Ознакомительная версия.
– Нет, все! Хватит на сегодня, а то подсядете!
– Не волнуйся.
– Я сказал – нет! – еще раз повторил он. – Я не хочу видеть, как из красивой женщины вы превратитесь в затасканную мочалку, готовую за «косяк» на все и под всех.
– Ты-то здесь при чем? Не смотри, я не заставляю.
Но Череп решительно забрал кальян из спальни, прихватив и весь оставшийся гашиш. Падла такая…
– Ложитесь, Марина Викторовна, завтра тяжелый день, нужно сил набраться, – уговаривал он, накрывая ее одеялом.
Думать о завтрашнем дне, когда вместо живого, любимого Волошина останется могильный холмик, было невыносимо. И как ей удастся выдержать похороны, Марина даже не представляла…
Утром Череп принес кофе, и Марина, вспомнив, как делал это Федор, заплакала, роняя слезы прямо в чашку. Череп молча сидел на кровати и смотрел на плачущую женщину, не успокаивая и вообще ничего не говоря. Потом ему на мобильный позвонил Мастиф, сообщив, что похороны в два часа, и Марина начала одеваться, плохо соображая, как должна выглядеть. Выбрала любимое Федькино платье – длинное, черное, совершенно закрытое, с длинными рукавами и капюшоном, и черную же норку. Когда, прихватив темные очки, вышла в комнату, Череп вздрогнул – видимо, показалось ему, что это не давно знакомая Коваль, а Смерть…
Они приехали на кладбище. Благодаря вмешательству Мастифа Марине не пришлось заниматься похоронами самой – он помог, созвонившись с сослуживцами Федора и представившись ее отцом. Когда, сопровождаемая Черепом, Марина шла к зияющей, как рана, могиле, ее окликнул высокий капитан, отделившийся от толпы людей, окруживших гроб.
– Марина!
– Да, – хрипло ответила она, обернувшись.
– Вы меня не помните? Я Артем Догилев, Федор знакомил нас как-то…
– Нет, не помню, – пробормотала Коваль. – Извините меня, я не в состоянии разговаривать…
Череп оттер военного плечом, взял Марину под руку:
– Покурить хотите, пока еще есть время?
Она кивнула. Череп достал из кармана ее сигареты, поднес зажигалку, и Марина затянулась, судорожно глотая дым. Среди толпы маячили мастифовские братки, стоял он сам в длинном черном пальто.
– Идемте, Марина Викторовна, – тихо сказал Череп. – И не бойтесь ничего, я рядом, я буду рядом.
…Она словно оглохла, поле зрения сузилось до размеров, вмещающих только родное лицо с закрытыми навсегда уже глазами и плотно сжатыми губами. Упав на колени в рыхлый мартовский снег, смешанный с кладбищенской землей, она уронила голову на грудь Федора и так стояла, не замечая промокшего вмиг платья, заледеневших сразу же коленей. Кто-то из Федоровых сослуживцев попытался поднять ее, но Череп намертво стоял за спиной, не давая прикасаться к замершей у гроба женщине. Она больше не плакала, словно слез не было, все окаменело. Внезапно перед глазами поплыло, и Марина завалилась в расквашенную жижу, потеряв сознание.
Очнулась она дома, на кровати в собственной спальне, не совсем понимая, как здесь оказалась. На ней по-прежнему было черное платье, только все измятое и грязное, на полу валялась шуба, тоже вся в грязи. На кухне кто-то гремел посудой. Марина поднялась и, спотыкаясь, как пьяная, пошла на звук.
Череп готовил что-то, стоя спиной к двери. Под черной водолазкой бугрились мышцы.
– Это ты меня привез? – спросила Марина срывающимся голосом.
– Да. Вам лучше?
«Вот интересно, что такое „лучше“ применительно к моей ситуации – то, что до сих пор жива?» – пронеслось в Марининой голове, и она не ответила, достала из шкафа бутылку текилы, налила в высокий стакан. Брови Черепа взметнулись вверх, когда он увидел, как Коваль залпом влила в себя мексиканскую самогонку, даже не морщась, и налила еще.
– Вы не думаете, что это слишком? – поинтересовался он, ставя перед ней тарелку с… японскими роллами. Ого, а он еще и кулинар, оказывается! Надо же, а Марине всегда казалось, что он только шеи умеет сворачивать.
– Не лечи меня, – отмахнулась она, беря стакан.
На ее руку легла широкая горячая ладонь:
– Не надо, Марина Викторовна, от этого будет только хуже, я знаю. Нужно продолжать жить…
– Как?! – заорала она, вырывая руку. – Как мне жить дальше – без него?! Ты не знаешь, что значил для меня этот человек! Мне нет смысла жить, пойми это, агрегат для разборок! Если только ты вообще способен что-то понять!
Коваль заплакала наконец, чувствуя, что слезы приносят облегчение, если это возможно, конечно. Череп смотрел на нее не отрываясь, словно видел впервые, потом подошел и обнял, прижав к груди.
– Это хорошо, что вы плачете.
Он потащил ее в ванную, открыл воду, принялся умывать лицо, а Марина все плакала и плакала, пока совсем не обессилела от собственной истерики.
– Помоги мне платье снять, – попросила она, и Череп потянул «молнию» вниз.
Не стесняясь его, Марина сбросила платье, прекрасно зная, что никогда больше не наденет его, не сможет. Внезапно подняв глаза, поймала на себе полный ужаса взгляд Черепа, глядящего на ее тело.
– Что, нравится?
– Господи… что это такое? Кто это вас так?.. – выдохнул он.
– А то ты не знаешь, – усмехнулась она, беря халат.
Череп подтянул ее к себе, чуть дотронулся кончиками пальцев до рубцов на животе:
– Значит, за все это я перебил тому козлу только одно колено?! Ну, ничего, время есть, проведу его с пользой! – произнес он с угрозой, сузив глаза. – Таких тварей надо калечить так, чтобы смерть избавлением казалась! Как вы выдержали это все, ведь это же дикая боль? – спросил он севшим голосом, поглаживая ее шрамы.
– Убери руки, Олег, – тихо попросила Марина, спокойно стоя перед ним в одном белье и чулках. – Я знаю, о чем ты сейчас мечтаешь, и даже согласилась бы быть с тобой при другом раскладе, но не сейчас, не сегодня, когда я похоронила Федора.
Череп убрал руки, отвернулся, пытаясь совладать с собой. Конечно, ему ничего не стоило бы заставить ее, просто взять силой, но он не сделал этого, и Марина была благодарна ему.
– Как вы догадались? – спросил он, не глядя в ее сторону.
– Не первый ты, Олег, далеко не первый, – грустно улыбнулась она, завязывая халат. – Я давно привыкла, что все поголовно хотят мое тело и совсем никому не нужна я сама. Только Федору это было важно – какая я в душе, а не что я умею в постели.
Коваль улеглась на кровать, плотно завернувшись в одеяло, Череп погладил ее по рассыпавшимся из-под расстегнувшейся заколки волосам:
– Простите, я не хотел обидеть вас…
– Меня сложно обидеть, я же стерва.
Череп остался у Марины – Мастиф настоял, чтобы она не находилась одна. Тем более что свободного времени образовалось много: она уволилась с работы сразу же после похорон Федора, просто не могла больше видеть эту больницу, разочаровавшись в своем деле окончательно. Ее, конечно, поуговаривали остаться, но она-то видела, что все спят и видят, как бы поскорее избавиться от задолбавшей все живое Коваль. «Да пошли вы все!» – абсолютно равнодушно подумала Марина, закрывая за собой больничные двери.
Мастиф одобрил ее решение и даже перешел на «ты», что означало только одно – теперь она член семьи, и место в ней будет занимать отнюдь не последнее, а скорее наоборот. Возможно, кого-то из приближенных Мастифа эта ситуация не устраивала, но рта никто не открывал, да и Череп, будучи всегда рядом, вряд ли позволил бы.
Как-то однажды, вернувшись после очередного визита к Мастифу, Череп усадил Марину перед собой на кухне и серьезно спросил:
– Вы хотите знать, кто убил вашего Федора?
Коваль замерла на краешке стула, не в силах сказать ни «да», ни «нет». Череп вздохнул, закурил, глядя поверх ее головы:
– Я знаю, Марина Викторовна, вы думаете, это Мастиф сделал. Это не так. Случилась пьяная разборка в кафе, гуляли какие-то отморозки молодые, а ваш Федор оказался там же, должен был встретиться с приятелем. Малолетки подняли какой-то базар, что-то за деньги вроде, стали орать, дебоширить, и он, Федор, сделал им замечание. А среди них нашелся какой-то идиот – ствол вырвал, ну и…
Череп замолчал, осторожно глядя на Марину и ожидая реакции. Коваль по-прежнему молчала, убитая нелепостью ситуации – боевой офицер, спецназовец, прошедший Чечню, погиб так глупо и зря, застреленный распоясавшимся пацаном…
Марина молча встала и ушла к себе, прихватив бутылку текилы. Охранник не посмел перечить – понимал, что ей нужно как-то расслабиться, чтобы смириться с потерей. Хотя вряд ли с этим можно вообще смириться. Он очень хотел помочь – специально выяснял подробности, нашел даже тех, кто видел, как убили Волошина, только бы Марине стало легче…
Со временем Марина даже привыкла к постоянному присутствию Черепа в своей квартире. Он заботился о ней, готовил, заставлял есть хоть что-то и ограничивал дозу алкоголя и количество сигарет. Правда, она иногда довольно сильно доставала его, потешаясь над многочисленными талантами, но он терпел, а когда становилось совсем невыносимо, просто уходил в другую комнату. Было кое-что, заставившее Марину относиться к навязанному охраннику с интересом и даже определенной долей уважения. Несмотря на судимость, Череп оказался неплохо образован. Он был сдвинут на японской культуре и кухне, на всяких единоборствах и кодексе самурая, а также неплохо владел японским и мог подолгу декламировать непонятные пятистишия на языке оригинала. Она начала прислушиваться к непривычным звукам и даже получать удовольствие.
Ознакомительная версия.
