— Видно было, что все эти мысли возникли у Олега Семеновича не вдруг, что он думает об этом напряженно, взволнованно и непрестанно. И рад поделиться ими с любым внимательным слушателем. А Виталий слушал его внимательно, очень внимательно. Он вообще умел слушать, а кроме того, ему ведь непрерывно приходилось сталкиваться со случаями еще более тяжелыми и он невольно часто думал о том же.
— Так вот, моя дочь Марина, — горячо продолжал Олег Семенович, — если быть откровенным, как вы просите, то она принадлежит именно ко второй категории, так сказать. Увы, увы…
— Бездушна и эгоистична? — в точности повторил его определение Виталий.
— Именно. И еще она очень ленива, чудовищно ленива.
— Но есть же в ней и что-то положительное?
— Ах! — досадливо махнул рукой Олег Семенович и на минуту оставил свой зонт. — Да просто мы ее любим. Инстинкт, так сказать. Ну вот и слежу за каждым ее шагом.
— И удается?
— Если бы! Эти ее бесчисленные компании и приятели. Я их боюсь, поверьте мне. А добавьте еще повышенную4 сексуальность современной молодежи, да еще при нашем ханжеском отношении к этой проблеме, — он насмешливо взглянул сквозь очки на Виталия. — Вы не находите?
— Нахожу, — усмехнулся в ответ Виталий. — В общем, портрет поколения получился у вас неважный.
— Ну почему же. Есть и другие. Почитайте газеты. Да и на заводе у нас есть. Но… Нет, вы мне скажите, — снова вспыхнул Олег Семенович, — ну откуда у нее такая черствость? Ведь ей наплевать на меня, на мать, на все наши болезни, переживания, заботы. В голове только собственные удовольствия и желания. И эти парни, если бы вы их только видели.
— Например, последний?
— Это кто? — сразу насторожился Олег Семенович.
— Некий Валера.
— Валера? Что-то не слышал. А! Это, возможно, с ним она недавно на юг каталась.
— Вы дали деньги?
— Ничего мы ей не дали, откуда? Оставила записку: «Буду через две недели. Позвоню. Целую». И все. Уехала.
— И позвонила?
— Представьте, позвонила. И на том спасибо.
— Вот нас и интересуют ее приятели, — сказал Виталий. — г В том числе и Валера. Об этом и предстоит с ней поговорить.
— Превосходно! — неожиданно обрадовался Олег Семенович. — Уверяю вас, она девочка откровенная и все про них расскажет. Ради бога, посадите их побыстрее. Как можно быстрее, умоляю.
— Это не способ, Олег Семенович, — невесело вздохнул Виталий. — Она через два дня найдет себе нового приятеля, такого же. Раз уж ей именно такие нравятся. У нас уже есть опыт, поверьте.
— Да, вы правы, — грустно согласился Олег Семенович и с новой силой затеребил зонт. — Знаете, я уже начинаю думать, что у нее какие-то неблагоприятные гены, ей-богу.
— Это уже из области криминологии, — сказал Виталий. — Но если вернуться к нашим делам, то сейчас самое главное — найти ее приятелей. Вы думаете, Марина все откровенно расскажет?
— Да, скорей всего, — уже с меньшей уверенностью ответил Олег Семенович. — Тем более что спрашивать буду не я, а такой симпатичный молодой человек, как вы. Это действует подсознательно.
— М-да. А я почему-то сомневаюсь, — покачал головой Виталий. — Вот если б хоть что-то предварительно знать, допустим, об этом Валере.
— Ну чем же я могу вам помочь? — Олег Семенович растерянно огляделся, словно ища что-то вокруг себя. — Я этого подонка решительно не знаю.
— Почему же тогда вы заранее считаете его подонком? — укоризненно спросил Виталий.
— Почему? — наливаясь гневом и покраснев, переспросил Олег Семенович и с силой сжал свой зонтик, словно собираясь ударить им кого-то. — А откуда у него столько денег, машина?
— Машина? — переспросил Виталий.
— Конечно. Она без машины не знакомится, по-моему, — резко отрезал Олег Семенович и продолжал — Думаете, он все это честным трудом заработал?
— А про деньги вы… — начал было Виталий.
— Догадываюсь, — перебил его Олег Семенович. — За его счет, полагаю; в Сочи моталась, дрянь эдакая. А подарки? Он еще моей дурище делает подарки, представляете?
— Валера?
— Ну, надо полагать. И признаюсь вам, признаюсь, — он приложил пухлую ладонь к груди. — Эту вещь я нашел у нее в сумочке. И спрятал. Золото ведь. Золото! Проба стоит. Она потом обыскалась, но нам ни слова.
— Что же это за вещь?
— А я вам сейчас ее покажу! — азартно воскликнул Олег Семенович. — Я ее захватил с собой. Вот, пожалуйста, полюбуйтесь. Из чистого золота.
Он схватил свой портфель, утвердил его на толстых коленях и, торопливо перебрав какие-то папки и свертки, достал перевязанную бумажной веревочкой коробку, пояснив:
— Коробку эту я у жены нашел, пустую.
Он с некоторой долей торжественности открыл коробочку и вынул золотой кулон в виде сердца на тонкой, тоже видимо, золотой цепочке. Кулон был большой, аляповатый и тяжелый, носить его было, наверное, неудобно. Виталий повертел кулон в руках и неожиданно заметил на тыльной его стороне не очень аккуратно соскребанную надпись.
— Тут что-то было написано, — сказал Виталий, поворачивая кулон к свету и пытаясь прочесть.
— Да-да, — поспешно согласился Олег Семенович. — Но ничего невозможно разобрать. Я уже пробовал, даже с лупой.
— Ну, — улыбнулся Виталий, — мы читаем и вовсе удаленные тексты. Разрешите, я покажу это нашим экспертам? У вас есть время?
— Конечно, конечно, что за вопрос, — нетерпеливо согласился Олег Семенович. — Признаться, мне и самому любопытно.
— Тогда попрошу подождать. Из комнаты они вышли вместе.
Через полчаса ответ был готов. Надпись гласила: «Моей любимой женщине. Н. Птицын. Сочи. Октябрь, 1985 год». Прочитав ее, Олег Семенович облегченно вздохнул.
— Слава богу, это адресовано не Марине.
— Это можно было предположить заранее, — усмехнулся Виталий. — Тем интереснее знать, откуда у нее эта вещица. И кто такой этот «Н. Птицын».
— И кто такая «любимая женщина», — успокоенно и даже несколько игриво добавил Олег Семенович, оглаживая рукой клинышек своей бородки. Впрочем, он тут же снова озабоченно нахмурился. — Да, но все-таки как это попало к Марине, хотел бы я знать. Вы как полагаете?
— Подарок. И судя по всему, краденый.
— О господи! Что же эта идиотка думала, зачем брала! — воскликнул Олег Семенович, у которого минутное благодушие сменилось новым приливом гнева и испуга. — С ума с ней сойти можно, честное слово. Просто с ума сойти.
— Я все узнаю и вам сообщу, — заверил его Виталий. — Но для этого мне придется побеседовать с Мариной, причем с глазу на глаз, вы понимаете это?
— Вполне, — удрученно согласился Олег Семенович и сделал как бы успокаивающий жест пухлой рукой. — Я полностью вам доверяю. Полностью. Господи! — вдруг, спохватившись, воскликнул он. — Столько времени беседуем, а я даже не знаю ваше имя-отчество, только фамилию.
— Меня зовут Виталий Павлович.
— Прекрасно. Так вот, Виталий Павлович, повторяю, полностью вам доверяю. Беседуйте, беседуйте, — в тоне его проскользнули даже какие-то покровительственные нотки, но тут же, словно сам испугавшись своего взрыва, тихо и торопливо добавил: — Только, ради бога… жене я бы не хотел… больное сердце, знаете. И потом, она решительно ничего не знает. Решительно. И про него тоже, — он указал на лежавший перед ним в коробочке кулон. — Да, кстати! Может быть, оставить его вам?
Это была высшая степень доверия, как понял Виталий.
— Пожалуй, это необходимо даже, — согласился он. — Мы сейчас все оформим, как положено.
— Бросьте! Это же не моя вещь.
— Но и не моя.
Вскоре они простились, вполне довольные друг другом.
В таком духе Виталий и доложил об этой встрече Цветкову.
— Хм, — потер подбородок Федор Кузьмич и посмотрел на разложенные по росту карандаши перед собой на столе и даже поправил их слегка, потом сказал: — Беседа полезная, ничего не скажешь. Тип, однако. Упустил девчонку, а теперь за голову хватается.
— Ну а нам что делать? — озабоченно вздохнул Лосев. — Тюрьмой воспитывать? Чепуха это. Тюрьма — кара, и больше от нее требовать ничего нельзя.
— Нет, милый мой. Все-таки каждого можно заставить уважать закон. Почти каждого. Вон криминологи наши, я читал, даже цифру вывели. Двадцать процентов людей, из числа не совершивших преступление в удобных, выгодных условиях, не совершили его из страха перед законом.
— А остальные восемьдесят?
— А остальные из-за честности своей, совести. Но двадцать процентов, выходит, подавили свою плохую наследственность, чувствуешь? Вот оно как. И вот чего нам в первую очередь надо добиваться, я полагаю. Из преступившего закон сделать боящегося закона, а потом — уважающего закон. А вот из злого доброго — это мы сделать не можем.
— Конечно, — согласился Лосев. — Только заставить уважать закон — это тоже, я вам скажу, непросто. Не бояться, а уважать. Тут надо все-таки какую-то долю нравственности привить, чувства справедливости, совести.
