— А ты, я смотрю, в моралисты и духовники записался, — парировала я. — Патриарха Московского и Всея Руси из себя строишь Алексея Второго? Тем более что и имена у вас с ним совпадают… Мало ли что мне подарили… Да, Грицын… Может, у него ностальгия взыграла и он решил мне приятное сделать. Для него этот джип — плевое дело, с его-то салонами по всему городу…
А ты, Алеша, если такой умный, то не учил бы меня жить, а лучше помог бы материально. Что, слабо подарить девушке другой джип, взамен того, что взорвался? Может, ты в своей конторе зарплату сам себе снизил и теперь стал финансово немощен?
— Ну ладно, ладно! — видимо, несколько оторопев, пытался остановить меня Лукин.
— Да не ладно, не ладно! Сам первый начал, тон взвинтил, а теперь еще и меня осаживаешь.
— Я просто сказал, что волновался. Ты так быстро уехала в свою Австрию, что мы даже поговорить не успели… А мало ли что в голову лезет, понимаешь? Вот так и я.
— Не я быстро уехала, а мой Лео-Лео, черт бы его побрал, меня отправил!
Лукин помолчал, а потом выговорил:
— Раньше ты так о своем нынешнем муженьке не отзывалась. Наверное, в самом деле стал доставать? А я тебе говорил, что так оно и будет. Ведь он вдвое старше тебя!
Я поняла, что немного переиграла. Впрочем, это обычный огрех при окончательном вхождении в роль. Но я поспешила скорректировать разговор следующей фразой:
— Мало ли что я о нем говорю? Просто привыкла к нему за то время, пока замужем.
А раньше как-то необычно было — вышла за Эллера замуж. Это почти как выйти за Балабанова, за Михалкова или за Эльдара Рязанова…
— Ну, до Рязанова-то твоему далеко. Да и до всех прочих… — протянул Лукин насмешливо. — Значит, Алиночка, постепенно входишь в колею. А говорила, что никогда не станешь клушей, прячущейся за мужем.
— Вот что, Лукин, — сурово сказала я, — если у нас с тобой что-то и было, то это не означает, что ты можешь заявлять на меня права. Да еще тут, когда в гостиной папаша с Лео-Лео сидят, из пустого в порожнее беседы гоняют. Иди лучше поухаживай за своей законной женой. Она там, наверное, вся истомилась.
Лукин даже вздрогнул, когда получил такую плюху.
— Да, Аля, — медленно выговорил он, — я вижу, и для тебя время не проходит даром.
Ты стала какая-то.., серьезная, суровая.
А что, ты действительно сильно упала в Альпах? Ладно, не буду. Хотя, если бы взорвали мой джип, если бы приходилось бояться непонятно кого, наверное, я бы тоже изменился. Ладно. Извини. Будем считать, что сегодня я не был в ударе. Извини.
И Лукин вышел из кухни, напоследок окинув меня пристальным взглядом.
«Подозревает? Ему показалось — что-то со мной, то есть с Алиной, не то? — тут же мелькнула мысль. — Ну нет, вряд ли. Что он — мыслитель, Спиноза, месье де Бертильон? Обычный чинуша из провинциальной конторы. Хотя, конечно, довольно симпатичный…»
— Мне нужно ехать на съемки, — сказал Лео-Лео, с достоинством приглаживая свои великолепные усы. — Поедешь со мной?
— Куда такая спешка? — спросила я. — Сиди, беседуй с папой. Я должна посетить косметический салон. А что у меня…
— Нос плохо напудрен, — иронически подхватил Борис Оттобальдович, расставляя уголки губ в пропитанной сарказмом улыбке. — Узнаю свою дочку: только что приехала с альпийского курорта, нет бы делом заняться, а она — в косметический салон!
— У каждого разное понятие слова «дело», — заявила я. — В семействе потомственных киллеров, наверное, тоже есть такие разговоры типа: «Занялся бы ты делом, сынок, а то недавно один жлоб с зоны откинулся, убрать надо, а ты ерундой занимаешься — на стройку прорабом устроился!»
— Язык как бритва, — сказал Борис Оттобальдович, ничуть не смущаясь подобной отповедью. — Маменька тоже за словом в карман не лезла. К тому же она была зазнайка, каких мало: требовала личную «Чайку».
Это в семьдесят девятом-то году!
Он был под хмельком и потому с явным удовольствием, неторопливо и последовательно, критиковал членов своей семьи, как покойных, так и находящихся в полном здравии. Вероятно, следующим пунктом он пройдется по Леонарду Леонтьевичу.
Я оказалась права.
— Вот, говорят, яблоко от яблони недалеко падает, — заговорил снова Бжезинский. — А как же, позвольте, в таком случае обойтись с неким немцем из деревни, который лет пятьдесят назад приходил к моему родителю с просьбой выделить ему комнату в коммуналке на том основании, что его жена только что родила первенца. И родитель дал. А чего ж не дать? Он был хороший гражданин. А первенец тот рос-рос, рос-рос, и выросло… Что выросло, то выросло! — с ударением на слове «выросло» закончил он.
Леонард Леонтьевич заметил холодно:
— Дорогой тесть, давайте не будем об этом. Ну и что, что мой отец просил у вашего жилье? Так, слава богу, яблоко далеко укатилось от яблони. А вот вы, похоже, все еще не избавились от чекистских и партийных замашек.
— А зачем мне от них избавляться? — откликнулся Бжезинский. — Мне и с ними, поверьте, неплохо живется. По крайней мере, в карточные долги не влезаю по самые уши… — Он помолчал секунду и добавил совсем уж нетактично:
— Аки свинья в лужу.
Эллер вскочил из-за стола и врезал по нему кулаком:
— Что вы себе позволяете?!
— Да я себе в жизни много что позволяю, — отметил Борис Оттобальдович как ни в чем не бывало. — К примеру, покушать и выпить в своем доме с гостями. А вот гостям орать на хозяина воспрещается! — вдруг рявкнул он, вставая вслед за Эллером. — И ты, московская штучка, кажется, немножко об этом забыл!
Повод для скандала был настолько ничтожен, что я подумала: Бжезинский искал любой зацепки, любой искры, чтобы вспыхнуть. Вне всякого сомнения, так оно и было.
Бжезинский явно провоцировал скандал, и Эллер, не менее спесивый, охотно принял вызов. Он ответил следующим «благородным» манером:
— Ты, коммунист хренов, кажется, позабыл, что твоя поганая власть кончилась!
— Да, и началась твоя — власть прохиндеев, воров, проходимцев и нуворишей!
Фильмы он снимает… Ре-жис-сер… Слепил пять поделок да два сериала про бандитов нашлепал, вот и прославился. Деятель…
Эллер налил себе рюмку водки, лихорадочно выпил и, дернув себя за ус, выкрикнул в ответ:
— Давно пора с тобой разобраться! Сам пойду к губернатору, попрошу таких, как ты, вычесать. Коммуняки! Привык, что ему все можно.., оскорбляет заслуженных людей!
Оттого благообразного, величавого мэтра кинематографа, безукоризненно галантного и предупредительного, какого я видела вчера в ресторане «Львиная грива», не осталось и следа. Леонард Леонтьевич метал громы и молнии. Хотя громы и молнии эти казались какими-то неестественными, наигранными. Или он работает на публику?
Едва ли. Не того калибра тут публика, чтобы разыгрывать представление, — Лукин да его толстомясая женушка, тщетно только что умолявшая Эллера о роли в его новом фильме.
Нужно было вмешаться. Я схватила «муженька» за рукав и потянула так, что отскочила и покатилась по полу пуговица от манжеты.
— Лео, ты в своем уме? Немедленно перестаньте! Мужчины… Мужчинами именуются, а лаются, как базарные бабы! И ты тоже прекрати! — рявкнула я на Бориса Оттобальдовича так, что он отобразил на лице… некоторую растерянность, что ли. — Вы что, здесь ругаться сошлись? Да еще при посторонних людях… — Я оглянулась на торчащих в дверях Лидию Ильиничну с приоткрытым ртом и Лукина. Последний дернул свою благоверную за руку, и оба исчезли.
После того как мы остались втроем, мужчины молчали около минуты. Наконец Борис Оттобальдович налил себе вина и, не глядя на меня, проговорил:
— Знаешь, Алина, в тот день, когда ты вышла замуж за достойного господина Эллера, я подумал было, что у тебя нет и никогда не будет ума. Но сегодня оказалось, что я ошибался. Ты умнеешь. А теперь оставьте мой дом! Всего наилучшего, уважаемый! — кивнул он Леонарду Леонтьевичу.
Тот, бледный и всклокоченный, машинально кивнул в ответ, и мы оба оставили квартиру Бориса Оттобальдовича Бжезинского.
Что бы ни говорила об этом последнем моя тетушка Мила, очевидна справедливость изречения: время никому не идет на пользу.
— Кажется, я начинаю понимать, почему вы, Леонард Леонтьевич, опасаетесь вашего тестя даже больше неких неизвестных, которые угрожают вашей жене и даже сожгли, — я подчеркнула голосом этот относительно невинный глагол, — джип вашей супруги.
Мы ехали в лифте.
— Да уж, — буркнул он, — гордый, как… сволочь. Вот с чего он пенится? Ну не нравлюсь я ему… Но я нравлюсь уже столь многим, что могу выбирать, кому нравлюсь, а кому нет.
— Вы, как всегда, чрезвычайно скромны и самокритичны, многоуважаемый Лео-Лео, — скептически сказала я. — Ладно. Сядете в машину, вас там ждет Сергей. Господин Вышедкевич, в смысле.
— А ты что, в самом деле намылилась в салон? Или просто декларировала при Бжезинском?
