И Стелла решила, что так оно и лучше…
* * *
Смена, как ни странно, началась в шесть, как и было назначено. Прибыл автобус с массовкой — человек сорок, и кран — для съемок с высоты. По замыслу режиссера некоторые моменты «бала» следовало снимать снаружи через высокие арочные окна зала, как бы глядя на все глазами тех, кому не суждено принять участие в «празднике жизни».
Но, несмотря на своевременное начало, все сразу пошло кувырком. То героиня не могла заплакать, то кран заело, то с камерой что-то…
К полуночи все вымотались, и бурное веселье, которое актеры успешно изображали поначалу, пошло на убыль.
Наконец героиня заплакала, видимо от усталости, и объявили перерыв.
Актеры устало расселись прямо на затоптанном полу громадного пустого зала, потекла вялая беседа. Казалось, никакая сила не заставит их вновь пуститься в пляс…
Ирина вдруг подмигнула Стелле, засмеялась и начала тормошить повесившего нос Романова:
— Каскад, а? Сбацаем?
— Что? — Лицо актера выражало крайнее напряжение.
Ирина наклонилась к самому его уху:
— Каскад!
Он улыбнулся:
— А что? Можно. Из «Свадьбы».
Ирина кивнула. Забыв об усталости, они вскочили па ноги.
— Битте-дритте, фрау мадам! Я урок вам первый дам… Сперва — так, потом — вот так! Да, я плясать мастак! — Приятный глубокий баритон Романова широко разносился по залу. Легкую подвижную Ирину он крутил, швырял и подбрасывал, так что она птичкой летала вокруг него.
Все заметно оживились.
— Браво, браво! — захлопал в ладоши подошедший режиссер. — Профессионалы! Бойцы! Ценю! Уважаю! А теперь — по местам!
— Никого ты не уважаешь и не ценишь! — сквозь зубы процедила запыхавшаяся Ирина. — Ну и черт с тобой!
* * *
Массовку расположили на ночлег в спортзале на матах. Впрочем, спать оставалось всего три часа — в шесть утра должен был прийти автобус, на котором актерам предстояло отбыть в Москву.
Впрочем, некоторым предстояло остаться, чтобы принять участие в съемках «выхода из подвала» и задуманной режиссером «сцены века». Они должны были «кантоваться» на матах две ночи. Сердобольная Стелла не выдержала и пригласила к ним в номер очаровательную старушку актрису Гликерию Пантелеймоновну Збарскую. Было ей лет за семьдесят, но женщина умудрилась сохранить следы былой красоты и поразительную аристократичность.
Ее темное строгое платье с воротничком-стойкой, отделанным кружевом, украшала изящная старинная камея. Вела себя женщина просто восхитительно — чувствовалась в ней эдакая сошедшая в наше время практически повсюду на нет, полная достоинства интеллигентность, мягкость и желание быть приятной.
«Пострадал» от Стеллиного милосердия только Вячеслав Григорьевич — он и слышать не захотел о том, что девушка ляжет спать на полу, и охотно уступил свой диван Гликерии Пантелеймоновне.
* * *
На следующий день смена была назначена на три часа. Собирались вяло. Усталость после бессонной ночи брала свое. В начале третьего Стелла с Ириной вышли покурить на лестницу: в номере они не дымили — у Вячеслава Григорьевича была астма.
— Глебушка! — радостно завизжала Ирина, увидев поднимавшегося по ступенькам высокого стройного мужчину — смуглого, темноволосого, с живыми выразительными глазами. Он улыбнулся в ответ:
— Скрипим, старушка?
— Поскрипываем! А ты-то здесь чей образ лепишь?
— Опасного убийцы-психа, который сидит в подвале, ощущает себя младенцем и, плескаясь в бассейне, пускает пузыри!.. Это его так Доктор лечит. Погружением в нежный возраст.
— Фу-у! Какой маразм! — Ирина надула губы. — Ты на два дня?
— Да. Надоело уже, я здесь больше недели ошивался…
— Познакомься — это Стелла.
— Оч-рад!
— Ну заходи в гости!
— Обязательно.
Стелла посмотрела ему вслед:
— Какой симпатичный!
Ирина грустно улыбнулась:
— Глеб Пекарев — гроза мосфильмовских дам. Коварный соблазнитель. Казанова. Только понимаешь, гадостей он никогда никому в жизни не делал! Так что покинутые им красотки на него не обижаются… Хороший парень… И актер отличный. Ему бы вместо старого таракана Огульникова героя-то и играть! Ну да воля режиссера — закон.
— А у тебя с ним тоже роман был?
— С ума сошла! Я на работе романов не кручу. Просто снимались как-то вместе… Ну и… Легкий он человек, славный, приятный… — Ирина усмехнулась и повторила: — И правда приятный.
— A-а… А почему он тут уже был? Без нас…
Ирина рассмеялась:
— Ты что ж думаешь? Мы здесь главные? Да съемочная группа здесь уже три недели сидит! А мы… Так, ерунда, мелькнем в кадре — никто и не заметит! Да еще порежут при монтаже…
Стелле такое заявление вовсе не понравилось, но Ирина уже отвернулась от нее.
— Ух ты! Рустам! Сегодня у меня просто праздник души. — Ирина спустилась на несколько ступенек, распахивая руки навстречу высокому мужчине зверской наружности, и Стелла вспомнила рассказ Людмилы Васильевны об актерской бирже.
— Да, скифы мы! Да, азиаты мы!.. — продекламировала Ира, и Рустам продолжил, подхватывая ее на руки:
— С раскосыми и жадными очами… — Поднявшись на площадку, где стояла Стелла, он покружил Ирину и поставил на ноги. — Рад тебя видеть, Ирочка! Как зовут красавицу? — поинтересовался он, улыбаясь Стелле, в его действительно раскосых непроницаемо-черных глазах блеснула искорка интереса.
— Стелла, — ответила за нее Ирина. — Возможная дублерша героини.
Рустам хмыкнул:
— На мой взгляд, она куда симпатичней Полинки. И слушай, на актрису какую-то похожа, из голливудских. Ей-бо!
Ирина развела руками:
— Знаю, знаю, мужчины — не собаки, на кости не бросаются! Но голову девочке морочить не дам.
— Ага. Понял! Ну… Увидимся!
Едва он отошел, Стелла спросила:
— Почему у него столько шрамов? Он актер?
— Каскадер. Классный. Куда там Шварценеггеру! С самолета в реку прыгал… Дерется — ошалеть можно! А на коне — просто Бог. Как Витя Сидоров — на машине. Ну и типаж шикарный… Сама видишь, какая физиономия.
— Да уж… Просто разбойничья, — закивала Стелла.
* * *
Выход из «темницы» отсняли в два дубля. Пациенты прошли по лабиринту колоритного подвала, возглавляемые, видимо, вконец спятившим (нормальный человек таких бы не выводил, а понадежнее запер!) Художником — Радкевичем. Глеб Пекарев попускал, сидя на лестнице, пузыри — не без помощи фокусницы Эльвиры, выдавшей ему кусочек мыла для пышности пены.
Отплевавшись, он предложил:
— Пошли ко мне, девочки. Я коньячку привез. Михаил же отпустил пациентов?
Стелла замотала головой, умоляюще глядя на Ирину.
— Дите желает посмотреть творческий процесс, — пошутила та. — Попозже придем. Пусть полюбуется, как Рустик дерется.
— Какая кровожадность в столь юном и прелестном создании! Предупреждаю — зрелище не для слабонервных.
Приятельницы отошли в тень, спрятавшись за спины осветителей, чтобы не попасться на глаза режиссеру, который объяснял Огульникову и Рустаму Муртазину, что от них требуется.
Огульников должен был побить Рустама, вырубить, обменявшись с ним несколькими ударами, в возможность чего верилось слабо. Затем приковать к трубе наручниками, которые спустя некоторое время каскадеру следовало разорвать — их заблаговременно подпилили. Уж очень хотелось режиссеру показать крутизну героя — раз такого бугая вырубил, значит, и правда непобедим!
Сделали несколько дублей, и, хотя Огульников все больше входил в раж, режиссеру что-то не нравилось.
— Андрей! Жестче! Жестче! — кричал он.
— Да куда уж жестче? — взвился Рустам. — Он же со всей дури лупит. Андрей, сколько раз повторять — не доводи удар!
— Я актер, а не каскадер! — заносчиво возразил Огульников. — И вообще — это же кино! Извиняюсь, издержки производства.
— Эль, подгримируй Андрея! — потребовал оператор Егор. — У него морщины на лбу — просто ужас!
Огульников разозлился:
— Что значит ужас? Что ты хочешь сказать?
— Только то, что сказал, — морщины, — равнодушно пожал плечами оператор.
Актер поджал губы.
Мотор!
Кулак разозленного Огульникова со свистом рассек воздух. Голова Рустама дернулась, но удар он выдержал прекрасно, глаза его сверкнули, лицо налилось темной краской гнева… и…
Стелла не поняла, что случилось, но в следующую секунду Андрей Огульников уже лежал на полу перед оператором, камеру которого чуть не снес головой.
Актер вскочил на моги, под глазом его расцветал пышным цветом великолепный синяк. С криком: «Ты что наделал?» — Огульников бросился на Рустама, который легко перехватил его руки.
— Извини, Андрей! Каскадер тоже не всегда способен удержать удар! Я сожалею… — По губам Муртазина зазмеилась улыбка. — Издержки производства!
