицы либидо или в ней «просто эксплуатируется, продается и покупается либидо разных людей».
— Секс, капитализм, — вяло вмешался Ричард, — в чем разница?
Мартин ожидал шутки, но напрасно. Он лично считал, что между этими понятиями большая разница, но потом вспомнил, как раздевался перед Ириной в том отвратительном гостиничном номере с видом на Неву и шуршащими вдоль плинтусов тараканами. «Отличная обивка. Для комфорта, а не для скорости»[28] — пошутил он, сжавшись от смущения. «Da?» — отозвалась она и услужливо рассмеялась, очевидно не поняв ни слова. При одном воспоминании об этом он согнулся пополам, будто его ударил под дых невидимый кулак.
— Девочки, — вдруг заявил еще один, — нужно снять девочек.
Остальные поддержали эту идею с пугающим энтузиазмом.
— Стриптиз! — Ричард прыснул, как подросток.
— Прости, Мартин, — сказал другой. — Извини, что мы так выпячиваем свою гетеросексуальность.
— Вы думаете, что я гей? — удивился Мартин.
Все повернулись к нему, словно он впервые сказал что-то интересное.
— В этом нет ничего такого, Мартин, — сказал Ричард. — Все мы геи.
Мартин поспорил бы с этим смехотворным заявлением, но он только что обнаружил, что жует кусок курятины из своего «овощного бирьяни». Он незаметно вытащил мясо изо рта и положил на край тарелки. Хрящеватые останки бедной замученной птицы, которую накачивали гормонами, антибиотиками и водой где-то в далекой стране. Он почти готов был ее оплакать.
— Мартин, все в порядке, — сказал Ричард Моут и похлопал его по спине. — Здесь все свои.
Ричард сообщил, что оставил ему в кассе билет на радиошоу (не спросив, хочет ли он, собственно, туда пойти), но, когда Мартин обратился к безразличной девице за стойкой, та спросила у второй безразличной девицы: «Ты видела пригласительные на имя Ричарда Моута?» Вторая девица состроила гримасу и оглянулась по сторонам, а первая снова уставилась в монитор.
