можно пренебрегать такими вещами, но они имеют значение. Даже уплата налогов, школьных налогов…
Дверь открылась, на пороге стоял чудаковатый человек, разглядывая ее и ласково улыбаясь. Он был не тот, кого она ожидала увидеть. Он не был престарелым, скорее неопределенного возраста, вполне возможно, что даже моложе ее.
— Да? Здравствуйте. Чем могу?.. — спросил он.
Она услышала свой голос, ясный, спокойный. Отрепетированный вопрос. Еще вопросы. С оттенком извинения, под которым сохранялась уверенность.
— …проезжая мимо сегодня утром, остановилась у друзей… Просто любопытствую о старых связях между нашими семьями… Или хотя бы моей семьей и теми, кто построил этот…
Разумеется, он поражен ее появлением и не совсем понимает вопросы. Она говорила слишком быстро, придется повторить.
Он пригласил ее войти, что было очень любезно. Хотя любезность показалась ей несколько автоматической. У него были хорошие манеры. Удивлен, но не подозрителен. Доброжелателен. Слишком молод для этого дома, для такого старого, дряхлого и элегантного дома. Ее присутствие на его пороге, смелые вопросы, широкая продуманная улыбка — все это, должно быть, сбило его с толку, но все же он отнесся к ней с уважением и без осуждения, не находя ничего странного в ее поведении. Добрый простой человек. Это было облегчением. Правда, он кажется немного примитивным тугодумом. Он, конечно же, не имел никакого отношения к… тому, к чему причастна она в этом уголке мира. Он никому о ней не расскажет.
— …впервые в городе?… остановилась у друзей?
— Я только хочу спросить: имя Парр что-нибудь вам говорит?
Собака теперь просто заливалась лаем. Но держалась на расстоянии.
Флоренс провели в гостиную, наверное единственную освещенную комнату внизу. Она узнала старую лестницу, как всегда, грациозную. Но они сделали что-то странное с обивкой стен — покрасили в синевато-серый цвет. И пол больше не был мраморным, а скорее выглядел слабой имитацией — что-то вроде линолеумной плитки…
— Люстра, — вдруг сказала она.
Человек повернулся к ней, улыбаясь своей дружелюбной, ироничной, усталой улыбкой.
— Да?..
— Она очень красивая, — заметила Флоренс. — Должно быть антикварная.
В уютном оранжевом свете гостиной она заметила, что у него песочно-рыжие волосы, редеющие на темени, но по-детски кудрявые с боков. Ему было под сорок, но лицо преждевременно покрылось морщинами. Он стоял, приподняв одно плечо, как будто от усталости. Она снова начала извиняться за беспокойство, за то, что отняла у него время своим непродуманным и, возможно, тщетным любопытством.
— Все хорошо, — ответил он. — Я обычно ложусь спать далеко за полночь.
Флоренс оказалась сидящей в углу мягкого дивана. Ее улыбка была по-прежнему напряженной, но широкой, как прежде. Лицо начало согреваться. Может, он не заметит, как она покраснела.
— …бессонница?
— Да, иногда.
— У меня тоже… иногда.
Мужчина был одет в зелено-синюю клетчатую рубашку с тоненькими красными полосками. Фланелевая рубашка. Рукава закатаны до локтей. И что-то вроде рабочих брюк. Хлопчатобумажные. Мысли ее отчаянно метались в поиске нужных слов, и она услышала себя, спрашивающую про его сад, газон. Так много очаровательных тюльпанов. В основном красные. И платаны, и вязы.
Он смотрел на нее, облокотившись локтями о колени. Слегка загорелое лицо. Кожа типичная для рыжеволосых, немного веснушчатая.
Стул, на котором он сидел, был ей не знаком — обивка ужасного коричневого цвета, подделка под жатый бархат. Флоренс думала: «Кто его купил? Должно быть, глупая молодая жена».
— …семья Парр.
— Из Ланкастера?
— О нет, из Каммингтона, Массачусетс. Наша семья долгие годы жила там.
Он раздумывал над именем, хмурясь и глядя на ковер.
— …звучит знакомо…
— О, неужели? Я надеялась…
Собака подошла ближе, перестав лаять, размахивая и стуча хвостом о диван и ножку старинного стола, едва не перевернув настольную лампу. Мужчина щелкнул пальцами, и собака успокоилась. Она задрожала и издала полуворчание-полувздох, легла на пол неподалеку от Флоренс, положив морду на лапы и вытянув хвост. Она хотела ее погладить, чтобы познакомиться. Но это было какое-то безобразное существо — местами облезлое, с взъерошенными белыми усами и голым отвислым брюхом.
— Если собака вам мешает…
— О, нет, вовсе нет.
— Он только хочет быть дружелюбным.
— Я вижу, — сказала Флоренс, по-девчоночьи рассмеявшись, — …он очень симпатичный.
— Ты слышишь? — спросил мужчина, снова щелкнув пальцами. — Леди говорит, что ты очень симпатичный! Неужели ты не можешь хотя бы не ворчать? Какие у тебя дурные манеры.
— Я не держу домашних животных, но люблю их.
Она начала чувствовать себя очень уютно. Гостиная была не совсем такая, как она ожидала, но вполне приличная. Здесь стоял довольно низкий, очень сильно набитый диван, на котором она сидела. Подушки сделаны из серебристо-белого, серебристо-серого материала, пухлые, толстые, огромные, как вымя или груди. Чудовищный предмет мебели, с которым, однако, никто бы не хотел расстаться, потому что, наверняка, он переходил от поколения к поколению, должно быть, еще с начала века. Был здесь и викторианский стол на застенчиво величественных ножках, покрытый скатертью с кистями и с чрезмерно большой настольной лампой. Вещь, которая заставила бы Флоренс только улыбнуться в антикварном магазине, но здесь она смотрелась вполне нормально. Вообще-то, ей следовало высказать свое мнение, раз уж она уставилась на нее.
— …антикварная? Европа?
— Думаю, да, — ответил мужчина.
— Это должно изображать фрукт, или дерево, или…
В форме луковицы, телесного, персикового цвета, на ножке из тонированной меди. Потемневший от пыли позолоченный абажур, отделанный голубой вышивкой, который когда-то, возможно, был довольно симпатичным.
Они поговорили об антикварных вещах. Старинных домах. Семьях.
Начал ощущаться странный аромат. Он не был неприятным.
— Желаете ли выпить чего-нибудь?
— Да, я…
— Извините, я на минуту.
Оставшись одна, она захотела побродить. Комната была длинная, узкая, плохо освещенная, да и то только с одной стороны, по сути, другой конец был погружен в темноту. Слабый намек на мебель, старое механическое пианино, несколько стульев, окно-фонарь, которое, должно быть, выходило в сад. Ей очень хотелось рассмотреть портрет над камином, но собака может залаять или рассердиться, если она пошевельнется.
Пес подполз поближе к ее ногам, извиваясь от удовольствия.
Рыжий, слегка сутулый мужчина принес ей стакан чего-то темного. В одной руке он держал свой стакан, в другой ее.
— Попробуйте, скажете, что думаете.
— Похоже на очень крепкий шоколад. Черный и горький, и густой.
— Его следовало бы подавать очень горячим, — сказал мужчина.
— Там есть какой-нибудь ликер?
— Слишком крепкий для вас?
— О, нет. Нет. Совсем нет.
Флоренс не приходилось пробовать что-нибудь более горькое. Она чуть не подавилась.
Но через минуту все стало нормально, она заставила себя сделать второй глоток и третий, и колючее, болезненное ощущение во рту прошло.
Рыжий мужчина не вернулся на свой стул,
