к нему, заявляю я.
– Какие-то проблемы, мистер Бонд? – спрашивает судья.
– Нет, Ваша честь, – отвечаю я.
– Да, – одновременно со мной произносит Джейкоб.
Привставая со стула, я говорю судье:
– Нам нужен сенсорный перерыв.
– Заседание продлилось всего десять секунд! – возражает Хелен.
– Вы завершили, мистер Бонд? – спрашивает судья. – Или есть еще что-то?
– Есть, – встревает Джейкоб. – Теперь моя очередь говорить. И если я хочу дать показания, вы должны мне позволить.
– Ты не будешь давать показания, – твердо заявляет Эмма.
– Вы, мисс Хант, не имеете права слова! Я один здесь понимаю, что мы находимся на заседании суда? – ревет судья Каттингс. – Мистер Бонд, представьте своего последнего свидетеля.
– Мне бы хотелось взять небольшой перерыв…
– Не сомневаюсь в этом. Мне хотелось бы находиться в Невисе, а не здесь, но ни один из нас не получит желаемого, – резко заявляет судья.
Качая головой, я подвожу Джейкоба к месту свидетеля. Я так зол, что плохо соображаю. Джейкоб скажет присяжным правду, как сказал мне, и выроет себе могилу. Если не сутью своих слов, то тем, как это будет сделано: не важно, что было произнесено до сих пор, не важно, какие показания дали свидетели, присяжные запомнят неуклюжего мальчика, который говорит торопливо, ерзает на стуле, не выказывает сообразных ситуации эмоций и не смотрит в глаза, то есть демонстрирует все обычные проявления чувства вины. Не имеет значения, что скажет Джейкоб, его манера вести себя укажет на него как на виновного, он еще и слова не успеет произнести.
Я открываю для него воротца, чтобы он вошел за барьер, отделяющий место свидетеля, и тихо говорю:
– Это твои похороны.
– Нет, – отвечает Джейкоб. – Это суд надо мной.
Могу точно определить момент, когда он понимает, что погорячился. Его приводят к присяге, и он тяжело сглатывает. Глаза у него широко раскрыты и скачут по всему залу.
– Скажите мне, что происходит, когда вы нервничаете, Джейкоб, – говорю я.
Он облизывает губы.
– Я хожу на цыпочках или пружиню на подушечках стоп. Иногда хлопаю руками, говорю слишком быстро или смеюсь, хотя смеяться не над чем.
– Вы сейчас нервничаете?
– Да.
– Почему?
Губы Джейкоба растягиваются в улыбке.
– Потому что на меня все смотрят.
– Это все?
– Еще свет слишком яркий. И я не знаю, что вы скажете дальше.
«И кто, черт возьми, в этом виноват?!» – думаю я.
– Джейкоб, вы заявили суду, что хотите говорить.
– Да.
– Что вы хотите сказать присяжным?
Джейкоб мнется.
– Правду, – изрекает он.
Джейкоб
Кровь по всему полу, и она лежит в ней. Она не отвечает, хотя я зову ее по имени. Я понимаю, что нужно передвинуть ее, а потому поднимаю и несу в коридор, и когда я делаю это, еще больше крови течет у нее из носа и изо рта. Я стараюсь не думать о том, что прикасаюсь к ее телу, а она голая; это не как в кино, где девушка прекрасна, а парень подсвечен сзади; просто кожа прикасается к коже, и мне стыдно за нее, потому что она даже не знает, что на ней нет одежды. Я не хочу запачкать кровью полотенца, а потому вытираю ей лицо туалетной бумагой и спускаю ее в унитаз.
На полу лежат трусы, лифчик, спортивные штаны и рубашка. Сперва я надеваю на нее лифчик. Я знаю, как это делается, потому что смотрю фильмы по телевизору и видел, как их снимают; нужно только повторить все в обратном порядке. С трусами мне не все понятно, потому что на них с одной стороны есть надпись, и я не знаю, она должна быть спереди или сзади, поэтому натягиваю их на нее как придется. Потом надеваю рубашку, штаны, носки и угги – это самое сложное, потому что она не может наступить в них ногой.
Я закидываю ее себе на плечо – она тяжелее, чем я думал, – и пытаюсь снести вниз по лестнице. На площадке нужно повернуть, я спотыкаюсь, и мы оба падаем. Я приземляюсь поверх нее, а когда поднимаюсь, вижу выбитый зуб. Я знаю, ей от этого не хуже, но меня все равно начинает тошнить. Синяки и сломанный нос почему-то не произвели на меня такого тяжелого впечатления, как этот выпавший зуб.
Я сажаю ее в кресло и говорю: «Подожди здесь», а потом смеюсь, ведь она не может меня услышать. Наверху я вытираю кровь туалетной бумагой, целым рулоном. Он весь липкий и влажный. В кладовке нахожу отбеливатель, выливаю его на пол и другим рулоном туалетной бумаги вытираю все насухо.
Мне в голову приходит, что меня могут поймать, и тут я решаю не просто прибрать все, но создать сцену преступления, которая направит полицию на ложный след. Я собираю в рюкзак одежду, беру ее зубную щетку. Печатаю записку и сую в почтовый ящик. Надеваю ботинки, они мне велики, явно не ее размер, и топаю в них у дома, разрезаю сетку на окне, кладу кухонный нож в посудомоечную машину и включаю быстрый цикл. Я хочу, чтобы все было очевидно, так как Марк не слишком умен.
Стираю следы с крыльца и заметаю их на подъездной дорожке.
В доме надеваю рюкзак и проверяю, не забыл ли чего. Я знаю, что нужно оставить табуретки опрокинутыми и диски разбросанными на полу в гостиной, но я просто не могу. Поэтому я поднимаю табуретки, почту, расставляю диски так, как, по-моему, понравилось бы ей.
Я пытаюсь нести ее в лес на руках, но она с каждым шагом становится все тяжелее, так что в результате через некоторое время я уже тащу ее по земле. Не хочу, чтобы она сидела где-нибудь на ветру, под дождем или снегом. Мне приглянулся кульверт, туда можно попасть прямо с шоссе, не проходя мимо дома.
Думаю о ней, даже когда не нахожусь там; даже когда понимаю, что вся полиция ищет ее, меня отвлекают только мысли о том, как продвигается расследование и продвигается ли вообще. Вот почему, придя навестить ее, я приношу одеяло. Мне оно всегда нравилось, и я думаю, если бы она могла говорить, то похвалила бы меня и очень гордилась бы мной за то, что я завернул ее в него. «Молодец, Джейкоб, – сказала бы она. – Ты позаботился о ком-то для разнообразия».
Мало же она меня знала, только об этом я и думал.
Когда я замолкаю, в зале суда так тихо, что я слышу, как трещат и шипят радиаторы. Я смотрю на Оливера и на маму. Они должны радоваться, потому что теперь все стало ясно. Хотя мне не прочесть, что написано на их лицах или на лицах присяжных. Одна женщина плачет, и я не понимаю, ей грустно из-за Джесс или она счастлива, что наконец узнала, как все случилось.
Теперь я спокоен. Если хотите знать, у меня в крови столько адреналина,
