Я запарковался там же, где всегда, у входа в кухню, со вздохом запер фургон. Из дверей дома медленно вышла навстречу мне Флора в серой юбке и зеленом жакете. Под усталыми глазами виднелись темные круги.
Я обнял ее и поцеловал в щеку. Прежде наши отношения никогда не заходили столь далеко. Но несчастья порой делают в этом смысле чудеса.
— Как Джек? — спросил я.
— Ему только что вправили ногу… фиксировали, как они выразились. Он все еще под наркозом, но я видела его утром… до того, — голос у нее дрожал, как чуть раньше, по телефону. — Он был очень угнетен. В депрессии, совершенно несчастный… — последние слова она произнесла еле слышно, лицо исказилось, по щекам поползли слезы. — О Господи… О Боже ты мой…
Я обнял ее за трясущиеся плечи.
— Не расстраивайтесь, — сказал я. — Он поправится. Обязательно поправится.
Она молча кивнула, шмыгая носом и нашаривая в кармане платок, а потом, все еще всхлипывая, пробормотала:
— Он жив, и я должна благодарить за это судьбу. И еще они говорят, что очень скоро он будет дома. Но это… все остальное…
Я кивнул.
— Да, просто ужасно.
Она, несколько воспряв духов, тоже кивнула, промокнула глаза платочком, а я спросил, не собирается ли кто-нибудь из детей приехать и поддержать ее в трудную минуту.
— О, но они все так заняты… Я сама просила не приезжать. А Джек, вы же, знаете, он так к ним ревнует. Ему не хотелось бы, чтоб они появлялись здесь в его отсутствие… Нет, конечно, мне не следовало бы говорить вам этого, Тони, дорогой… Я сама не знаю, почему говорю вам все эти вещи.
— Со мной — все равно что с обоями разговаривать, — успокоил ее я.
Она улыбнулась краешками губ. Значительный прогресс.
— Ну а Джимми? — спросил я.
— Его я не видела. Говорят, что он в сознании и хуже ему не стало. Просто ума не приложу, что мы будем делать, если он скоро не поправится… Вы же знаете, он ведет все дела… и без них обоих я чувствую себя совершенно беспомощной. Ничего не могу с собой поделать.
— Могу ли я чем-нибудь помочь? — спросил я.
— О да! — тут же ответила она. — Я так надеялась… я хочу сказать, когда вы позвонили… У вас есть время?
— На что? — спросил я.
— Э-э… Тони, дорогой, не знаю, может, я слишком злоупотребляю вашим терпением… но, может… не могли бы вы пройти со мной по двору?
— Отчего нет, конечно, — несколько удивленный, ответил я. — Если вам того хочется.
— Конюшни, — торопливо принялась объяснять она. — Джек очень просил, чтоб я присмотрела за ними. Хочет знать, как обстоят дела, потому что мы только что наняли нового главного конюшенного, он приступил к работе на прошлой неделе, и Джек говорит, что не слишком в нем уверен, несмотря на все рекомендации, и он взял с меня слово, что я обязательно сделаю этот обход. Но ведь он знает, прекрасно знает, что я не очень-то разбираюсь в лошадях, однако я дала ему обещание… потому что он был страшно подавлен… и так просил.
— Нет проблем, — сказал я. — Обойдем вместе, послушаем, что говорят, а потом составим полный отчет, и вы передадите Джеку.
Она с облегчением вздохнула и посмотрела на часы.
— Теперь, думаю, самое время.
— О'кей, — кивнул я, и мы, обойдя дом, направились осматривать конюшни и шестьдесят или около того их четвероногих обитателей.
Двор Джека состоял из двух больших и старых прямоугольных дворов, окруженных строениями, в основном деревянными и выкрашенными белой краской. Многие двери были распахнуты настежь — конюшенные вносили и выносили мешки и ведра. Некоторые были полуоткрыты, и над деревянными перегородками виднелись лошадиные морды, с любопытством взирающие на происходящее.
— Пожалуй, сперва лучше осмотреть двор с молодняком, — сказала Флора. — А уж потом — с молодыми кобылами. Так всегда делает Джек. Вы не против?
— Ничуть не против, — ответил я.
Кое-что в лошадях я смыслил, только потому, что рос вместе с ними — и до и после смерти отца. Мать, преданная его делу, редко говорила о чем-либо другом. В свое время она даже участвовала в скачках с препятствиями, а также обожала выезжать верхом на охоту — тем и заполнялась ее жизнь в отсутствие отца. Не только ее, но и его жизнь, в те краткие моменты, когда он бывал дома. День за днем я наблюдал на их лицах полное упоение и изо всех сил старался почувствовать то же, но, сколько ни пытался угодить им, притворство выползало наружу. Мчась галопом вслед за гончими по раскисшим ноябрьским полям, я мечтал лишь об одном: как бы поскорей оказаться дома. И только одна часть ритуала доставляла мне истинное удовольствие — чистка и кормежка лошадей после охоты. Эти огромные создания, усталые и грязные, были так покладисты и непритязательны. Они никогда не требовали, чтоб я, сидя в седле, плотнее сжимал колени, держал локти ниже, подбородок выше, спину прямой. Они не ждали от меня невиданной отваги, не заставляли прыгать через высокие изгороди. Они ничего не имели против, когда вместо этого я норовил проехать в ворота. Запершись с лошадью в конюшне, насвистывая и оттирая присохшую грязь и пот, я ощущал полное взаимопонимание с этими замечательными животными и был счастлив.
После смерти отца мать с тем же рвением продолжала выезжать на охоту, и за последние десять лет стала настоящим местным экспертом по части гончих — к вящему своему удовлетворению. И еще, казалось, испытала истинное облегчение, когда я наконец покинул родительский дом.
Конюшенные Джека Готорна уже наполовину покончили с вечерней частью программы, сводившейся к уборке навоза, кормлению и поению, — процессу, известному в мире скачек под названием «вечерние стойла». В традицию также входил обход, который обычно совершал тренер в сопровождении главного конюшенного. Он останавливался возле каждого стойла, обозревал находившегося там скакуна, щупал ноги (если горячие — дурной знак), проверял, ясные ли у лошади глаза (добрый признак).
Новый главный конюшенный приветствовал Флору с преувеличенным подобострастием, которое лично мне показалось признаком дурного тона и от которого Флора растерялась уже окончательно. Она представила его как Говарда и заявила, что будет совершать обход в сопровождении мистера Бича.
Раболепство в стиле Урия Хипа <Один из героев романа Ч. Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфильда». Отличался подобострастием.> тут же переключилось на меня, и вот мы вместе двинулись по двору, и я ради Флоры старался как можно внимательнее выслушивать каждое высказывание Говарда.
Нынешний обход, как мне показалось, почти ничем не отличался от вчерашнего утреннего, когда Джек был здесь сам. Одна из лошадей во время тренировки наступила на камень и теперь немного прихрамывала, другая съела только половину дневной порции, третья ободрала шкуру у коленного сухожилия, и ей требовалось лечение.
Флора время от времени вставляла: «Понимаю» и «Сообщу мистеру Готорну», в ответ на что Говард заискивающе заявлял, что волноваться ей совершенно не о чем, он обо всем позаботится до возвращения мистера Готорна.
Мы навестили лошадей шейха, все еще находившихся в конюшнях Джека, затем — скакунов Ларри Трента, так и пышущих здоровьем. Весь год они только и знали, что побеждать в скачках. По всей видимости, и шейх, и Ларри Трент знали толк в лошадях, к тому же им постоянно везло.
— Теперь, наверное, мы потеряем всех этих замечательных лошадей, — вздохнула Флора. — Джек говорит, что это обернется большой финансовой потерей.
— Ну а что конкретно с ними будет? — спросил я.
— О… Думаю, лошадей шейха продадут. Впрочем, не знаю. Неизвестно, есть ли у него семья. Ну а пятерка Ларри Трента вернется, разумеется, к своим владельцам.
Я удивленно приподнял брови, но не дождался никакого объяснения ни от Говарда, ни от Флоры. И лишь позже, когда мы с ней направились к моему фургону, спросил, что она имела в виду.
— Лошади Ларри Трента? — переспросила она. — Но они никогда не были его собственностью. Он их арендовал.
— Платил за них ренту?
— О нет, конечно, нет. Брал как бы внаем. Ну, допустим, есть у человека лошадь, но у него не хватает средств платить за ее тренировки. А кто-то другой хочет, чтоб лошадь выступала под его именем, и может позволить себе платить за ее обучение, а вот денег на приобретение лошади в полную собственность не хватает. И вот эти двое заключают договор, подписывают, регистрируют его положенным образом. Обычно на тех условиях, что, если лошадь, допустим, выигрывает на скачках денежный приз, сумма делится пополам. Это практикуется довольно часто.
— Я и понятия не имел, — застенчиво вставил я.
— Да, именно так. И Ларри Трент постоянно занимался этим. Он в таких делах знал толк. Брал лошадь, скажем, на год, а если она была перспективной, мог продлить контракт еще на год. Но если она ни разу ничего не выигрывала, брал другую. Лошадь можно брать внаем на какой угодно долгий срок, по обоюдному согласию. Допустим, на год, на сезон, на три месяца… как угодно.
