Было больно. Я испугался. И не мог сразу сообразить, следует ли играть по их правилам. Насколько это разумно? Или это трусость? Предательство? Стоит ради этого рисковать жизнью и здоровьем? Потом они меня схватили, и я пролепетал: «Хайль Гитлер!» А поскольку предводитель требовал, чтобы я говорил громче, я сказал громче, а когда он велел: «Еще громче» — и они меня отпустили, я, стоя посреди перрона, выкрикнул во все горло:
— Хайль Гитлер!
Тут они снова расхохотались и зааплодировали:
— Браво, дед, браво!
Но предводитель молча качал головой, пока остальные не угомонились, а потом сказал:
— Вы что, не видели? Он руку не поднял. Без руки не считается.
Они посмотрели на него, на меня, на него и все поняли, прежде чем понял я. Схватили меня за руки и за ноги, с гиканьем раскачали — «раз, два, три», — а когда с грохотом подъехала электричка, бросили через парапет в канал. Я вынырнул, а они все еще что-то горланили — я слышал.
На ближнем берегу каменный откос был слишком высокий, но мне удалось добраться до другого берега, я поднялся по деревянному мостику и оказался на улице; два такси проехали мимо, но третье было оборудовано пластиковыми сиденьями. Уже через двадцать минут я стоял под горячим душем в гостинице.
Серьезных повреждений я не получил. Бок, которым я ударился о воду, на следующее утро представлял собой один сплошной синяк. Начался насморк, немного подскочила температура. Но больно было совсем от другого. Вчера мне представилась возможность исправить то, что в свое время я сделал неправильно. Уникальный шанс! Но я снова оплошал.
19
Все постепенно срастается
Сорбский кооперативный банк находится в Котбусе на Старой рыночной площади. Я вошел и начал присматриваться, потом подумал, что уже успел намозолить всем глаза, и пошел к кассе покупать за девяносто одну с половиной немецкой марки пятидесятидолларовую купюру, за которую в «Дойче-банке» на другой стороне улицы заплатил девяносто девять с половиной тех же немецких марок.
Внешне банк почти ничем от других банков не отличался. Современная мебель из дерева и стали, на стенах крупноформатные абстрактные картины. Правда, у двери имелся барельеф, на котором, словно охраняя вход, стоял изображенный в человеческий рост Ганс Кляйнер. Необычным было и то, что стол директора Веры Сободы стоял в общем зале, представляя собой то ли кооперативно-социалистическое наследие, то ли последний писк моды в новоявленной науке управления предприятиями и людьми. Если сидящая за столом и есть Вера Собода, значит, Сорбским кооперативным банком руководит женщина среднего возраста, полноватая, довольно простецкого вида, больше похожая на трактористку сельхозкооперации, чем на банкиршу. Но подходившие к ней за советом подолгу возле ее стола не задерживались, из чего я заключил, что начальница умела давать на их вопросы быстрые и точные ответы.
Сбоку от здания здесь тоже имелись ведущие во двор ворота. Я целый день, промерзнув до костей, проболтался около банка — то заскакивал в магазин или кофейню «Эдушо» на другой стороне улицы, то торчал в подворотнях или в парадных, но так и не заметил ни одной въезжающей или выезжающей машины. Не видел я и молодых людей в темных костюмах. Многочисленная публика состояла из местных, весьма скромных вкладчиков, кое-кто в куртках и светлых туфлях, какие носит Карл-Хайнц Ульбрих, кое-кто в ярких блестящих спортивных костюмах, некоторые в штанах и украшенных заклепками куртках такого синего цвета, как будто синий материал, из которого шили рубашки для членов Союза свободной немецкой молодежи, снова запустили в оборот, но уже в новом, западном дизайне.
Только одежда напоминала теперь о другой Германии. Здешние магазины принадлежат к тем же сетям, что в Мангейме и Гейдельберге, Фирнхайме и Шветцингене. Я заглянул в боковые улочки. Здесь, на Востоке, чуть больше разрытых дорог, чуть больше домов, в которых проводят ремонт, кое-где попадались совершенно разрушившиеся здания. Зато было меньше архитектурных уродцев шестидесятых и семидесятых годов, а кварталы блочных домов, которые я видел на подступах к городу, нисколько не отличались от кварталов в Вальдхофе или на Боксберге. Все, чему следовало срастись, постепенно срастается.
Во второй половине дня пошел дождь, из носа у меня текло, температура поползла вверх, я купил в аптеке таблетки, которые превращают слизистую оболочку в пергамент. Нет, люди здесь тоже другие. У них не только другая одежда — более убогая. У них другие лица — более усталые. Они двигаются медленнее, неувереннее, осторожнее. Ни следа привычной бодрости и решительности ни в лицах, ни в жестах. Они напомнили мне прежние времена.
Я видел в витринах свое отражение: еле передвигающий ноги невзрачный старикашка с усталым лицом в мокром старом плаще. Может быть, мое место на Востоке, а не на Западе?
Во второй половине дня из телефонной будки перед Сорбским кооперативным банком я дозвонился до уехавшего в Страсбург Георга. У негласного компаньона появилось имя. Пауль Лабан — Л подходило, время подходило, он был профессором Страсбургского университета, то есть человеком состоятельным, его приглашали на работу в Гейдельбергский университет как pas в то время, когда негласный компаньон интересовался домами и квартирами в Гейдельберге.
— Наследники есть?
— Своих детей у него не было. Что стало с сыном и дочерью его сестры, пока не знаю. Но выясню.
В четыре часа банк закрылся. В пять начали расходиться сотрудники. В шесть показалась начальница. Я пошел за ней к трамваю. Вагон был пуст, и мы сидели вдвоем: она впереди, во втором ряду, я за ней, в седьмом. Через несколько остановок она поднялась и, не дойдя до двери, остановилась около меня: «Ну что ж, нам выходить».
20
Наши прежние были такие же
Мы шли под дождем. Район оказался старым, еще с виллами. Некоторые дома были восстановлены во всем их былом великолепии, таблички сообщали о расположенных здесь офисах, адвокатских конторах и юридических консультациях. На других штукатурка облупилась до кирпича, оконные рамы и двери рассохлись, кое-где обвалились балконы. Фрау Собода шла, не говоря ни слова, я шел рядом, тоже не говоря ни слова. Вслед за ней я оказался в одном из обшарпанных домов. На третьем этаже фрау Собода открыла дверь и пригласила меня в гостиную.
— Она не потухла. — Фрау Собода показала на большую зеленую кафельную печку. — Внизу еще есть жар. Сейчас нагреется. — Хозяйка подбросила угля и включила вентиляцию.
— Я…
— Вы из полиции, я знаю.
— Как…
— Наши прежние были такие же. Я имею в виду этих, из органов. Из государственной безопасности. Как вы вошли в банк и начали все разглядывать… Вы весь день не спускали с банка глаз — вроде бы незаметно, но когда заметишь, становится все равно. Потому что игра в любом случае уже окончена. — Она окинула меня взглядом. — Вы с Запада, и вы старше, чем были ваши здешние коллеги. И тем не менее…
Мы стояли.
— Можно, я отнесу свой плащ в коридор? Боюсь испортить вам ковер.
Она рассмеялась:
— Давайте сюда! Наши таких вопросов никогда не задавали.
Вернувшись, она предложила мне сесть в кресло и сказала:
— Я рада, что этого больше нет.
Я ждал, но она погрузилась в собственные мысли.
— Давайте начнем с самого начала?
Она кивнула:
— Я долго ничего не замечала. Думаю, именно поэтому они и назначили меня директором банка. Я ведь получила образование еще до девяностого года, о банковском деле на Западе понятия не имела и вникала в детали медленно, с большим трудом. — Она начала разглаживать скатерть на стоявшем между нами столике. — Я действительно думала, что это мой шанс. Многие сберкассы закрылись, сотрудников поувольняли, а тем, кому позволили остаться, пришлось начинать снова с самых низов. А я вдруг вон как: из кассирш прямо в директора! Поначалу я боялась, что меня повысили только для того, чтобы я вышвырнула на улицу всех сотрудников и никому из ваших не пришлось бы марать руки. Не мне вам говорить, что довольно часто именно так и происходило. Но нет, в Сорбском банке никого не сократили. Так что я вытянула счастливый билет, я впряглась и пахала — и допахалась до того, что распался мой брак. — Она покачала головой. — Нашу семейную жизнь нельзя назвать счастливой. Мы бы все равно когда-нибудь расстались. Но, возможно, не год назад, когда я как одержимая вгрызалась в науку и закопалась в книжки. И поняла, что у меня получится: все, что я вычитала из книг, до чего дошла своим умом, все, что я поняла и научилась делать, как надо, хотя зачастую меня вывозила удача, а не умение, — все приносит свои плоды. Сейчас уже я бы не побоялась руководить любым западным банком такого же уровня. — Она посмотрела на меня с гордостью. — Только кому я там нужна, особенно теперь!
