Она прижала пальцы к вискам и почувствовала боль при возвращении во внешний мир. Что случилось? Что же такое произошло между ней и Дэрком, что они вдруг утратили взаимопонимание? Почему она тут же не подошла к нему и не пообещала слушаться его во всем, ведь большего не требовалось?
Что-то неясное и угрожающее, казалось, окружило ее, сгущаясь подобно туману на горе, способное разрушить ее недавно обретенное счастье. Если бы Дэрк разлюбил ее, то не осталось бы ничего, кроме пустого одиночества и разрушенных надежд. Однако внутри у нее разгорался небольшой, но сильный очаг гнева — не холодного, как у него, но пылкого и ожесточенного. В своей любви она не могла быть безоговорочно кроткой. Если бы данная ситуация с Джоном Корнишем повторилась, она поступила бы точно также и снова пригласила бы его в дом. Она считала, что в этом не было никакого вреда, также как не было и абсолютной правомерности в отношении Дэрка к этому человеку.
Разве только… «Несчастье для всех нас!» — сказал Дэрк, и его ледяной голос, казалось, еще звучал в комнате.
Одним движением руки она смела все фотографии и, собрав, отнесла их наверх. Она не хотела их развешивать именно сейчас. Рассматривание их не успокоило ее.
Когда куки пришла сказать ей, что обед готов, она спустилась и уселась за обеденный стол одна. Она с трудом глотала, и сахарные бобы, приготовленные с мясом и рисом, казались ей такими же пресными, как ее настроение. Она пыталась изобразить аппетит, которого не испытывала, и сильно уговаривала себя поесть.
Джон Корниш говорил о ней как об американской жене. Нельзя забывать, что она вышла замуж за южноафриканца. Муж-англичанин, так же как голландец или немец, тоже отличаются от мужа-американца, и об этом она должна помнить. В Старом Свете мужчина должен быть хозяином, и, возможно, в конечном счете, это было лучше и больше устраивало любую женщину. Она знала, что Дэрку нравилась в ней такая ее детская черта, как Уступчивость, и что его выводила из себя любая попытка противоречить ему. Ей необходимо научиться быть женой южноафриканца и сдерживать свои случайные и безрассудные американские порывы.
Дэрк отсутствовал весь день, и вечером Сюзанна рано спать, завернувшись в холодные простыни и не вспомнив про грелку.
Должно быть, 6ыло уже за полночь, когда он пришел. Он тихо разделся, и она притворилась, что спит.
Несмотря на свои правильные рассуждения, она не могла запретить своей раненой душе противиться ему, отворачиваться от него, упрямо стремиться сломать его своим сопротивлением.
Однако он не лег рядом с ней, и долгое время, пока не спала, она слышала его ровное дыхание на соседней кровати. Несколько раз за ночь она погружалась в неспокойный сон и проснулась окончательно на рассвете при виде холодного ясного света, просачивающегося в комнату.
Она знала, что больше спать не будет, и поэтому выскользнула из постели в своем тонком ночном халате и подошла к окну, не обращая внимания на холод. Она раздвинула шторы так, чтобы можно было посмотреть в окно. Окно выходило под углом на неправильный амфитеатр, состоящий из холмов и города, так, что Головы Льва — правого крыла — не было видно за домом. Разрушенные пирамиды пика Дьявола возвышались прямо над дальним концом города. Ей пришлось посмотреть немного вправо, чтобы увидеть весь Кейптаун, любовно называемый «гора», и когда она повернулась, то увидела четко проступивший ландшафт.
Туман сдуло, и рассветное небо было чистое, с розоватой окраской возле пика Дьявола. Облака-"скатерти" не было над вершиной горы этим утром. Гора стояла чистая, полная благоговейной силы, ее огромная масса тянулась за город, длинная прямолинейная вершина господствовала над небом. Лучи рассвета пробивались сквозь отвесные скалы пропасти и наполняли ее сияющим блеском. Три тысячи пятьсот футов в высоту — она была такой громадной, но каждая расщелина и овраг, каждый выступ были различимы в деталях. Здесь черные боги старой Африки жили задолго до того, как белый человек пришел на континент. И здесь они останутся жить, когда могущество белого человека закончится.
Сюзанна была поражена. Она не думала ни о холодной комнате позади нее, ни о прохладном стекле под кончиками пальцев. Она, вопреки своим детским воспоминаниям, ожидала увидеть не особо примечательную гору, но действительность превзошла даже то, что сохранила память.
Она была дома. Это был тот Кейптаун, который она любила, со Стол-горой, господствующей над небом, и пиком Дьявола с поднятой над долиной острой вершиной. Она больше любила старое название пика; Уиндберг — гора ветра. Каким пристанищем для штормовых ветров была гора, когда в Кейптауне стояла зима или лето! Сегодня белые дома и красные крыши не увидят больше тусклого и серого света, На них будет литься чистое, свежевымытое сияние, не тронутое промышленной копотью.
Она не слышала, как Дэрк покинул постель, и не знала, ого он рядом, пока он не обнял ее и не притянул к себе ее худенькое тело. На мгновение она сжалась, но затем тепло любви разлилось в ней, и она снова ожила.
— Прости, дорогая, — сказал он нежно и поцеловал ее в то место, где над ухом завивались короткие волосы.
Она забыла про гору и повернулась к нему. Волна облегчения поглотила ее и вынесла из мрака. Она обняла его за шею и прижалась щекой к его щеке.
— Дэрк, это было ужасно! Ты был так далеко, и я не знала, как добраться до тебя.
— Я знаю, — сказал он. — Временами дьявол непримиримости поселяется во мне. И ты прячешься от меня за твоим непроницаемым взглядом. Мы не должны допускать, чтобы это повторилось, любимая. Ты знаешь, как я люблю тебя. Никогда не забывай этого.
«Он тоже знает, как сильно я его люблю», — подумала она. Не было нужды, чтобы он слышал эти слова. Она говорила это своими руками, обнимающими его лицо, своими губами, прижимающимися к его губам. Объятия были тем слаще, что, хотя и ненадолго, они были так пугающе далеки друг от друга.
Прежде чем они возвратились в тепло одеял, она еще раз повернулась к горе.
— Я помню, как они называют ее: Старый Серый Пана. Ох, Дэрк, как хорошо быть снова дома. Вчера я не находила себе места. Я не могла найти тебя, и мне было страшно.
Его руки нежно сжимали ее плечи.
— Ты видишь ущелье, которое разрезает холм там, внизу? Дом, где ты жила ребенком, находится как раз напротив. Это дом твоего отца. Попытайся найти его, на уровне ниже того, где мы находимся, на противоположном холме.
Ее пристальный взгляд скользнул через ущелье и двинулся вдоль холма напротив, к белому дому с красной черепичной крышей и с затейливыми железными кружевами вокруг крылец и балконов. Под этим углом он не выглядел знакомым, но она знала, что это был дом, который она с такой радостью посещала, будучи еще девочкой, о котором она столько мечтала и в который так стремилась в течение йоханнесбургской зимы.
— Твой отец ждет тебя сегодня, — сказал Дэрк. — Мара заедет за тобой днем, ты не должна бояться.
— Ты будешь там? — спросила она.
— Наверное, нет. У меня есть работа на выезде. Но ты не должна разочаровать его. Он рассчитывает на тебя.
Она представила себе старого слепого человека, ставшего жалким и беспомощным, и уже готова была отбросить страшные воспоминания о сверлящем взгляде, не осуждать и простить.
— Я поеду, — пообещала она. — Но помни, что я делаю это больше для тебя, чем для него.
Он возбужденно засмеялся, взъерошил ее короткие волосы и еще раз поцеловал ее.
— Ты должна отрастить волосы, — приказал он. — Я хочу, чтобы они были до плеч. Я не хочу быть женатым на коротковолосом мальчике. — Он поднял ее на руки, и она обхватила его за шею, когда он нес ее обратно к кровати.
Потом она некоторое время лежала, мечтательная и умиротворенная, покинутая страхами и тревогами. Она любила его очень сильно. Она хотела доставлять ему только радость, служить ему, быть такой, какой он хотел ее видеть. Древнейшее сильное желание Евы, женщины овладело ею, и в этот момент она больше не хотела ничего.
Даже когда она поднялась во второй раз, даже после того, как Дэрк ушел на работу, чувство наконец обретенного дома не покинуло ее. Когда она осталась одна, то с легким сердцем стала подходить к каждому окну в доме и рассматривать виды, которые сохранились в ее памяти, при свете ясного дня. За домом свободная от облаков Голова Льва возвышалась своей шишкообразной вершиной над холмом, отделяющим Стол-гору от океана.
Она даже достала фотоаппарат и проверила запас пленки, затем попыталась сделать один или два снимка из окон верхнего этажа, потому что каждый вид приводил ее в восхищение и потому что ей хотелось вновь почувствовать себя мастером своего дела.
Дэрк говорил, что внизу есть ванная, которую она, если захочет, может использовать как темную комнату. Она должна закупить оборудование и вернуться к своему занятию. Этим утром она смогла даже припомнить без обиды, что Джон Корниш назвал ее талантливой. Наверное, она сумела бы сделать несколько снимков в окрестностях Кейптауна, которые он одобрил бы, если бы когда-нибудь они опять увиделись, что маловероятно. Зная, как переживает Дэрк, нельзя допустить этого снова. Если он придет, то для мистера Корниша ее дома не будет. Очарованность раскаявшейся Евы все еще не оставляла ее.
