Тут он вынул из кармана бумажник, отсчитал в молчании деньги, положил перед каждым. Иван Евграфович пересчитал, прежде чем сунуть их в карман поддевки. Дужин не проверял: знал точность кассира. Прохрипел довольно:
- Кстати, порченой колбасы на бывшем Либкена куплю бочку. Все сожрут свиньи... А Авдею помочь надо бы, - он прибавил это и задумался, двигая бровями.
- Дает дивиденды богато...
- Ну ладно, - он же сказал снова, забирая в руку бутылку, разливая вино в лафитники. - Так и быть, прикинем мы. Есть знакомый стрелок на складе "Хлебопродукта". Потолкую...
Оба, и Иван Евграфович и Трубышев, так и вскинулись на него. Но тот прохрипел, багровея, точно злобясь на своих компаньонов:
- Раз помочь надо, тут уж надо рисковать. Провернем дело. Еще чего, Викентий?
- Арестован Миловидов.
Оба отшатнулись - так страшны были слова, сказанные скучно и равнодушно вроде бы Викентием Александровичем. Дужин приподнял зад в ватных штанах, как примеривался протопать к окну, выбить рамы чугунными плечами, вывалиться на мостовую.
- С этого и начинать бы надо было, - упрекнул он, снова наваливаясь грудью на стол, щеря рот. Он оглянулся вдруг резко, точно те шаги в коридоре принадлежали сотрудникам уголовного розыска. - Шутки шутить вздумал, - прохрипел он, оседая снова на спинку стула. Иван Евграфович все молчал, лишь с какой-то поспешностью шаркал ладошкой по маленькому личику, точно умывался.
- Какие там шутки, - сказал Трубышев, сжимая пальцы и разжимая их, похоже - мял в кулаке кусок глины. - Миловидов знает Вощинина и тебя, Иван Евграфович...
Трактирщик попытался улыбнуться, но тут же с боязнью глянул на Егора Матвеевича:
- Миловидов про меня не скажет, - ответил он. - Миловидов под чужой фамилией живет. И мне это известно. А вот Вощинин твой - это да...
- А Вощинин пусть помалкивает, - заметил хмуро Дужин. - Вот и конец истории. Все тут...
- Все тут, - повторил раздраженно Викентий Александрович. - Так бы если. Говорил ему, а Вощинин: вы барыши наживали, вам и отвечать...
- Ишь ты, - рыкнул Дужин, угрюмо глядя на Трубышева, словно тот и был комиссионер. - Вот как заговорил. Не боится?
- Посоветовал я ему уехать.
- Самое бы лучшее, - вставил Дужин и одобрительно кивнул головой. Пусть берет билет. Две ляжки в пристяжку, сам коренной - и гайда...
- Но он потребовал тысячу червонцев...
- Надо дать, - вмешался теперь трактирщик. - Черт с ним. Зато без свидетеля и нам спокойнее.
- Но как бы он и в другом городе не нарвался на милицию, - заключил Викентий Александрович, вынимая из кармана трубку. - Ненадежный он. Капризный и злой. Сразу выложит.
- Поговорить надо с ним... Наказать надо, - захрипел Дужин, стукнул легонько кулаком по столу. - Как "малина" решает с тем, кто собрался попалить? Не знаете?
Викентий Александрович промолчал, трактирщик развел руками, проговорил со смешком:
- Какие там "малины", бот с тобой, Егор Матвеевич... Зачем нам это? Позвольте-ка сбегать вниз, кажется, опять этот повар на плиту пробу...
- Ничем не пахнет, - осадил его Дужин, - сиди, старик, неча прыгать. Надо обо всем оговорить. Сядем на скамью - невесело будет, пожалеешь, что бегал по лестнице без толку...
Он бросил вилку на стол, вытер губы ладонью, взглянул теперь на трактирщика, и тот опустил вдруг голову. И эта опущенная голова заставила замереть Викентия Александровича.
- Но постойте, - с трудом проговорил он. - С Вощининым я вместе работаю. За соседними столами...
Дужин прервал его тихим ударом кулака по столу:
- Ты знаком с ним, сидишь рядом. Можешь сидеть в суде, на скамье. А мы не желаем, - усмехнулся он, поглядев снисходительно на уныло жующего сыр трактирщика. - Сколько мы выходили сухими из воды. Не хватало, чтобы из-за твоего конторщика мне оставить без присмотра свиней. Попугать надо, а не испугается - тогда... Ты слышал про Сынка, Викентий? - обратился он к Трубышеву.
Иван Евграфович с испуганным удивлением уставился на него. Вдруг стал приглаживать ладошками смятую скатерть. Трубышев пожал плечами. Какой-то Сынок. Не Дуглас Фербенкс. Не Рудольфо Валентино, по которому маются все женщины города.
- Во сколько кончаете вы работу? - нагнулся к нему Дужин.
- В пять часов...
- Выйдешь с этим комиссионером, - сказал Егор Матвеевич, забирая снова в руки бутылку. - Поглядим мы на него.
Внизу снова запела "пивная женщина", послышался шум, наверное, от ног танцующих. В коридоре кто-то ломотился в дверь какого-то номера, кто-то ходил звучными шагами, как часовой на посту. Где-то плакала женщина - плач как ветер осенний...
- А я слышал о Сынке, - заедая вино куском мяса, задумчиво и как сам себе заговорил Егор Матвеевич. - Это был тонкий мальчик. Его много обижали в детстве. Он мог плакать от раздавленной мухи или зарезанной курчонки, но он терпеть не мог людей. Его много обижали, - повторил он все так же задумчиво. - И плохо кончит Сынок. Его либо пришьют, либо дадут "пыжа"...
И понял тут Викентий Александрович, что хорошо знает Дужин того Сынка, так хорошо, что, может быть, даже вчера сидел с ним за столом и ему самому говорил эти вот слова.
10
От детских лет еще был Георгий Петрович пуглив, набожен, верил в мистику, в дьявольщину, в дурные предзнаменования, в предсказания и сны. Бывало, возле телеграфного столба, в осенюю пору и сумраке, заслышав гул дерева и гул проводов, замирал. Чудилось, пронзит его током, обуглит, бросит сюда вот в канаву, залитую водой, и зашипит он, как головня, вытолканная из печи хозяйкой-стряпухой.
Выйдя из дому, иногда видел закат солнца - желтого, в черной кайме туч, как лицо больной старухи в траурном платке, и снова замирал, и вздрагивал, и ждал, что ночь эта будет ему последней ночью. Нахлынет вдруг на село лава тех черных туч, вырвутся из них яростно молнии - и все в крышу его дома, и все в комнату, в кровать, где он под одеялом, закрывшись с головой от ужаса.
Как-то сидел в трактире, а напротив старик с беззубой челюстью. Лотошил и скалился, тянул руку, а глаза неживого человека.
Испугался, сбежал из-за стола, а там, на дворе, едва не потерял сознание; присел на корточки, и земля мягко и сладко кружилась, и тянуло уткнуться в нее, забыться, прогнать видение той старческой улыбки, в которой проглянула вдруг бездна, холодная и бездонно-черная, как колодец в их дворе под липами...
И вот снова явился страх. Не развеяли его ледяные колени Лимончика, и та веселая ночь с песнями и звоном стаканов, и серьги, раскачивающиеся задорно и призывно.
Закрывая глаза, видел он аккуратную бородку Викентия Александровича. Открывал глаза и видел горбатый нос того агента, что в "Бахусе" покупал папиросы "Смычка". Выходил теперь из дома Георгий Петрович с осторожностью кошки на мокром снегу, озираясь, прислушиваясь. Прислушивался и на работе к шагам, к стуку дверей, к журчанью воды в умывальнике, к скрипу форточек, к звонкам телефонов, пулеметному грохоту "Континенталей" - пишущих машинок. Почему-то чаще мерещились ему эти проклятые ордера на мануфактуру. Они лежали у него в бумагах, они были налеплены на стене рядом с плакатом, изображающим самолеты, под которыми чернела подпись: "Все подпишемся на воздушный заем". Они шуршали у него в кармане, они прятались в деловых папках конторщиков, бегущих мимо Георгия Петровича. Иногда ему вдруг казалось, что он уже арестован и что сидит он напротив того самого, с кистями на карманах. И слышались вопросы, на которые он уже научился отвечать быстро и четко.
"Кто вы такой, Вощинин?"
- Я из села. Родитель - псаломщик. Мать по-хозяйству. Отец - пьяница беспросветный, мать скаредна и ворчлива. Была еще сестра, пропала в гражданскую войну, где-то на Урале. Может, и в живых нет, может, бежала за границу с мужем, казачьим есаулом.
"Что вам, Вощинин, нужно от жизни?"
- От жизни мне надо богатство. Жить в особняке, раскатывать в лихачах и автомобилях. Плыть где-то на пароходе, под солнцем тропиков. Иметь денег столько, чтоб никогда в них нужды не было.
"Но ведь вы были комиссионером у Трубышева?"
Тут он рассмеется. Кто бы знал, что такое комиссионер! Да, он ездил в Архангельск за фанерой, в Арзамас за луком, в Одессу за тряпьем какого-то подпольного портного. Но что за эти поездки? Командировочные да на одну игру в бильярд в "Бахусе".
"А Трубышев больше зарабатывал?"
Тут он даже захохочет. Этот с кистями на карманах совсем как ребенок. Неужели непонятно, что он, Вощинин, просто раб господина. А у господина есть куда прятать деньги. Короче, надо им, агентам, арестовать Трубышева и спросить самого его, сколько он зарабатывал на операциях с фанерой, шерстью, платьями, ржаной мукой, дровами.
"Кто еще заодно с Трубышевым?"
Нет, он не знает. Но думает, что есть. Только надо последить за трактиром "Хуторок". Потому что там бывает часто Викентий Александрович. А это на том берегу Волги. Вряд ли бы так просто пошел Викентий Александрович на ту сторону по льду. Но он, Вощинин, не интересовался этим. Каждому свое место на земле: одному быть золотарем, другому офицером, а третьему быть великим художником.
