Очевидно, несмотря на мой безукоризненно корректный тон и соблюдение всех норм субординации, он что-то почувствовал, потому что через несколько минут захлопнул папку и скрипнул, не глядя на меня:
— Свободны!
Не в лучшем настроении я покинул Управление и поехал к себе домой.
Я отдернул шторы и огляделся, состроив унылую мину. Это был мой дом, место, где я должен по всем правилам чувствовать себя спокойно и уютно… Я бывал здесь за последний год не чаще одного-двух раз в месяц, а то и реже, поэтому в квартире витал дух одиночества, запустения, холода, всюду лежала пыль. В остальном, однако, был порядок — без меня мою обитель никто не посещал. Я вооружился пылесосом и достал из-под кухонного стола банку с восковой мастикой. Терпеть не могу лакированные полы. То ли дело хорошо натертый паркет! Запах воска и скипидара всегда связывался у меня с праздником.
Закончив уборку, приняв душ и выпив кофе, я облачился в шелковый стеганый халат, обладавший, как я давно убедился, свойством создавать настроение умиротворения и покоя. Смеркалось, я задернул шторы и сел за письменный стол. Комната тонула в полумраке, лишь на поверхности стола лежал яркий круг света, позволяющий концентрировать внимание на листке бумаги, который я вынул из кожаной папки с окованными медью уголками. Пришло время серьезно подумать.
Честно говоря, заниматься этим дома я не имел права. Но что поделаешь, когда официальная обстановка не располагала к творческой деятельности. В своем рабочем кабинете я мог выдавливать из себя только казенные штампы, автоматически складывающиеся в приемлемую и понятную для начальства форму отчетов, рапортов, донесений. Правда, большинство относительно простых дел решались именно таким методом. Существовали инструкции, выработанные за десятилетия опытным путем алгоритмы, которые позволяли усилиями многих людей, действовавших исключительно в рамках своих служебных обязанностей и полномочий, «расколоть» проблему. Сейчас, однако, требовалось нечто совсем иное. Нужно было поймать за тонкую нить дрожащую тень бабочки-ассоциации, загнать ее в зыбкую ячейку памяти и прихлопнуть там, чтобы уже не вырвалась. Я никогда не мог четко уяснить себе, как именно происходит этот процесс. Иногда самые далекие от сути дела фразы, всплывавшие в мозгу, знакомая мелодия, донесшаяся из окна на грани слышимости, какой-нибудь оттенок цвета или запаха заставляли вдруг кристаллизоваться перенасыщенную массу фактов, в неуловимые мгновения превращая ее в жесткую пространственную решетку единственно возможной логической схемы. Искусство заключалось в умении особыми приемами, найденными после многих часов долгих вечеров и дней беспомощного метания в лабиринтах догадок, разрушающихся от грубых прикосновений рассудочного метода, привести себя в нужное состояние души и тела.
Своим любимым японским карандашом фирмы «Мицубиси», тонкий грифель которого не нуждался в кропотливой и грязной процедуре затачивания, я выписал на листке четыре цифры: 2 — 5 — 4 — 3, которые прочно врезались мне в память после того, как я мельком взглянул на кольцо Генрика во время игры в покер за столиком паба на таком далеком сейчас острове Гадё. Почему именно эти цифры и именно в такой последовательности использовал осторожный Виктор Богданович? Может быть, это перестановка чисел натурального ряда. 2 — 3 — 4 — 5? Тогда продолжение должно выглядеть, как 6 — 7 — 8 — 9 или, после аналогичной перестановки, 6 — 9 — 8 — 7.
Я торопливо вынул из пластикового футляра микрокалькулятор МК-54, включил его в сеть через блок питания, поскольку батарейки давно уже сели, и ввел программу дешифровки, сверяясь время от времени с листком из папки, на котором я, опять-таки в нарушение всех правил, норм и инструкций, записал ее вместе с текстом. Подставив в качестве параметра ряд: 2 — 5 — 4 — 3 — 6 — 9 — 8 — 7, я начал вводить в сумматор калькулятора одно за другим числа шифровки. Но, увы, результатом была лишь какая-то бессвязная белиберда. После того, как я получил подряд тринадцать согласных, что-то вроде щсптфцвврхктж, я прекратил свои тщетные усилия. В глубине души я понимал, в чем моя ошибка: не стоило так торопиться! Вот если бы я медленно встал из-за стола, зевнул и потянулся, не спеша достал микрокалькулятор, как бы нехотя, насвистывая «Чардаш» Монти, ввел программу, все было бы в порядке… Самое главное в таких случаях — делать вид, что тебе все это не очень-то и надо и не очень-то и хочется… Но, если серьезно, я не имел пока никаких стоящих идей. Я крутил эти четыре цифры и так и эдак, но все было напрасно, видимо, они не были связаны между собой никакой логикой. Не связаны ничем… В этот момент у меня как будто мелькнула тень догадки, какое-то смутное воспоминание. Но оно тут же исчезло.
Зато вдруг, благодаря какому-то странному сцеплению ассоциаций, совершенно неосознанному ходу мыслей, я понял, хотя теперь это и не было так уж важно, каким образом мои преследователи узнавали все мои намерения, почему они безошибочно всюду находили меня, а иногда даже опережали, ожидая в тех пунктах, куда я только еще направлялся.
Как я уже говорил, кое-что можно было объяснить тем, что меня проследили, кое-что — простым логическим ходом мыслей противника, совпавшим с моими рассуждениями, кое-что — предательством в Центре. Но оставалось непонятным, до сих пор не имеющим объяснения то обстоятельство, что моим врагам были известны такие подробности моего маршрута, которые я принял под влиянием минутного каприза и о которых знал только я один. И вот сейчас меня вдруг осенило, я внезапно понял: был еще кто-то, знавший последний вариант моего маршрута до тонкостей, некто, предавший меня, кого, однако, я не мог ни наказать, ни привлечь к ответственности законным порядком… Кто коварно прикинулся моим другом и помощником, а сам поддерживал связь с моими врагами именно тогда, когда я не мог этого заметить…
Компьютер! Конечно, в него был вмонтирован передатчик, тем более миниатюрный, что не требовал отдельного источника питания. Скорее всего, он был встроен в интерфейс между процессором и дисплеем, и работал только в то время, когда работал компьютер. Вот почему я не мог обнаружить его индикатором — для этого надо было раздвоиться! Мои преследователи получили на своем дисплее точно такой же вариант маршрута, какой компьютер рассчитал по моим вводным, а потом и окончательный вариант, выведенный на распечатку… Жаль, что я догадался об этом слишком поздно, а то можно было бы устроить им теплую встречу в одной из точек намеченного пути. Впрочем, еще не все потеряно.
В этот момент мне показалось, что кто-то скребется за входной дверью. Я прислушался. Через несколько секунд звук повторился. Было такое впечатление, будто чем-то осторожно пытаются поддеть язычок замка или царапают ногтем по обивке двери…
Я быстро выдвинул верхний ящик письменного стола и достал свой 5,45-миллиметровый ПСМ. Проверив, снаряжен ли магазин, я осторожно, стараясь не щелкнуть, вставил его в рукоятку пистолета и передернул затвор, досылая патрон в ствол. Потом погасил настольную лампу и, мягко ступая, чтобы не скрипнуть половицей, вышел в прихожую. Стараясь не становиться против дверного проема, прижимаясь к стенке, я приблизился к двери и уже протянул руку к замку, как вдруг заколебался. А стоит ли открывать дверь? Раз тот, кто стоит за нею, старается не шуметь, значит, он хочет сделать что-то, оставшись незамеченным. Но что именно? Может стоит подождать, пока он снова займется своей работой, а потом выбраться в окно, пройти по карнизу до соседнего балкона, с него перебраться на пожарную лестницу, спуститься вниз, а потом подойти снаружи, застав его врасплох? Но мне как-то не хотелось разгуливать по карнизу четвертого этажа в стеганом шелковом халате и с пистолетом в руке. Какого черта! Я лучше резко распахну дверь, это на какую-то секунду ошеломит его, и преимущество будет на моей стороне, во всяком случае, преимущество внезапности, а там посмотрим. Меня, однако, несколько удивляла кровожадность моих противников, их настойчивое стремление во что бы то ни стало добраться до моей шкуры. Я уже не являлся конкурентом в розысках кольца, а мстительность, не сулившая ничего, кроме осложнений с властями, была не в обычае этих прагматиков и рационалистов.
Быстро повернув ручку, я рванул дверь на себя и отскочил назад, держа пистолет наготове…
Тот, кто находился за дверью, был действительно застигнут врасплох. Он изогнул спину дугой, припал к полу, а из его до отказа разинутого рта вырвалось почти беззвучное: "Х-х-а!", свидетельствующее о крайнем испуге и ярости. Уши прижались к голове, широко открытые глаза горели зеленоватыми огоньками. Это был котенок самой заурядной масти: серый в полоску, с белым пятнышком на груди.
Я так напугал его, что несмотря на все мои «кис-кис-кис» и другие настойчивые попытки завести дружбу, он наотрез отказался пересечь порог и войти в прихожую. Пришлось сходить на кухню, налить молока в пластмассовое корытце из-под сметаны, куда я еще накрошил булку, и вынести угощение в коридор. Судя по тому, с какой жадностью, дрожа и захлебываясь, он начал лакать холодное молоко, котенок умирал с голоду. Впрочем, кошки очень хитрые существа. Я не раз замечал, как желая подлизаться к хозяину и быть принятыми в дом на правах домашних, бродячие кошки жрали сухие хлебные корки, брошенные им, хотя при других обстоятельствах никакой голод не заставил бы их пойти на это.
