Но кто, кто мог стрелять в парашютиста, если за своих земляков практически поручился летнаб Прошляков, и разваливается версия относительно слухов об униженно-оскорбленном женихе Марины Шаманиной?
И еще один вопрос не давал покоя Грязнову.
Кто мог знать о том, что Шаманин навестил в этот вечер Кричевского? Буфетчица? Дежурная? Или, может, администратор?
Мотченко пообещал провести по всем трем самую тщательную проверку, однако на это потребуется время.
Не мог заснуть в эту ночь и летнаб Прошляков. Он и до ста считал, и пару таблеток элениума принял, и закрывал глаза — и вот он, будто живой Серега Шаманин.
«Неужто прав этот столичный дока и именно последний пожар, а не пьяная месть Кургузого, причина убийства Шаманина?» — изводил себя летнаб и в который уже раз пытался восстановить в памяти тот день, когда прилетел на пожарище в Дальнее урочище, чтобы забрать оттуда людей.
Выслушав сообщение Сергея о случившемся, он задал вопрос, который задавал ему десятки, если не сотни раз: «С чего начался пожар? Сухая молния? Незатушенный костерок у подножья сопки? Или все-таки умышленный поджог?»
Припоминая этот момент, Прошляков вдруг почувствовал какую-то неискренность в ответе Шаманина. Ну да, конечно, припоминал Прошляков, Сергей как-то неестественно передернул плечами, вроде бы откашлялся и только после этого сказал виновато: «Не знаю… пока».
Да, он так и сказал: «Пока». А ощущение было такое, словно тот знал что-то большее, но не хотел говорить. И все это, вместе взятое, не походило на того Шаманина, которого знал он, летнаб Прошляков.
«Выходит, Сергею было что-то известно относительно пожара, но он хотел до поры до времени скрыть? — подвел итог своим размышлениям Прошляков. И сам себе ответил: — Выходит, что так. И в этот же день его и Кричевского подкараулили в кедровнике…»
Стараясь не разбудить жену, он поднялся с кровати, босиком прошлепал на кухню, где у них стоял телефон, снял трубку:
— Гостиница? Это Прошляков говорит. Да, Дмитрий Владимирович. Там у вас Грязнов остановился, будьте любезны, передайте ему, чтобы перезвонил мне. Домой. Телефон он знает.
Над головой звенел комар. Грязнов отмахнулся было рукой, но, поняв, что этот занудливый кровопийца, к которым он так и не смог привыкнуть за время своей работы в Пятигорье, все равно не оставит его в покое, открыл глаза. За окном наполнялось радужным солнцем августовское воскресное утро. Можно было бы и поспать подольше — воскресенье оно и в Африке воскресенье, однако в нем уже окончательно проснулись забытые, казалось, инстинкты старшего оперуполномоченного по особо важным делам Московского уголовного розыска, и теперь он уже не сомневался, что пока не раскрутит стожаровский клубок с тигром для президента, он уже и спать спокойно не сможет, да и мозги будут работать в единственно нужном направлении. А мозгами пораскинуть было над чем.
Сунув ноги в мягкие тапочки из оленьей кожи, подаренные ему на день рождения пятигорскими охотниками, он сделал пару резких движений и несколько раз отжался на дощатом полу. А когда понял, что проснулся окончательно, бодро прошелся к умывальнику, по пути включив телевизор.
Решив по мере возможности не связываться с местной столовой, он нагрел кипятильником кружку воды, заварил чай покрепче, достал из тумбочки стола пачку сахара, оставшийся с вечера слегка зачерствевший хлеб и аккуратно развернул огромный пакет со свежекопченым лососем, что вручил ему накануне вечером летнаб Прошляков, когда провожал с аэродрома в гостиницу. «Чтоб было чем закусить».
Купаясь в теплых лучах, за окном ошалело чирикали воробьи, на экране телевизора мелькали кадры какого-то давно забытого фильма про любовь, аппетитным розовым куском развалился на подстеленном клочке газеты убийственно пахнущий лосось, в меру заварился чай, — словом, все располагало к спокойному анализу того, что удалось наскрести, а точнее говоря, не наскрести, в Стожарах. Подумать было о чем.
Вчера, после ночного телефонного звонка Прошлякова, который припомнил неестественную для Шаманина угрюмость и столь же неестественную для него недосказанность, когда тот докладывал о возможной причине последнего пожара, майор Мотченко затребовал вертолет, и они втроем, высадившись на песчаной косе разлившейся в этом месте протоки, прочесали урочище Дальнее, пытаясь найти причину столь странного и оттого непонятного для Шаманина поведения. Они уже заканчивали обход пожарища, как вдруг у самого подножия сопки наткнулись на выгоревшую землянку, которая все еще продолжала вонять сгоревшей рыбой, и уже не было сомнения, что именно отсюда вверх по сопке шел огонь. Никаких следов, которые могли бы вывести на виновника пожара, зато по всему пепелищу четко проступали следы кирзовых сапог сорок четвертого размера. Теперь уже не оставалось сомнений, что землянку эту Шаманин видел и даже спускался в ее прогоревшее нутро, и естественно, что Грязнов не мог не задать вопроса, который крутился у него на языке: «Почему?.. Почему Шаманин не доложил об этом летнабу, когда тот прилетел в урочище, чтобы снять парашютистов с пожарища? Он что, все-таки скрывал порой виновных земляков, хоть и слыл в Стожарах принципиально-неподкупным человеком?»
— Чушь! — обиделся за своего парашютиста летнаб.
— Так почему же в таком случае он скрыл этот факт?
— Получается, были на то причины, — подал голос майор, отгоняя веткой особо нахальных комаров.
— Вот и я о том же. А посему можно предположить, что Шаманин по каким-то приметам узнал хозяина этой землянки, но даже при его принципиальности вынужден был скрыть этот факт. Почему?
Именно это злосчастное «Почему?» и не давало ему покоя.
Впрочем, один из вариантов ответа лежал буквально на поверхности.
По каким-то только ему известным приметам Шаманин догадался, кто именно коптил в этой землянке выловленную в протоке кету, и оттого, что этот человек был довольно близок ему, он до поры до времени воздержался сдавать его летнабу. Как говорится, все мы люди, все мы человеки, — и даже самые принципиальные идут порой на компромисс, чтобы спасти от той же тюрьмы друга, родственника или просто хорошего знакомого.
Правда, эта версия не имела какого-либо отношения к той трагедии, что случилась в кедровнике, — не станет же спасенный тобой человек сначала стрелять в тебя из-за угла, а потом добивать контрольным выстрелом в голову. И все-таки она требовала своей отработки.
Хозяин землянки вполне мог слышать тот выстрел на седловине сопки, которым завалили уссурийского тигра, и мог бы пролить хоть какой-то свет на это дело.
Вячеслав Иванович уже заканчивал пить чай, как в дверь постучали и тут же на пороге застыла бочкообразная фигура Мотченко.
— Гостей принимаете?
— Всегда рады, — улыбнулся Грязнов, проникнувшийся невольной симпатией к майору, форменные брюки которого из-за топорщащихся коленок давно уже превратились в мешковатые штаны, да и форменная рубашка выглядела не лучше. — Надеюсь, от чая не откажешься?
— Уволь, — отмахнулся Мотченко. — И так прет не по дням, а по часам. Так что я себе железное правило установил: первый завтрак в одиннадцать.
— А последний ужин? — не удержался, чтобы не подковырнуть, Грязнов.
— А, — пробормотал Мотченко. — Как Бог пошлет. Хотя наши Стожары и не Москва, однако работы выше крыши. Ну а летом да по осени, когда кета на нерест идет, иной раз домой за полночь приползаешь. Впрочем, мне ли тебе об этом говорить, лучше моего, небось, знаешь.
— Знаю, — кивнул Грязнов, — а посему давай-ка к столу. А то не по-русски как-то получается. Хозяин чаи распивает, а гость телевизор смотрит.
— Ну, ежели, конечно, так, — хмыкнул Мотченко и тут же выложил новость, из-за которой и потревожил в это воскресное утро столичного коллегу по оперативной работе: — «Вальтер» всплыл. Из которого в Шаманина с Кричевским стреляли.
— Да ну?
— Точно. Вчера вечером ответ на запрос пришел. — И он достал из довольно элегантной кожаной сумочки с великим множеством «молний» сложенный вдвое лист бумаги. — Читай.
Грязнов скользнул глазами по строчкам факса и уже более внимательно перечитал второй раз. По давней привычке почесал пятерней в затылке.
— Выходит, ноги из Москвы растут?
— Выходит, что оттуда.
Ответ на запрос, направленный Мотченко баллистикам Центральной криминалистической лаборатории, уведомлял, что пять лет назад в российской столице из пистолета системы «Вальтер», характерные особенности которого полностью совпадают с оружием, из которого стреляли в Стожарах, был убит некий Гельман Юлий Борисович, семидесятого года рождения, директор вагона-ресторана поезда «Москва — Симферополь». Убийца скрылся.
