Ознакомительная версия.
И все. Никакого четвертого следа. А он должен, он просто обязан быть! Ведь тот человек не в окошко же влетел на полене, как барон Мюнхгаузен – на пушечном ядре. Влети он на полене, не просто стекло бы разбил, а всю оконницу выворотил бы.
Или впрямь ей померещился от прилива крови? Вот ведь запах газа определенно померещился, если деревня не газифицирована.
Алёна задумчиво покачала головой. Вообще-то раньше галлюцинаций у нее вроде бы не наблюдалось. Но всякие диковины наблюдать писательнице в жизни приходилось. К примеру, та история с призраком велосипедиста возле одной глухой французской деревушки... и та невероятная драка на дороге, и тот внезапно хлынувший дождь, который так вовремя смыл все следы...[13]
Нет, наверное, дело не в диковинах. Видимо, и впрямь только что случился самый стопроцентный глюк. Не компьютерный, а глюк мозга. И не чьего-нибудь, а Алёниного. В самом деле, надо не только поблагодарить Феича, но и хорошенько перед ним извиниться.
Она толкнула дверь, вошла – и заранее приготовленные слова горячей признательности и сконфуженного извинения замерли, как принято выражаться, на ее устах. Потому что извиняться оказалось не перед кем.
Жилуха стояла пустой. Феича в ней не было.
Не было! Притом что выйти из дверей он не мог, не будучи замеченным Лешим и Алёной. Не мог также вылезти в окно, поскольку фанерка и сейчас прислонена к разбитому стеклу с внутренней стороны. Да и понадобилась бы дырка значи-и-ительно побольше, чтобы кряжистый Феич мог через нее выбраться. В печке вовсю плясал огонь, что начисто исключало предположение, будто Феич мог вылететь в трубу, как Баба-яга. Компьютер стоял выключенным, и сие означало: заблудиться во Всемирной паутине и пропасть Феич тоже никак не мог.
Впрочем, Алёна прекрасно понимала, что два последних предположения явно относились к разряду тех, которые порождаются приливом крови к голове.
Поэтому она молча постояла на пороге, еще раз обозрела комнату, заглянула на всякий случай под нары, никого там натурально не обнаружив, – и понуро вышла на крыльцо.
– Ну что, все в порядке? – прокричал от машины Леший.
Алёна представила, что начнется, если она скажет, что Феича в доме нет. Конечно, Леший ей не поверит и побежит искать пропавшего приятеля. А что, если... если найдет? Ведь некуда, в самом деле некуда Феичу деваться! Значит, очередной глюк? И станет Леший считать писательницу глюкнутой...
Она побежала к машине.
– Поблагодарила? – не унимался Леший. – Извинилась?
Алёна быстро села на переднее сиденье, сказала спокойно:
– Все о’кей, Леший. Поехали уже скорей.
И они поехали.
Что рассказала бы Маруся Павлова
Вообще-то, мало ли какая там могла быть бумажка... Но в том-то и дело, что мало! Если бы в городе, а то в деревне под крыльцом бумажка валяется. Очень странно.
Странно...
Маруся обошла крыльцо и увидела, что с одной стороны доски чуть разошлись. Неужто куры туда лазили? Тетка, помнится, ворчала, что за обеими ее непутевыми курами догляд нужен, так и норовят самое несуразное место найти, чтобы яйцо снести. Побегаешь, мол, за ними по двору, намаешься... Маруся и сама в том не единожды убеждалась.
Она встала на колени, сунула руку под крыльцо и схватила бумажку.
Да это же письмо! А синие разводы – следы от химического карандаша, которым оно было написано. Кое-что смазалось и растеклось, некоторые слова стали совсем неразборчивыми, однако в глаза Марусе бросилась неожиданно четкая подпись – «Твой муж Вассиан Хмуров». И еще – «Вернусь, обещаю...»
Значит, Вассиан все-таки оставил записку жене перед тем, как уйти! Мысль эта просто ожгла Марусю. Не было никаких сомнений, что у нее в руках то самое, о чем так тоскует тетя Дуня.
Девушка уже повернулась было, чтобы кинуться в дом, как вдруг глаза ее, безотчетно, не разбирая смысла скользившие по расплывчатым строкам, поймали шесть слов, заставившие ее вздрогнуть: «Пойду под аз – и будь что будет! Золото там есть, я ему верю!»
«Так... – подумала Маруся, чувствуя, что руки ее холодеют. – Так...»
Она вспомнила возчика, который предупреждал ее: в Падежине все-де помешались на поисках несуществующего варнацкого золота. Ерунда, конечно... а все же...
Надо заметить, что две недели, проведенные в тихом – даже чрезмерно тихом – доме Хмуровых, Маруся не просто тупо переводила вылупленные от скуки глаза со стенки на стенку, а думала. У нее накопилось много вопросов о прошлом сестер Дуни и Даши, но никто на вопросы девушки и не собирался отвечать. И тогда она стала искать их сама. И вот до чего додумалась... Тетя Дуня – даже такая, как сейчас, постаревшая, да что там, больная, почти неподвижная, угрюмая, нелюдимая, умирающая с тоски по мужу, – была в двадцать раз заметней, красивей и, как любили говорить девчонки на рабфаке, интересней свой сестры Даши.
– Он симпатичный, но неинтересный, – как-то раз сказала Марусина подружка Люба про одного парня, который звал ее с ним ходить.
– А кто, например, интересный? – спросила тогда Маруся.
– Ну кто... Например, Гошка Кудымов, – сказала Люба.
Тут подруга в точку попала. Гошка Кудымов был не просто интересный, он был... он был такой... По нему сохли все девчата, которые его знали. И те, которые не знали, а просто видели, тоже сохли. Вот как увидит какая-нибудь девчонка Гошку Кудымова – так немедля и начинает по нему сохнуть.
Конечно, у тети Дуни не было таких необычайных черных глаз, как у Гошки Кудымова, и кудри кольцами не вились, и улыбаться так, как он, поглядывая исподлобья, тетя Дуня, конечно, не умела. Маруся вообще ни разу не видела улыбки на ее лице! А все ж в ней было что-то такое, вот такое... словами невыразимое... На девчат, у которых это есть, ребята оборачиваются и смотрят им вслед, а по тем, у которых этого нету, просто глазами скользят незряче... Так вот и по Марусе скользили. И по маме ее, видать. А вслед тете Дуне обернулся Вассиан Хмуров – да и пристал к ней навечно.
То есть, значит, Вассиан жену свою всю жизнь крепко любил. И просто так, не обмолвясь и словом, не смог бы от нее уйти. Он и не ушел, а просто отлучился. Причем ради чего-то очень важного, настолько важного, ради чего можно было и жизнью рискнуть, и рискнуть жену встревожить. Он оставил записку. Но по воле случая она не попала к тете Дуне. Как такое могло случиться? Да мало ли! Скажем, Вассиан Хмуров положил записку на стол, уходя, а придавить чем-нибудь забыл, вот бумажку и сдуло ветерком, вынесло в окно, а потом и под крылечко. И если бы хоть одна курица пусть единожды умостилась снестись там, хозяйка бы записку нашла. Так нет, эти шалавы туда не хаживали, они в лопухах мостились или под сараем...
И вот еще до чего додумалась Маруся за то время, что в доме тети Дуни провела. Конечно, Хмуровы были деревенщина... а все ж почище, поумней иных городских. Только поначалу Маруся насмехалась над Вассианом, который собрал в книжку бредни старушечьи, да еще и денег приплатил своих, чтобы те бредни напечатали. А потом подумала – она-то чего заносится? Она кто? Девочка рабфаковская. А дядя Вассиан? Какой-никакой, а все же писатель! Интеллигент! Не чета тем, которые по избам сидят, кулакам да приспешникам мелкой буржуазии. Конечно, Владимир Ильич Ленин называл интеллигенцию гнилой, однако не вся ж она гнилая. Максим Горький, к примеру, буревестник революции, тоже писатель, значит, интеллигент. И поэт Маяковский, и Николай Асеев, чьи стихи про «Синих гусар», про декабристов, так сильно нравились Марусе, что она даже плакала, когда читала:
Что ж это,
что ж это,
что ж это за песнь?
Голову на руки
белые свесь.
Тихие гитары,
стыньте, дрожа:
синие гусары
под снегом лежат!
Так вот про Вассиана Хмурова. Он наверняка не просто так собрал деревенские рассказы про варнацкое золото, а понимая, что в каждой байке есть капелька истины. Говорят же: «В каждой шутке есть доля правды». А что, если капелька правды есть и в местных сказках про золото? Что, если докопался Вассиан до той правды и решил проверить? Или не сам докопался... Вернее всего, кто-то пришел и ему что-то рассказал... и он рассказу настолько поверил, что опрометью бросился с тем человеком из дому, даже не простившись с женой.
Какой человек? Что именно он рассказал? Вот уж что узнать так же трудно, а то и невозможно, как выяснить, что сталось с Вассианом. Можно только предположить: он погиб там, куда ушел, иначе дал бы знать о себе жене.
Но если он жив? Если нашел варнацкое золото? Тогда почему не возвращается? Обещал же – вернусь, мол. Значит, что-то случилось, из-за чего он не может исполнить обещание. Или все еще занят поисками золота? Гадать можно до конца дней своих. И ни до чего не догадаешься!
Маруся подошла к ограде, оперлась на нее и уставилась туда, где за небогатым огородиком поднималась стена леса. Она раз или два за время своего пребывания в деревне прошлась по опушке, но ни грибов, ни ягоды не нашла. Да и понятно, небось не она первая тут прохаживалась с корзинкою. А в чащу забрести не решилась, хотя видела не одну тропку, уходящую туда. Но вокруг тропок смыкались подлесок и высокая трава, лес был мусорный – пойдешь в платье и сандалиях, а вернешься в лохмотьях да в репьях, как коза-дереза. Ничего лишнего из одежды Маруся с собой не прихватила, так ведь и не было у нее ничего лишнего.
Ознакомительная версия.
