— Нет, это была идея Мильхау. Он — режиссер, Леонард в роли Греча должен был второпях вбегать на сцену, на ходу стащить свои рукавицы и засунуть их за пояс, чтобы освободить руки и при необходимости пустить в ход револьвер. — Род улыбнулся. — По мысли Мильхау, полицейский в сцене убийства должен проявлять какую-то дисциплинированную торопливость. Я же, по его замыслу, должен был спокойно войти в гостиную, методически снять верхнюю одежду, аккуратно сложить ее на стуле — то есть представить таким поведением профессионала, который если и торопится, то медленно. Нужен контраст. Понимаете?
— Таким образом, режиссер Мильхау предполагал, что вы должны снять перчатки? — продолжал излагать свою мысль Базиль.
— Да, конечно. — Этот вопрос, судя по всему, озадачил Рода.
— Потом вы вошли в альков и… продолжайте, начиная с этого места.
— Я приблизился к кровати и в этот момент впервые взглянул на Владимира, — продолжал Родей Тейт. — Мне показалось, что он отлично играет. Он действительно умирал, но как он это замечательно делал! Он был абсолютно недвижим, не произносил ни единого слова, даже шепотом. Лицо его было каким-то расслабленным и отрешенным. Обычно когда играешь на сцене мертвого, все время так и подмывает чихнуть — нервы, конечно, — и эта вполне естественная реакция заставляет вас напрягать мышцы лица. Я взял его руку, поднял, чтобы пощупать пульс…
— Ну и вы почувствовали пульс?
— Не знаю! Черт побери, я ведь не доктор! Я, конечно, прошел краткосрочные медицинские курсы, как и все остальные, но я не в состоянии ни найти пульс, ни измерить давление, уверяю вас. Я просто «сыграл», что определяю частоту его пульса. Вообще-то я его не почувствовал.
— Вам не следовало поднимать его руку, — сказал Базиль, — легче найти пульс у человека, когда рука его лежит или свисает с кровати. Была ли его рука тяжелой, как у мертвеца
— Нет, она была расслаблена. Но она и должна быть Слабой, безвольной. Этого требует роль.
— Но она не была одеревенелой?
— Нет, что вы!
— А кожа была теплой?
— Да.
— Что случилось потом?
— Я поднял его правое веко. Ну, как это обычно делают доктора.
— И тем не менее вы не можете сказать, был он жив или нет! — саркастически заметил Фойл.
— Трудно определить, жив человек или уже мертв, когда он находится на грани смерти, — напомнил Базиль инспектору. — Даже опытные доктора, обнаруживающие все признаки смерти, в такие минуты могут допустить ошибку. Скажите, мистер Тейт, двигалось ли глазное яблоко? Расширился ли зрачок?
— Не знаю, не скажу. Я твердо помню, что он изо всех сил старался лежать как можно тише и неподвижнее.
— Ну и что произошло потом?
— Я попросил принести горячей воды и сделал вид, что выписываю рецепт. Затем я открыл хирургическую сумку, вытащил оттуда тот зонд, которым, как вы мне объяснили, настоящий хирург воспользовался бы на моем месте, отвернул стеганое одеяло до ключицы и стал играть сцену «извлечения пули из его шеи». Затем я наложил тампон на то место, где по разработанному сценарию должна находиться рана, — просто кусочек марли, на повязку. В этот момент я вышел из алькова, чтобы посоветоваться с Гречем, что нам делать. Через несколько минут я вернулся к раненому с кувшином горячей воды и с тем лекарством, за которым посылал слугу, сделал вид, что промываю рану, и наложил более плотный тампон. Потом я немного посуетился возле него, пощупал снова его пульс, сделал вид, что вливаю несколько капель лекарства в рот, прошел по сцене, подошел к ее правому краю и громко объявил, что пациент мертв.
— По сцене, к ее правому краю? — уточнил Фойл.
— Да, я подошел к самой рампе, — продолжал рассказывать Род.
— Направо — это значит «направо» на сцене, когда я стою перед зрительным залом. Для зрителей это означает «налево».
— Естественно, — улыбнулся Базиль. — После этого вы подходили еще раз к Владимиру?
— Нет, я просто стоял там, возле рампы, пока не дали занавес. Потом я вышел на первый вызов вместе с Вандой и Леонардом, — остальное вам известно.
— Судя по вашему рассказу, Владимир ни разу не пошевельнулся за весь тот промежуток времени, в течение которого вы находились рядом с ним. Может, сейчас вам легче вспомнить какой-то его жест? Ну, скажем, не моргнул ли он? Может, дернулись губы, он пошевелил пальцем? Не заметили ли вы отталкивающий рефлекс при вашем к нему прикосновении?
Род на несколько мгновений закрыл глаза. Вдруг он внезапно их открыл и решительно мотнул головой.
— Я предупреждаю заранее, что вы не должны руководствоваться в своем расследовании тем, что я сейчас скажу. Ведь это что-то вроде попытки вспомнить сон. Образ настолько расплывчат, неуловим, что нельзя особенно сильно стараться ухватить его. Если, совершая усилие над собой, вам кажется, что вы что-то вспоминаете, то на самом деле это может оказаться чистой фантазией. Мне кажется, что он был недвижим, но я не могу в этом поклясться. Я не обращал на него особого внимания и не могу ничего придумывать, так как если он в тот момент не двигался, то это означает, что либо Ванда, либо Леонард покончили с ним до моего появления возле кровати умирающего, а моя клятва подвергнет их жизни опасности!
— Звучит слишком альтруистично, мистер Тейт, — холодно прокомментировал Фойл. — Но что вы скажете о собственном положении? Вы принесли хирургическую сумку. Все зрители видели в ваших руках нож, когда вы склонялись над Владимиром. Из трех человек, у которых была возможность заколоть его, только у вас в руках было орудие убийства.
Впервые на лице Рода отразился испуг.
— Но ведь один из скальпелей у меня украли!.. — воскликнул он, повернувшись к Базилю за поддержкой.
— Посмотрите повнимательней, — указал рукой Базиль на скальпель, лежавший на столе, это тот самый, которого недоставало в сумке?
Род внимательно посмотрел на нож и поморщился, заметив темные кровавые пятна на его лезвии.
— Вполне возможно… — сказал он, покосившись на Фойла. — Но этот нож был бы на месте, в сумке, если бы я… я…
— Напротив, — возразил Фойл. — Если бы убийцей были вы, то самый надежный способ отвести от себя подозрение — это представить дело так, будто один из хирургических ножей был похищен перед самым началом спектакля. Ну теперь вы намерены сказать нам правду? — он наклонился вперед, далеко выдвинув подбородок, руки его все еще были за спиной. — Я не прошу вас высказывать здесь догадки, давать какие-то клятвы. Я прощу об одном: честно рассказать нам о вашем впечатлении — был ли Владимир жив, когда вы впервые прикоснулись к нему?
Род потупил глаза. У его рта образовался какой-то трагический изгиб. Казалось, ответ у него вытаскивали щипцами.
— Да.
— Был ли он жив, когда вы дотронулись до него в последний раз?
Сейчас ответы становились все более неохотными.
— Мне кажется, что был, но это лишь предположение.
— Сколько человек приближалось к нему после этого момента?
— Один.
— И кто этот человек?
— Мисс Морли.
— Спасибо, мистер Тейт. На сегодня достаточно.
Род встал со стула и, спотыкаясь, побрел к проходу между кулисами. Вдруг он остановился. Там, в тени, отбрасываемой аркой просцениума, стояла Полина.
— Род! — она схватила его за руку, подняла на него глаза. — Не отчаивайся. Все будет хорошо. Я отвезу тебя домой.
— Я доеду сам.
Голос его звучал глухо, хрипло, и он побрел, тяжело волоча за собой ноги, к своей гримуборной.
Базиль встал со своего кресла и пошел навстречу Полине.
— Ах, это ты, Базиль! Ну что, теперь ты вместе со стаей?
— Извини, но я просто хочу докопаться до истины. Это лучшее целебное средство. Почему бы тебе не помочь?
— Что я могу сделать?
— Ну если ты дизайнер по костюмам, то должна разбираться в тканях, фактуре, цвете. Нам нужен человек, который мог бы обшарить весь театр — артистические, костюмерные, подсобки — и попытаться отыскать длинный плащ, или пальто, или халат, который может укутать с головы до ног человека среднего роста и выглядеть издалека черным после наступления сумерек. Может, возьмешься?
— Почему бы и нет. — Она отвернулась с безразличным видом.
Фойл с удивлением прислушивался к их разговору. Когда Полина скрылась за кулисами, он упрекнул своего приятеля:
— Разве тебе неизвестно, что мои лейтенант уже дал это задание нашему человеку минуту спустя после того, как услышал твой рассказ о той фигуре в темном плаще.
— Ей нужно чем-то заняться, — серьезно ответил Базиль. — Кроме того, всегда интересно располагать несколькими сведениями, а затем сравнить их…
Леонард Мартин все еще был в темном парике, в тулупе с широкими плечами, в высоких сапогах Греча, этого полицеймейстера, но он уже им не был. Тихий голос, вкрадчивая улыбка, которой он ответил на приветствие Фойла, были его собственные, Леонарда Мартина.
