Я сходил с ума от охватившего меня ужаса, и если бы не маска и загубник во рту, то схватился бы за голову и издал бы дикий вопль. Значит, все-таки они захлебнулись! Все-таки случилось самое худшее, о чем я даже боялся думать.
Где-то недалеко должен быть труп Олега. Если он захлебнулся первым, то девушка не могла оставить его и уплыть далеко, как и он не оставил бы ее, случись с ней беда раньше. Я кружил вокруг валуна, обыскивая узкие щели, разгребая руками водоросли и осматривая каждый метр дна. Глаза набухли от слез, все двоилось, и мне приходилось часто моргать, и невыносимая тяжесть на глазах и сердце становилась все тяжелее.
Я сделал не меньше десятка кругов вокруг подводного валуна, ставшего местом страшной смерти Ольги, осмотрел все в радиусе пятидесяти метров, но тела парня не нашел.
На изуродованное крабами лицо Ольги я не мог смотреть. Несчастная продолжала сжимать окоченевшими челюстями загубник. Мутные глаза были широко раскрыты, и в них не отражалась лампа фонаря. Уже распухшая шея была покрыта страшными сизыми пятнами. Руки утопленница раскинула в сторону, а ее пальцы застыли в странном положении, словно в каждой руке она держала по мячу, а потом мячи всплыли на поверхность.
Я направил луч света на легочник, легко свинтил крышку и снял ее. Мембрана была разорвана. Точнее, от нее был оторван довольно приличный кусок размером со спичечный коробок. Испугавшись, что я мог нечаянно обронить оторванный кусок резины, я посмотрел вниз, осветил дно, повернул к лицу крышку, проверил пальцем внутри коробки. Обрывка мембраны нигде не было.
У меня заканчивался воздух. Надо было принимать какое-то решение, надо было сделать все, что я должен был и мог сделать. Завинтив крышку легочника, я схватился рукой за вентиль редуктора и потащил за собой впряженный в лямки труп. На глубине буксировать утопленницу было несложно, но как только я приблизился к берегу, тело девушки коснулось дна и застряло между камней. Пришлось выходить на сушу, скидывать акваланг и ласты, и потом делать отвратительную работу – вытаскивать труп на прибрежный песок маленькой бухты.
Я возился с ней не меньше получаса, стараясь не прикасаться к мертвому телу. Вместе с аквалангом утопленница весила не меньше восьмидесяти килограммов, и я выбился из сил, пока не оттащил труп подальше от воды, под каменный козырек скалы. Только потом я снял с него акваланг и швырнул баллоны на глубину.
Столько ошибок за один день, думал я, в темноте, без фонаря, прыгая по камням к пещере, где оставил одежду. Я заметил, что шоковое состояние быстро проходило. Я уже размышлял спокойно, без паники и страха, мысли не путались в голове, и мое будущее представлялось в виде нескольких больших субстанций: клетка, глухой лес и кладбище. Столько ошибок, мысленно повторил я, натягивая на себя джинсы и майку. Конечно, не стоило вытаскивать труп самому, без свидетелей. Порванная мембрана без оторванного куска, который сам по себе никуда не мог деться из легочника, – это уже серьезная улика, это материал для расследования. Здесь даже особенно напрягать мозги не надо, чтобы сделать вывод: после смерти девушки легочник кто-то вскрывал, в результате чего кусок резины оттуда выскочил наружу и потерялся.
Я поднялся выше, где было не так сыро и прохладно, сел на песок рядом с зарослями кипарисов и стал обуваться. Затем туго зашнуровал кроссовки и насухо вытер голову майкой.
Отломив хвойную веточку, я растер иголки между ладоней и поднес их к лицу, втягивая дурманящий запах. И что мне теперь делать? Об утопленнице сообщить в милицию надо обязательно, но только анонимно, иначе если я заявлюсь туда сам, то сидеть мне в следственном изоляторе до тех пор, пока следователи не найдут преступника. Но, может быть, его не найдут вовсе.
Значит, думал я, поднимаясь на ноги, в моем распоряжении всего день-два, в течение которых я должен найти преступника. Так что, дорогой Кирилл Вацура, выкапывай трубку Шерлока Холмса и принимайся за работу. Время играет против тебя.
Можно сказать, что в эти минуты я едва ли не любовался самим собой – своей выдержкой, хладнокровием и силой духа. К тому же на меня свалился замечательный повод, чтобы вновь заняться сыском и, не задевая своего самолюбия, не нарушая слова, вернуться к прежнему имиджу, который когда-то покорил сердце Анны. Собственно, подсознательно я все сейчас делал ради нее, и мне казалось, что этот стимул поможет мне с легкостью пережить выпавшее испытание.
Я решительно шагнул на тропу, ведущую через лес к поселку, как вдруг совсем рядом услышал:
– Не пора ли раскрыть карты, господин директор?
С ужасом я узнал голос профессора Курахова и медленно повернул голову, глядя в темноту.
– Стойте на месте и не вздумайте бежать, – сказал профессор.
Я по-прежнему не видел его. Казалось, что голос материализуется из темноты. Похоже, что Курахов сидел на корточках за большим кипарисом, черной мечетью вонзившимся в звездное небо.
– Я не знал, что вы любите шпионить, профессор, – произнес я, все еще не придя в себя.
– Не просто люблю. Обожаю! Особенно когда шпионаж дает результаты.
Наконец я увидел его. От дерева медленно отсоединилась тень. Профессор, однако, не спешил подойти ко мне ближе, должно быть, опасаясь удара.
– И какие, интересно, результаты вы получили? – спросил я, мучительно гадая, видел ли он, как я вытаскивал труп, или нет.
– Результаты просто сногсшибательные. Как ловко я вас раскусил, а?
– Не понимаю, в чем этот раскус заключается? – пожал я плечами, вглядываясь в темноту. Кажется, профессор пришел один.
– Не надо, не валяйте дурака, э-э-э… забыл, как вас зовут.
– Вы что ж, от самого дома за мной следили?
– Представьте себе, да. Правда, вы едва не ушли от меня, когда сели в машину. Но мне повезло с попуткой.
Профессор замолчал. Я не мог понять, что ему от меня нужно. Если он все видел, то пусть думает обо мне что угодно, хуже мне от этого не будет. Если же он намерен шантажировать меня, то это пустой номер.
– Что ж вы молчите? – нетерпеливо спросил профессор.
– Молчу? – искренне удивился я. – А что вы, собственно, хотели бы от меня услышать?
– Объяснений. Отвечайте, что вам от меня надо?
– От вас? Ничего. Честно говоря, я сам хотел задать вам такой же вопрос.
– Вы все-таки лукавый человек, господин директор! – покачал головой Курахов. – Неужели вы станете отрицать, что погром в моем номере произошел не без вашей помощи?
– Ах, вот о чем вы! – с некоторым облегчением произнес я. – Все о своем. Ну да, конечно, это вас сейчас волнует больше всего… Нет, уважаемый Валерий Петрович, никакого отношения к хулиганству в вашем номере я не имею.
– Это было не хулиганство. Это был самый настоящий обыск, и вам это известно не хуже, чем мне.
– А с чего вы взяли, что я причастен к этому обыску?
Курахов усмехнулся:
– Долго и, наверное, бессмысленно рассказывать вам о такой тонкой материи, как интуиция, базирующаяся на логической систематизации фактов. Позвольте лучше задать вам вопрос… Что-то мне никак не удается припомнить вас. Вы заканчивали исторический факультет?
– Нет, педагогический, экстерном.
Профессор вздохнул с таким облегчением, словно с него сняли тяжкое обвинение.
– А я голову ломаю, отчего ваше лицо мне незнакомо. Видите ли, у меня, как у профессионального историка, прекрасная память. Все дело, оказывается, в том, что у педагогов я не читал лекций.
– Все дело в том, – поправил я Курахова, – что я заканчивал не Киевский, а Ленинградский университет.
– Странно, – пробормотал Курахов после некоторой паузы, словно для него стало открытием то, что университеты бывают не только в Киеве. – Странно, – повторил он. – Тогда мне совсем непонятно, как вы связались с этими… с этими шарлатанами от науки… Простите, напомните мне ваше имя?
– Кирилл.
– Кирилл? Мгм, странное имя. Это что-то усредненное… Ну ладно! Так на чем мы остановились?
– На том, что я связался с шарлатанами.
– Да! – щелкнул пальцами профессор. – Я скажу вам честно: вы производите впечатление умного человека. В этом вопросе можете на меня положиться, я никогда не ошибаюсь в людях.
– Я очень тронут, – сдержанно поблагодарил я и слегка поклонился.
Профессор пропустил мою иронию мимо ушей и продолжил:
– И потому я был горько разочарован, когда понял, что вы заодно с этими вопиющими дилетантами, этими школярами, этими недорослями, возомнившими о себе невесть что!
Я уже смотрел на профессора с любопытством.
– Да будет вам известно, – с жаром продолжал профессор, – что генуэзский дож[1] ни за что, ни под каким предлогом не утвердил бы оправдательного приговора консулу на основании того сомнительного манускрипта, который эти невежды нашли во вшивом частном архиве Мадрида. Посудите сами, милейший, это же конец пятнадцатого – начало шестнадцатого века! Генуя находилась в состоянии войны с Испанией, и ничто, никакие адвокатские ухищрения не могли бы спасти честное имя консула, уличенного в тайных связях с влиятельной испанкой! Его счастье, что он погиб задолго до этого суда.
