один и шел, тыча в стены, заглядывая за углы, которых на самом деле не было, и наконец сел на пол и закрыл глаза. Так мне хочется поступить и сейчас, потому что все пялятся на меня. И, как тогда, я не вижу никакого выхода.
– Все в порядке, – повторяет детектив Мэтсон и выводит меня из зала.
Рич
В большинстве случаев, если обычный городской коп вторгается на территорию шерифа, начинается состязание в крутизне: им не больше хочется слушать мои указания, как делать свое дело, чем мне – смотреть, как они топчутся на месте преступления, где я работаю. Но когда Джейкоб слетает с катушек в зале суда, они, вероятно, вызвали бы на помощь Национальную гвардию, если бы она была доступна, но я перескакиваю барьер и хватаю Джейкоба. Все расступаются, доверяя мне действовать, как будто я и правда знаю, что делаю.
Джейкоб кивает, словно ведет разговор сам с собою, и одна его рука выполняет какие-то странные движения у ноги, но, по крайней мере, он больше не кричит.
Я отвожу Джейкоба в камеру. Он отворачивается от меня, прижимаясь плечами к решетке.
– Ты в порядке? – спрашиваю я, но он не отвечает.
Я прислоняюсь к решетке снаружи. Так что мы стоим почти спиной к спине.
– Один парень как-то совершил самоубийство в КПЗ в Суонтоне, – спокойно говорю я, будто мы ведем совершенно обычный разговор. – Полицейские оформили его и оставили отоспаться, так как он был изрядно пьян. Парень стоял, как ты, только руки скрестил на груди. На нем была фланелевая рубашка, застегнутая на все пуговицы. Камеры безопасности постоянно следили за ним. Ты, наверное, не догадаешься, как он это сделал.
Сперва Джейкоб не отвечает, потом слегка поворачивает голову:
– Он скрутил петлю, завязав рукава рубашки на шее. На камерах было видно, что он стоит у решетки, а на самом деле он уже повесился.
Я издаю смешок, больше похожий на лай:
– Черт бы тебя побрал, приятель! Ты и правда здорово соображаешь.
Джейкоб разворачивается ко мне лицом:
– Мне нельзя с вами разговаривать.
– Наверное, нет. – Я пристально смотрю на него. – Почему ты оставил одеяло? Ты же не мог не понимать, к чему это приведет.
Он отвечает не сразу:
– Конечно, я оставил его. Как иначе можно было бы догадаться, что все это устроил именно я? Вы до сих пор никуда не пристроили чайный пакетик.
Я мигом соображаю, что он говорит об улике из дома Джесс Огилви.
– Он был в раковине. С кружки мы не сняли никаких отпечатков.
– У Джесс была аллергия на манго, – говорит Джейкоб. – А я ненавижу его вкус.
Все было продумано до мелочей. Он не забыл уничтожить эту улику, а оставил ее намеренно, для проверки. Я смотрю на Джейкоба, размышляя, что он пытается сообщить мне.
– Но, кроме этого, – с улыбкой произносит он, – в остальном вы разобрались.
Оливер
Мы с Хелен стоим перед судьей Каттингсом, как нашкодившие дети.
– Я не хочу больше видеть ничего подобного, мистер Бонд, – заявляет он. – Делайте что хотите, хоть лекарствами его накачайте. Но либо вы держите своего клиента под контролем оставшуюся часть процесса, либо я прикажу надеть на него наручники.
– Ваша честь, – говорит Хелен, – как штат может провести справедливый судебный процесс, если каждые пятнадцать минут в зале разыгрываются цирковые репризы?
– Вы понимаете, что она права, советник, – поддерживает прокурора судья.
– Я попрошу о досрочном завершении процесса, – говорю я.
– Вы не можете, так как проблемы создает ваш клиент.
– Верно, – бормочу я.
– Если один из вас хочет подать какое-либо прошение, подумайте хорошенько, прежде чем делать это. Мистер Бонд, вы скажете мне, какое предупреждение сделали своему клиенту, прежде чем мы начнем.
Я быстро выхожу из кабинета судьи, пока Хелен не отпустила какую-нибудь шпильку, что разозлит меня еще сильнее. И тут, когда мне уже кажется, что хуже быть не может, я застаю детектива Мэтсона беседующим с моим клиентом.
– Я просто составил ему компанию до вашего прихода, – объясняет он.
– Да, не сомневаюсь.
Мэтсон не обращает на меня внимания и обращается к Джейкобу:
– Ну, удачи тебе.
Я жду, пока не стихнут его шаги.
– Что это все значит, черт возьми?!
– Ничего. Мы говорили про разные уголовные дела.
– Отлично. В последний раз все так здорово кончилось, когда вы с ним сели побеседовать. – Я скрещиваю руки на груди. – Слушай, Джейкоб, тебе нужно собраться. Если ты не будешь вести себя нормально, то отправишься в тюрьму. Точка.
– Если я не буду вести себя нормально? – говорит он. – Schwing!
– Ты еще молод, чтобы помнить «Мир Уэйна». И все равно не я тут обвиняемый. Я совершенно серьезен, Джейкоб. Если ты опять выкинешь что-нибудь вроде этого, прокурор отправит тебя за решетку или объявит о досрочном завершении процесса, а это значит, что потом все повторится заново.
– Вы обещали, что мы будем заканчивать в четыре часа.
– Ты прав. Но в зале суда судья – бог, и богу захотелось, чтобы мы задержались. Так что мне все равно, даже если бы мы сидели тут до четырех утра или судья Каттингс объявил, что сейчас мы все встанем и разыграем веселую сценку. Ты прилипнешь задницей к стулу рядом со мной и не произнесешь больше ни слова.
– Вы объясните присяжным, почему я это сделал? – спрашивает Джейкоб.
– А почему ты это сделал?
Лучше бы я не спрашивал. Но в данный момент я уже не думаю о лжесвидетельстве. Мне нужно, чтобы мы с Джейкобом были заодно отныне и навсегда.
– Потому что я не мог бросить ее, – говорит он таким тоном, как будто это совершенно очевидно.
У меня отпадает челюсть. Я не успеваю задать еще хоть один вопрос (Она отвергла тебя? Ты пытался ее поцеловать, а она слишком сильно упиралась? Ты прижал ее к себе не в меру крепко и случайно задушил?), так как к камере подходит бейлиф.
– Вас ждут.
Я делаю жест бейлифу, чтобы он открыл камеру.
Мы заходим в зал суда последними, нет только присяжных и судьи. Эмма сразу впивается взглядом в сына:
– Все в порядке?
Но я не успеваю ничего ей ответить, потому что входят присяжные и судья.
– Советники, – говорит он, усаживаясь в кресло. – Подойдите. – (Мы с Хелен приближаемся к нему.) – Мистер Бонд, вы поговорили со своим клиентом?
– Да, Ваша честь, и больше нарушений порядка не будет.
– Едва могу сдержать свою радость, – произносит судья Каттингс. – Тогда вы можете продолжать.
Притом что мне теперь известно, защита со ссылкой на невменяемость выглядит еще более оправданной и сильной. Надеюсь, присяжные поймут это послание, выраженное громко и четко.
– Защита отдыхает, – объявляю я.
– Что? – взрывается Джейкоб. – Нет, ничего подобного!
Я закрываю глаза и начинаю считать до десяти, потому что нехорошо убивать своего клиента на глазах у всего жюри присяжных, а потом над моим плечом проплывает бумажный самолетик. Это одна из записок Джейкоба. Разворачиваю ее.
Я ХОЧУ ГОВОРИТЬ.
– Ни в коем случае, – повернувшись
