— Понятно, — послышался короткий Сашкин смешок. — Попробую взять на испуг. Такого наезда она не ожидает, растеряется. Только вы не торопитесь, не появляйтесь слишком рано.
— Ты тоже не затягивай. Не могу же я здесь час торчать!
— Почему здесь? — Сашка удивился такой неразумности. — Идите в дансинг, на Женю с Димкой посмотрите, Ольгу Игоревну на танец пригласите. Она там. Я ее туда проводил, перед тем как сюда идти.
— Ну да, мало того, что я танцевать попрусь, так еще скажу, что нашу гостью на тебя, пьяного, бросил. Да Ольга сбежит из этого чертова дансинга, помчится стрельчиху выручать сломя голову. А там ты с ней занимаешься приватной беседой. Скандал! Буря в стакане!
— Ну, как знаете, — сдался Сашка. — Я постараюсь, конечно, не затягивать, а там — как получится.
— Ты вот что! — Голос Серова вновь обрел начальственные интонации. — Ни в коем случае не обижай ее сверх меры и, упаси бог, не оскорби! Чтобы она не отказалась от поездки. Запомни, сорвешься, перейдешь границы, придется тебя перед ней унижать. Она мне послезавтра в Самаре нужна. Помни, Сашка!
— Помню я все, — ответил тот. — Но разобидеть могу. За Женьку. Унижайте, ладно.
— Причесался? Нет, расческу тебе дарю. Давай иди, время жмет!
Я выключила звук, вышла в вестибюль — трое на лавке все пытались поссориться. Поняла — не успеть мне до появления Сашки не то что до стола добраться, но даже углубиться в лабиринт проходов между перегородками. Конечно, это неважно, не имеет это особого значения, мало ли откуда я могу возвращаться. А стоит ли вообще торопиться к столу? Там может быть Ольга. А что? Посмотрела на танцы и вернулась поскучать в ожидании благоверного. Нет. Не пойду. Надо создать серовскому актеру условия для работы. Ему и так сценарий не ясен. И Николай Михайлович будет нас видеть, не подойдет, упаси бог, раньше времени.
Я скромно присела на прежнее место, в уголке, у стола с металлическими ножками. Ждать не пришлось.
— А-га! — негромко донеслось со стороны туалетов.
Сашка, с мокрыми, зачесанными назад волосами, направлялся ко мне все той же нетвердой, покачивающейся походкой.
— Послушай, Юлия, как там тебя, Сергеевна! — Сашка, подойдя, не сел, а, согнувшись, брякнулся локтями на стол. Прядь мокрых волос, отделившись от общего строя, упала на его лоб.
— Я вот что хочу у тебя спросить. Мне во-от что интересно…
Он снова был пьяным, но языком ворочал легче прежнего.
— Тебя босс в Самару отправляет, да? Ну чего молчишь? Не бойся!
— Ты сядь, Александр, легче будет меня допрашивать, — посоветовала я ему, поворачивая колечко на пальце лиловым камешком вниз, к ладони — на всякий случай. Оскорбить безнаказанно я себя не позволю.
— Допрашивать? Ха!
Сашка плюхнулся на стул, на котором до этого сидел элегантный Николай Михайлович.
Актер он был сносный. Кривлялся классически. Или роль придурка была ему родной, как говорится, по жизни?
— Ты там, в Самаре, своим друзьям привет передавай. Так и так, мол, большой вам привет от руководства тарасовской фирмы «Литер». Скажи, что, если они еще раз нам войну устроят, мы примем свои, адек… адек-ват-ные меры. Все поняла?
— Что поняла? — переспросила я. — Кому сказать? Какие меры? Протрезвись, руководство!
— Не сердись, снайпер. — Он сменил тон на успокаивающий и придвинулся еще ближе. Разило от него сильно. — Тут тебе не Чечня. Тут всем все ясно. И тебе тоже. Так ведь?
— Что мне ясно? — Я, прищурившись, в упор посмотрела в его глумливые глаза. — Что ты про Чечню ввертываешь? А ну-ка, давай еще раз, да помедленней.
— Не в Чечне дело. Чечня — дело прошлое. Дело в том, что вчера в парке в девчонку пальнули. И ты, — он резко придвинулся еще ближе, оказался почти вплотную, нос к носу со мной, — и ты знаешь, кто пальнул! — Он отодвинулся, чтобы полюбоваться эффектом, который, по его мнению, должен был последовать за этой его провокацией, и разозлился, не заметив во мне никакой перемены. — Ты всех их знаешь! Там, за столом, слушал я, как босс тебе про Житкова и его «Альянс» рассказывает… Смотрел, и хотелось залепить тарелкой с салатом в глаза твои бесстыжие! Тварь! — почти выкрикнул он, не выдержав моего насмешливого взгляда.
— Дурак! — отшатнулась я и повторила погромче и потоньше, потому что эти, что спорили на лавке возле челна, все повернули головы в нашу сторону: — Дурак!
— Ну ты и тварь! — возмутился он совсем уже искренне. Был в нем все-таки и настоящий хмельной кураж.
Сашка схватил меня за руку и рывком притянул к себе, зашептал яростно, брызжа слюной мне в лицо:
— Говори, стерва, кто стрелял, здешний или самарский? И сколько тебе Житков платит?
— Э, фофан! — донеслось от челна.
— Отпусти, рожа пьяная! — Я уперлась ладонью в его грудь, скривилась от отвращения. — Пусти, балбес, не устраивай драки!
Ах, как это выглядело со стороны!
— Эй, пьянчуга! — Спорщики во второй раз окликнули Сашку почти радостно.
Неожиданно Сашка внял моим требованиям и окликам со стороны. Не настолько же он пьян был, как представлялся. А может, устал. Сопротивлялась я пока чисто по-женски, но всерьез. Он отпустил, отодвинулся, тяжело дыша.
— Куда? Сиди! Я еще не закончил! — прорычал Сашка, хоть я с места и не двигалась.
— Какой допрос? — спросила я вполголоса, так, чтобы тем, на лавке, слов было не разобрать. — Ты и вопросы-то задавать не в состоянии. Не по уму тебе. Так, одни слабенькие утверждения получаются.
— Что? — взъярился он. — Не по уму?
— Точно, недоумок!
И тут Сашке выдержка изменила по-настоящему. Он схватил меня за плечи, тряхнул и потянулся к лицу. Я широким, нарочито суматошным движением отбила его руку, размахнулась для пощечины, но не слишком резко, а когда он перехватил мою кисть, заметила слабую, бледную царапину, наискось перечеркнувшую его запястье. Колечко сработало!
— Ты что же, стервец, хамишь-то как!
Те, что на лавке, вскочили разом и дружно бросились на мою защиту. Сашку подхватили сильные руки, вздернули на ноги. Некстати вы, ребята, ввязались. Царапина сейчас подействует.
— Он тебе кто? — участливо поинтересовался тот из троих, что сидел до этого в середине.
— Никто. Честно! — ответила я его широкой, красной физиономии, участливо склонившейся ко мне. Встала и боком отодвинулась в сторону. — Почему привязался — не знаю.
— Слушай, отпусти, не лезь не в свое дело, — спокойно, но быстро и совсем трезво попросил Сашка и вдруг вздохнул глубоко и судорожно.
— Ты вот что, здесь давай без скандалов!
Отпуская, они толкнули Сашку совсем легонько, всего лишь выражая свое к нему пренебрежение, но он неожиданно крепко приложился затылком о стенку и сполз по ней на пол.
— Э, ты чего?
— Обалдел? — Краснолицый отодвинул того, что толкнул Сашку, нагнулся и грубо, сноровисто, за шиворот повернул лицом к себе лежащего. — Зачем ты его так?
— Не бил я его, пальцем не тронул, ты же видел!
— А чего ж он…
— Вы что себе позволяете, господа хорошие?
Я впервые услышала, каким жестким может быть бархатный голос Николая Михайловича. Бархатная сталь — невозможное сочетание.
Серов стоял в двух шагах позади моих спасителей. Прямой, строгий и спокойный. На них он тоже произвел соответствующее впечатление.
— Тут вот какое недоразумение… — Краснолицый, вытянувшись в струнку, шагнул к Серову, доставая на ходу красную книжечку с крупными буквами «МВД» на обложке.
Выпавшая из внимания всех участников конфликта, я скользнула в сторону вдоль стены, повернулась и, закрыв руками лицо, засеменила к туалетам. И первое, что сделала, оказавшись за дверью, гарантирующей относительное уединение, — для своей же собственной безопасности повернула камнем кверху колечко на пальце.
Выскочившая из-под островерхой деревянной крыши механическая птичка, похожая на нераскрашенную глиняную свистульку, хрипнула несколько раз, задумалась, покачалась из стороны в сторону на своем штырьке и добавила еще примерно столько же кукований.
Уже второй час, а завтрашний день обещает быть суетливым. Давно пора бы и честь знать, но как тут откланяться, когда по ту сторону кухонного стола, застеленного старой, обесцветившейся клеенкой, сидит за кружкой чая не кто иной, как сам Артемий Базанов. Артюха Базан, собственной персоной. Щурится улыбчиво, пьет горячую черную заварку без конфет и сахара и болтает так, как он один умеет — по три слова в минуту. Умеет он и замолчать на полуфразе, когда в разговор вступаю я.
Полчаса проплутав по кривым переулкам, плохо освещенным редкими фонарями, в нужный мне я попала чудом — увязалась за нетрезвой компанией великорослых малолеток, уловив из их громкого, раскудрявленного матерщиной разговора нужное мне название. Прозвучало это примерно так:
