Ознакомительная версия.
— Я вряд ли смогу
— Не беспокойтесь об этом. Со временем все лишнее забудется само. И поверьте, вам так будет лучше…. А мне — спокойнее.
Они расстались поздним вечером на перроне маленького вокзала.
Густые лиловые сумерки еще хранили запахи лета, но уже отчетливо звучала в них сдержанная мелодия осени, и осенняя прохлада струилась вдоль длинного состава.
Сегодня это был последний поезд на Париж.
Когда он тронулся, женщина, последний раз крепко обняла старика.
— Вы сказали, что не будете писать, но все же — вот — пусть будет на всякий случай!
Она быстро вложила ему в руку визитную карточку — маленький прямоугольник из плотного картона, и сразу же исчезла в тамбуре, словно испугавшись, что он вздумает вернуть визитку обратно.
Гирлянда огней еще некоторое время струилась во тьме.
Но поезд уходил все дальше.
И скоро сумеречная пелена окончательно скрыла его от тех, кто остался на перроне.
Прошло пять лет, и однажды почта доставила ей увесистый плотный пакет, украшенный эмблемой знаменитого адвокатского дома.
Никак обнаружилась богатая тетушка в Бразилии? И оставила наследство — пошутила она, вскрывая пакет.
Но тетушки в Бразилии не обнаружилось.
«Дорогая госпожа… — обращались к ней известные адвокаты, а вернее одни из старших партнеров дома, чья подпись скрепляла документ. — С глубоким прискорбием извещаем вас о том, что….. числа….. месяца…. года, в городе…… штат…. США скончался…. профессор… д-р. Лев М. Штейнбах.
Согласно завещанию покойного, составленного…. направляем вам рукопись неоконченного литературного произведения… без названия…. на русском языке…. на…. страницах.
Согласно завещательной воле…. данное произведение передается вам безвозмездно…. без права публикации…. или тиражирования любым другим способом….
Примите еще раз….
С наилучшими пожеланиями.…»
Далее следовало еще одно письмо, написанное от руки и по-русски.
Сердце женщины тоскливо сжалось.
Почерк был ей знаком.
Открытка с видом старинного отеля в Нормандии, на обороте которой этим же почерком было написано всего несколько строк, три года бережно хранилась в ее бумагах.
Иногда, в минуты душевного ненастья, она перечитывала скупые строчки, хотя, разумеется, давно знала их наизусть.
И боль отступала.
Конечно, она, как никто другой, понимала, что это происходит вследствие обычного самовнушения, но все равно берегла открытку.
И перечитывала, когда на душе было особенно скверно.
Теперь у нее было еще одно его письмо.
Последнее.
Он писал:
«Дорогое дитя!
Должен теперь признать, извечная истина о том, что старость мудрее…, и так далее.….. — не вижу необходимости приводить ее полностью — была блестяще опровергнута вами в тот вечер, когда я провожал вас в Париж.
Вы едва ли не насильно вложили мне в руку вашу карточку с московским адресом, и промолвили, убегая: «На всякий случай!»
Теперь, похоже, этот случай наступил, и я признателен вам за тот внезапный душевный порыв, ибо, благодаря ему, могу теперь писать вам.
А мне представляется сейчас, что это важно.
Случилось так, что вы оказались единственной живой душой на всем белом свете — душой прекрасной: отзывчивой и чуткой — которая связывается меня с Россией.
Мне трудно описать словами то, что сделали вы для меня, какое замечательное чувство вернули моей душе.
Любовь к этой стране?
Чувство малой Родины?
Все — верно по сути, но слишком уж высокопарно, а менее всего хочется сейчас фанфар.
Скажу просто, теперь я внимательно и с большим волнением слежу за тем, что происходит в России, и многому радуюсь.
Кое-что, однако, вселяет в меня тревогу.
Что именно?
Ответить на этот вопрос, как ни странно, мне очень трудно, а, пожалуй, что и невозможно.
И не пытайтесь сами искать ответ.
Вы молоды, а молодость имеет склонность оперировать исключительно событиями дня сегодняшнего.
В данном случае это может привести к искаженным, ошибочным выводам, а мне бы этого не хотелось.
Простите, что выражаюсь так путано, но множество обязательств, данных мною за долгую жизнь людям, организациям и целым правительствам, но, главное — Создателю и самому себе, не позволяют объясниться откровенно.
Пришлось бы сообщить много того, о чем говорить я не вправе.
Долго и мучительно размышлял над этой проблемой, и не придумал ничего лучшего, как завещать вам некоторую часть своих записок.
Я начал писать это — никак не могу найти подходящего слова, ибо это — не роман, не повесть, не сказание, и уж — ни в коем случае! — не научный или исторический документ, потому называю просто записками.
Так вот, я начал писать их очень давно, сразу же после того как был заключен в цитадель «Анэнербе», которая, собственно, и навеяла образ рыцарского замка, но так и не дописал до конца.
Хотя возвращался на протяжении всей жизни.
Судьба записок теперь определена мною окончательно — они скоро отправятся в камин, который жгу в эти дни беспрестанно, потому что привожу в порядок свой архив, и большая часть его — увы! — должна быть предана огню.
Я тщательно выбирал те несколько страниц, которые доставят вам после моей смерти. Однако, не следует воспринимать все, что изложено там, буквально, равно, как и проводить прямые исторические параллели.
И все же…
Я завещаю вам именно эти страницы, хотя, возможно, несколько забегаю вперед.
Что делать!
Время мое истекает стремительно. Больше медлить нельзя.
Верю, что ваша душа найдет верное толкование. Хотя для этого ей придется изрядно потрудиться.
….
Прощайте, дорогая моя девочка.
Храни вас Бог!….»
Последние пять дней единственным его занятием была бесконечная схватка с компьютером, вернее с персонажами виртуальных игр — фашистами, затаившимися в мрачных лабиринтах подземного бункера, безобразными дикарями, прыгающими со скал и прочими кровожадными монстрами, которые хотели одного: его мучительной смерти.
Он же, в свою очередь, напротив, стремился уничтожить как можно больше мерзких тварей и добраться, преодолевая хитроумные препятствия до какой-то главной цели.
Глаза слезились от напряжения.
Фигурки двоились на экране монитора.
Но он яростно колотил окостеневшими пальцами по хрупким клавишам компьютера. Азарт был нечеловеческий, а вернее — ненормальный для взрослого человека.
Изредка он отвлекался для того, чтобы выпить кофе, который исправно готовила напуганная до смерти секретарша Аня.
Тихая, безответная Аня трепетала в ужасе, не понимая, что происходит с начальником, всегда таким собранным, привыкшим считать не то, что минуты, секунды даже.
Впрочем, трепетала и томилась неведением не только Аня.
Причины странной метаморфозы не понимал никто.
Попытки сотрудников, из числа самых приближенных, заговорить с ним или отвлечь каким-либо другим образом: например, просьбой посмотреть только что отснятый материал, пресекались резко. Он коротко отправлял посетителя по хорошо известному адресу.
В конце концов, они отстали.
Просто, затаясь, жили ожиданием и, на всякий случай, готовились к худшему.
Иногда им казалось, что практически он уже перебрался на жительство в тот, виртуальный мир, сохраняя иллюзию присутствия в этом мире лишь наличием в нем своей телесной оболочки.
Ему же чудилось другое.
Будто стоит только слегка поднажать, достигнуть высшего уровня в виртуальной иерархии, заполучить многочисленные тамошние сокровища, ожидающие победителя в кованых сундуках, хитроумных сейфах и потаенных пещерах, и невидимая дверь, за которой скрывается тайна, распахнется перед ним в настоящем, реальном мире.
Тогда-то, победителем, а не бледной тенью, человека, стоящего на пороге безумия, он вернется туда, воссоединится с телесной оболочкой, и привычной уверенной поступью двинется дальше.
Посмеиваясь над забавной коллизией, которая приключилась однажды на пустынном лунном шоссе, поздней ночью первого мая 2001 года.
Такая была иллюзия.
Проблема, однако, заключалась еще и в том, что жить иллюзиями он совершенно не умел.
Сергей Макеев был одним из самых молодых — а, пожалуй, что и самым молодым — независимым телевизионным продюсером, умудрившимся в двадцать два года получить на первом канале, государственного телевидения СССР эфирное время под собственную программу.
Ознакомительная версия.
