Ознакомительная версия.
Еще он чувствовал себя немного графом Толстым, которого, как известно, тоже мучили и морочили бабы!..
Он взбежал на невысокое, всего три ступеньки, крылечко старого особняка, ныне переделанного в ресторанчик. Такие ресторанчики принято называть «уютными». Заглянул в зал и сразу же увидел ее, хотя она забилась в самый темный уголок.
Такие уголки принято называть укромными.
Аннет рассеянно болтала серебряной ложечкой в чашке до того тонкого фарфора, что он просвечивал насквозь. Под китайским чайником странной формы горела свеча, и отражение теплого пламени плавало у Аннет в зрачках. Белая орхидея в белой вазе на белой скатерти сияла и переливалась.
Одним словом, красивая картинка, продуманная.
У Анатоля пересохло во рту и в животе произошло содрогание. Лоб вспотел.
...Разведусь к чертовой матери!.. Разведусь и женюсь на этой. Буду пользоваться ею каждый день и каждый день смотреть, не отрываясь, как плавает отсвет свечи в ее невыразимых глазах!..
Он швырнул на соседний стул пиджак, изрядно помявшийся в машине, подсел к ней на диван и взял ее ладонь, прохладную, сухую, с тонкими косточками.
– А хочешь, я тебе погадаю?..
– Разве ты умеешь?
– Нет, но уметь и не нужно.
– Как же не нужно?
– Вот смотри. – Он провел большим пальцем по ее ладони. Ему казалось, что кожа, как тонкий фарфор, светится изнутри. – Здесь сказано, что ты станешь самой счастливой женщиной на земле. Цари будут кидать к твоим ногам свои царства. Боги спустятся с Олимпа, чтобы полюбоваться твоей красотой и добротой. Дикие звери улягутся у твоих колен, чтобы охранять тебя.
Она засмеялась и отняла руку.
Анатоль перевел дыхание.
– Ты выдумщик, – сказала она, рассматривая его очень близко. Он непроизвольно втянул живот, хотя смотрела она в лицо. – Ты же выдумщик?..
– Я придумаю для тебя роман, – выдохнул он с упоением. – Я придумаю для тебя жизнь. Я придумаю такое, что у тебя закружится голова.
Ресницы взметнулись и опустились, и розовые губы чуть дрогнули.
– Напиши для меня пьесу, – выговорили эти совершенные губы. – И я сыграю главную роль. Я хочу, чтобы у тебя тоже кружилась голова!..
Анатоль собрался признаться, что голова у него и так кружится все время, но подошел официант, и момент был испорчен.
Аннет попросила еще немного зеленого чая. Анатоль – чашку крепкого кофе и глоток коньяку. Пить среди бела дня, да еще в жару, вообще говоря, не следовало бы, да и не по правилам, но здесь был некий умысел, пусть и ребяческий. Анатоль отлично знал, что эти женщины знают правила назубок, и его все тянуло их нарушать – пусть Аннет видит, что он фрондер, бретер, одним словом, особенный человек!..
Они еще пошептались, почти касаясь головами, и Анатоль все придвигался и придвигался, и трепещущие ноздри уже втягивали ее запах, особый, близкий, не официальный – дорогих духов и шампуней, – а влажной кожи, убранных в гладкую прическу волос, на виске выпущен локон, немного пота и мяты. Этот мятный запах был особенно мил и возбуждал чрезвычайно.
– Ты ведешь себя неприлично, – шепнула она и чуть отодвинулась. – Так нельзя.
– Мне можно. Я слишком люблю тебя.
Она засмеялась и тонкими пальчиками поглубже засунула под край хрустальной пепельницы круглый комочек салфетки, в который выплюнула жвачку, когда увидела в окно Анатоля.
Нужно сказать ему что-то такое, что бы его отвлекло, а с другой стороны не охладило. Ей было очень важно, чтобы он как можно дольше пребывал в помрачении рассудка.
Она отдала ему свою руку – от пальцев тонко и почти неуловимо тянуло мятой, она точно знала, – сбоку взглянула на него и спросила, как он жил без нее весь этот длинный день.
Анатоль припал к ее руке и принялся рассказывать – как.
Была у него такая особенность. Он искренне считал, что других людей всерьез интересует его жизнь.
Аннет слушала вполуха и соображала. Нужно выйти в туалет, позвонить и приступить к делу. Этот козел с отвисшим пузом раздражал ее ужасно. Нет, каждой женщине приятно, когда ее обожают, пусть его, но та-а-акой противный!.. Она скосила глаза на шевелящиеся влажные, красные от возбуждения губы в сантиметре от собственной щеки. Фу, какая гадость!..
Аннет тихонько вздохнула.
Почему жизнь так несправедлива?.. Почему ей приходится терпеть ухаживания старого хрена с его пузом, мятой рубахой и непонятными словами, вроде «изоморфизм» и «криацинизм», вместо того чтоб сию минуту полететь – на крыльях любви, разумеется! – на тренировку к Сашке, пристроиться на самой дальней трибуне, надвинуть бейсболку поглубже, чтоб не сразу узнали, и смотреть, как перекатываются мышцы на совершенном теле, как напрягается упругая задница – м-м-м, красота!.. – как постепенно выбиваются из-под резинки длинные волосы, собранные в хвост! А потом, после тренировки, поехать к нему, прыгнуть в не слишком чистую постель, пованивающую псиной, и не отрываться от сочных губ, повторять грубым низким голосом: «Как я тебя хочу!» – и сидеть на крохотной бедной кухоньке в его рубашке, продуманно распахнутой на роскошных грудях и бедрах, ожидая продолжения. А уж потом, наигравшись вволю, вернуться в свой чудесный особнячок, где все так мило и уютно устроено, и долго париться в баньке, смывая запах греха и чужих простыней, а после голой кинуться на диван, на легкое покрывало из лисьих шкур – прошлогодний подарок одного прекрасного человека! – нежиться, чувствовать волнующее прикосновение меха к прохладному обнаженному телу, болтать по телефону и лакомиться чем-нибудь вкусненьким.
Аннет была большой лакомкой.
Но нельзя. Ничего нельзя. Сашка – хоккеист какой-то там тринадцатой лиги, и Петечка категорически запретил с ним встречаться, по крайней мере пока.
Или ты будешь меня слушаться, сказал Петечка, или я тебе не помощник.
А Петечка, сволочь такая, непременно узнает, если Аннет нарушит его запреты, прямо ясновидящий какой-то! Хотя, скорее всего, просто водитель стучит!.. Вполне может, он тоже сволочь редкостная!..
Все мужики сволочи, вот что!..
Когда Анатоль придвинулся еще на сантиметр, Аннет положила прохладные пальцы ему на щеку и сказала, что ей нужно отлучиться. На одну минуту.
Анатоль немедленно втянул живот и неловко заерзал, стаскивая себя с дивана. Аннет следила за ним недобрыми глазами, тщетно пытаясь сделать их как можно добрее.
Нет, ну вы только посмотрите на него! И этот считает себя неотразимым мужчиной?! Да если б не Петечка с его невероятным чутьем и железной хваткой, Аннет убежала бы на край света.
Она любила образные выражения.
В туалете играла тихая музыка, журчали фонтаны, щебетали райские птицы в золоченых клетках и плавились ароматические свечи в высоких бокалах. Аннет сделала свои первоочередные делишки, бросила на диван сумочку, со всех сторон придирчиво осмотрела себя в зеркалах – хороша, ах, как хороша! – и взялась за телефон.
– Ну, что так долго?! – недовольно прохрюкал в трубку Петечка. – Где ты есть-то, пава?..
Почему-то Аннет он называл «павой» – все такие, как Аннет, были у него «павами». К другим своим клиенткам, которые... ну... помладше, Петечка обращался «краса».
Аннет поначалу даже обижалась, а потом перестала. Обижаться на Петечку было глупо, а она считала себя умной.
– Да я в ресторане, с ним! – быстро оправдалась она. – Он только приехал.
– Хорошо, – сказал Петечка совершенно другим, деловым тоном. Зашуршали какие-то бумаги, щелкнула зажигалка.
Аннет вздохнула. Нужно молчать, терпеть и ждать, иначе Петечка опять рассердится. Господи, чего только не приходится терпеть от этих проклятых сволочей-мужиков!
– Значит, оставайся с ним как можно дольше. Куда он сегодня собирается?
– Понятия не имею.
– Ну, идиотка, – заявил Петечка хладнокровно. – Кто должен его расписание знать?! Я, что ли?! Ты зачем возле него торчишь? Ради его прекрасных глаз и недюжинного интеллекта?!
– Петечка, я...
– Ты идиотка, – повторил он. – По каким дням у него радио?
Но Аннет и этого не знала. Она явно заваливала экзамен – ставлю в зачетку «неуд», придете осенью, милочка!..
– Значит, если у него сегодня радио, пусть отправляется, но надолго никуда его не отпускай. Все разговоры по телефону запоминай – особенно имена! Ты способна хоть что-нибудь запомнить, пава?!
– Петечка, я...
– Сама при нем звони только мамаше с папашей. Ну, маникюрше можешь позвонить! Мне ни в коем случае. Если что-то экстренное, выходи в сортир или в машину, только убедись, что он тебя не слышит. Вечером поедешь к нему на дачу.
Аннет знала, что рано или поздно такое приказание поступит и его придется выполнить, однако оно упало на нее, как засунутый в валенок жернов, – мягко, но оглушающе. У нее даже слезы выступили.
– Петечка, именно сегодня?..
– Нас время поджимает, – сказал Петечка, как будто о выполнении плана сдачи муниципального жилья в третьем квартале. – На даче ты его напоишь.
Ознакомительная версия.
