Будьте здоровы. Всегда сердечно Ваш
Б. Савинков
Примечание автора романа:
В этом письме Савинкова для нас очень важна его первая часть — совершенно ясно, что он ехал в Россию с заветной целью установить там фашистскую диктатору.
Описание перехода границы, сделанное Б. В. Савинковым, но почему-то от имени Любови Ефимовны Деренталь[41]
«Москва, пятница, 29 августа 1924 г.
Сегодня в полночь будет пятнадцать дней с тех пор, как мы перешли границу.
В воскресенье будет две недели, как мы на Лубянке.
Эти дни запечатлелись в моей памяти с точностью фотографической пластинки. Я хочу их передать на бумаге, хотя цели у меня нет никакой.
15 августа.
На крестьянской телеге сложены чемоданы. Мы идем за ней следом. Ноги наши вымочены росой. Александр Аркадьевич двигается с трудом — он болен.
Сияет луна. Она сияет так ярко, что можно подумать, что это день, а не ночь, если бы не полная тишина. Только скрипят колеса. Больше ни звука, хотя деревня недалеко.
Холодно. Мы жадно пьем свежий воздух — воздух России. Россия в нескольких шагах от нас, впереди.
— Не разговаривайте и не курите…
На опушке нас окликают:
— Стой!
Польский дозор. Он отказывается нас пропустить. Мы настаиваем. Люди в черных шинелях начинают, видимо, колебаться. Борис Викторович почти приказывает, и мы проходим».
Примечание автора романа:
Как и ожидал Федоров, польскую разведку крайне заинтересовал групповой и демонстративно не согласованный с ней переход через границу. А главное — то, что среди переходящих границу находится сам Б. В. Савинков.
Помешать переходу полчки и не думали. Более того, они рассчитывали, что, когда Савинков будет в Москве, работа его людей на польскую разведку станет еще активней. И они решили только проверить, кто пойдет через границу. И главное — пойдет ли Савинков, они сразу не поверили донесению Шевченко об этом. Между прочим, это донесение было представлено на рассмотрение самого Пилсудского, который на полях против строки о готовящемся переходе в Россию Савинкова написал: «Не верю».
«Фомичев вынимает часы. Без пяти минут полночь. Чемоданы сняты с телеги. Возница, русский, плохо соображает, в чем дело. Но он взволнован и желает нам счастья. Теперь мы в мокрых кустах. Перед нами залитая лунным светом поляна. Фомичев говорит:
— Сначала я перейду один. Андрей Павлович ждет меня на той стороне.
Он уходит. Он четко вырисовывается на белой поляне. Вот он ее пересек и скрылся. Через минуту вырастают две тени. Они идут прямо на нас.
— Андрей Павлович?.. — спрашивает Борис Викторович, близоруко вглядываясь вперед.
Двенадцать часов назад Андрей Павлович в Вильно расстался с нами. Он поехал проверить связь с Иваном Петровичем, красным командиром и членом нашей организации.[42]
Мы берем в руки по чемодану и гуськом отправляемся в путь.
Из лесу выходит человек. Это Иван Петрович. Звенят шпоры, он отдает по-военному честь. Сзади кланяется кто-то еще.
— Друг Сергея, Новицкий, — представляет Андрей Павлович. — Он проводит нас до Москвы.
Мы выехали в Россию по настоянию Сергея Павловского. Он должен был приехать за нами в Париж. Но он был ранен при нападении на большевистский поезд и вместо себя прислал Андрея Павловича и Фомичева.
Фомичев — член ПСР[43] и связан с Борисом Викторовичем с 1917 г.
Я смотрю на Новицкого. Он похож на офицера. На молодом, почти безусом лице длинная клинышком борода.
Мы идем быстро, в полном молчании. За каждым кустом, может быть, прячется пограничник, из-за каждого дерева может щелкнуть винтовка. Вот налево зашевелилось что-то. Потом направо. И вдруг всюду — спереди, сзади и наверху — шумы, шорохи и тяжелое хлопанье крыльев. Звери и птицы…
Пролетела сова. Это третий предостерегающий знак: утром разбилось зеркало и сегодня пятница — дурной день.
Мы идем уже больше часа, но усталости нет. Мы идем то полями, то лесом. Граница вьется, и мы мало удаляемся от нее.[44] Но вот в перелеске тарантас и подвода. Лошади крупные — «казенные», говорит Иван Петрович. Андрей Павлович и Новицкий достают шинели и полотняные шлемы. Шлемы по форме напоминают германские каски.[45] Борис Викторович, Александр Аркадьевич и Андрей Павлович переодеваются. Их сразу становится трудно узнать. Я шучу:
— Борис Викторович, вы похожи на Вильгельма Второго.
Александр Аркадьевич лежит на подводе. Рядом с ним на своих вещах Фомичев в дождевике и нашлепке. Он говорит, не умолкая ни на минуту. Он типичный пропагандист. Иван Петрович с револьвером на поясе садится на козлы.
Борис Викторович, Новицкий и я размещаемся в тарантасе. Андрей Павлович правит. Маленького роста, широкоплечий и плотный, с круглым, заросшим щетиной лицом, в слишком длинной шинели, он имеет вид заправского кучера. Я смотрю на него и смеюсь.
До Минска нам предстоит сделать 35 верст.
Деревня. Лают собаки. Потом поля, перелески, опять поля, снова деревня. И опьяняющий воздух. А в голове одна мысль: поля — Россия, леса — Россия, деревни — тоже Россия. Мы счастливы — мы у себя.
Высоко над соснами вспыхнул красноватый огонь. Что это? Сигнал? Нет, это Марс. Но он сверкает, как никогда.
Дорога скверная, в ямах. На одном из поворотов тарантас опрокидывается. Мы падаем. Андрей Павлович по пословице — «на все руки мастер». Он починяет сломанную оглоблю, и мы снова едем. Так, не останавливаясь, мы едем всю ночь.
16 августа.
На заре мы сделали привал в поле. В небе гаснут последние звезды. Фомичев объявляет со смехом:
— Буфет открыт, господа!
Он предлагает водки и колбасы. Мы бранили его за то, что он забыл купить хлеба.
Лошади трогаются. Вот, наконец, и дома. Приехали. Минск. Борис Викторович и Александр Аркадьевич снимают шинели и шлемы. Иван Петрович въедет в город с подводой и тарантасом. Остальные войдут пешком. Мы идем, разбившись на группы. Фомичев озабоченно снует между нами. Пригородные улицы пусты. Редкие прохожие оборачиваются на нас, хотя в Вильно мы оделись по-русски: мужчины в нашлепках, а я в шерстяных чулках и т. д. Мы идем, и кажется, что пригороду не будет конца: бессонная ночь внезапно дает себя знать.
Новицкий служит проводником. Но он Минска не знает, и мы долго блуждаем в предместьях. Навстречу попадаются верховые — красноармейцы знаменитой дивизии Гая.
Я устала. Заметив это, Новицкий нанимает извозчика. На извозчике он говорит:
— На вас обращают внимание. Это из-за моей бороды.
Мы останавливаемся у одного из домов на Советской. Здесь мы отдохнем и вечером уедем в Москву.
Поднимаясь по лестнице, я говорю:
— В этой квартире живет кто-нибудь из членов нашей организации?
— Да, конечно, — отвечает кто-то.
Мы звоним. Нам открывает высокий молодой человек в белой рубашке. Молодой человек не в духе. Вероятно, он недоволен, что его разбудили так рано. Он идет доложить о нашем приходе. Кто он? Вестовой? Из передней мы проходим в столовую, большую комнату с выцветшими обоями. На столе остатки вчерашнего ужина. Мои товарищи направляются в кухню, чтобы почиститься и помыться.
Я чувствую смутное беспокойство. Я присаживаюсь к столу. Неожиданно открывается дверь. На пороге стоит человек огромного роста, почти великан. Он в военной форме, с приятным лицом. Он удивлен. Это, наверное, хозяин.[46] Я встаю и подаю ему руку.
Приносят завтрак. Александр Аркадьевич не ест ничего. Он ложится в этой же комнате на диван. Я несколько раз прошу хозяина сесть вместе с нами за стол. Но он отказывается. Он говорит:
— Визита дамы не ожидал. Позвольте, я сам буду прислуживать вам.
Я спрашиваю Андрея Павловича, почему с нами нет Фомичева.
— Он в гостинице с Шешеней. Он вечером придет на вокзал.
Бывший адъютант Бориса Викторовича Шешеня служит теперь в Красной Армии. Он приехал в Минск из Москвы встретить нас. Он уже взял билеты на поезд. Андрей Павлович показывает мне их. Потом он поднимает рюмку и говорит:
— За ваше здоровье… Мне нужно быть в городе. До свидания.
За столом остаемся мы трое: Борис Викторович, Новицкий и я. «Вестовой» приносит яичницу. Вдруг с силой распахивается двойная дверь из передней:
— Ни с места! Вы арестованы!
Входят несколько человек. Они направляют револьверы и карабины на нас. Впереди военный, похожий на корсиканского бандита: черная борода, сверкающие черные глаза и два огромных маузера в руках.[47] Тут же в комнате «вестовой». Это он предал нас, мелькает у меня в голове, но в то же мгновенье я в толпе узнаю Ивана Петровича. Новицкий сидит с невозмутимым лицом. Со стороны кухни тоже появляются люди. Обе группы так неподвижны, что кажется, что они восковые.
