И она равнодушно замолчала. А Севастьянов вдруг почувствовал, что попал в такой скверный просак, откуда ему теперь вот так, запросто, и не выскочить пожалуй, и это обстоятельство его только разозлило.
— А что, избавиться от них нельзя… было? — брезгливо сказал он.
— Зачем, они исправно переводят деньги.
— А дезавуировать, так сказать, э-э… не получится?
— Вы сомневаетесь в моих профессиональных знаниях?
— Ни в коем случае. Вы неправильно меня поняли. Дело совсем в другом. Там, кажется, какая-то темная история, смахивающая на провокацию, а я не хотел бы, чтобы доброе имя нашего госпиталя, и ваше в частности, трепали в связи с какими-то темными делами.
— Ценю вашу заботу, Алексей Александрович, особенно о моей врачебной деятельности, но вынуждена вам возразить. Речь в данном случае идет не об интригах, а о конкретных ссадинах и гематомах. И я не вдавалась в историю их происхождения.
— Значит, вы считаете, что поступили правильно?
— Разумеется.
— А что там, собственно, было? — он нахмурился, чувствуя уже свою полную беспомощность.
— Два человека, причем они руководители крупного производственного объединения, были безжалостно избиты. Мы зафиксировали многочисленные внешние повреждения, но рентген показал, что тяжких внутренних у пациентов, к счастью, нет. Правда, одному из них, опять-таки согласно договоренности с их предприятием, была предложена госпитализация с диагнозом сотрясение мозга, но пациент отказался. Тогда им были выданы акты экспертиз, по их просьбе, для предоставления последних в правоохранительные органы. Очевидно, с целью возбуждения уголовных дел по фактам избиений и нанесений телесных увечий.
— Но зачем же вы так скоропалительно выдали-то? — совсем уже огорчился Севастьянов. — Есть же порядок… сроки, наконец?..
— Все зависит, как вы знаете, Алексей Александрович, от степени занятости врача и просьбы пострадавшего. Нарушений я тут не вижу… У вас есть еще ко мне вопросы, Алексей Александрович? У меня не все дела на сегодня завершены.
— Та-ак…
Севастьянов совершенно уже не представлял, как ему сейчас реагировать на то, что произошло.
Звонить и оправдываться? Но ведь Тягаев и не требовал доклада об исполнении. «Сами, сами… — мысленно, конечно, передразнил Севастьянов своего начальника. Вот тебе и «сами»… с усами… И какой теперь выход?»
— Знаете, что, Елизавета Сергеевна, а принесите-ка вы мне те ваши заключения. Они, вероятно, остались в медицинских картах? Вот и хорошо, а я посмотрю… Благодарю вас, свободны, — и он, не поднимая глаз, потянулся к телефонной трубке, демонстрируя свою крайнюю занятость.
Лисова поднялась и молча вышла из кабинета.
Через десять минут секретарша Лидочка, тонко цокая высокими каблучками, внесла в его кабинет две медицинские карты и молча повернулась, чтобы уйти. А Севастьянов с непонятной для себя тоской вдруг обратил внимание на то, что ему б не над этой шелухой сейчас размышлять, а подмигнуть бы Лидочке, да намекнуть, что ее изумительные женские прелести так и толкают его на самое отчаянное нарушение всех мыслимых законов нравственности и субординации. Он ведь слышал, что Лидочка, в отдельных ситуациях и при определенных обстоятельствах, вовсе не строит из себя неприступную твердыню. И решительный натиск возбужденного страстным желанием противника якобы не раз заканчивался полной его «викторией». Он уже рот открыл, чтобы попытаться выразить нечто… невыразимое, но опоздал: Лидочка с гордым и убийственным равнодушием к его распаленным мечтам уже «зацокала» к двери на своих умопомрачительных ножках. И ему осталось только с тоской посмотреть на ее фигурку, затянутую в возбуждающе короткий белоснежный халат, который так шел ей… к лицу.
Бессильная ярость вдруг вспыхнула в Севастьянове, он готов был разорвать, уничтожить две эти совсем тоненькие медицинские карты, но… неожиданно передумал. Открыв нижний ящик письменного стола, небрежно сунул их между какими-то бумажными папками. Не было пациентов, вот и весь сказ. Никогда не было. Нет документа — нет и пациента…
Ничего большего майор Севастьянов сейчас не мог сделать для полковника Тягаева. Да, да, для полковника, у которого, в свою очередь, был, вероятно, другой полковник… или даже генерал. Он с раздражением сплюнул в сторону и подумал, что нет ничего худшего, нежели должность заместителя. Был бы, к примеру, Никаноров, тот, возможно, и послал бы того же Тягаева по определенному маршруту, потому что Никаноров — это видная фигура в медицине, а Тягаев — пусть и важный, однако всего лишь чиновник. И он, Севастьянов, — тоже чиновник… слушая которого эта старая стерва Лисова может позволить себе наглую усмешку. Давно пора ее… на пенсию, куда же еще… А свято место пусто не бывает… Всегда найдется тот, или та, кто с успехом заменит «на боевом посту» неудобного подчиненного.
Увы, даже и эта мысль не утешала майора медицинской службы Севастьянова, хотя и откладывала на время возможную казнь…
Турецкий вышел из душа, кутаясь в махровый халат, и увидел в прихожей Ирину с телефонной трубкой в руках.
— Кто стучится в дверь ко мне… с толстой этой… на ремне… Чего смотришь?
— Ты сейчас как, способен? — спросила жена, не имея в виду никакого подтекста, но Александру Борисовичу такие вещи надо было объяснять, иначе с чего бы это он вмиг уцепился за недосказанную мысль?
— Способен, разумеется, — с серьезной миной на лице ответил он, — но в весьма узком плане и в сугубо конкретной ситуации. А что, мне уже поступило предложение? От кого, дорогая? Неужели не от тебя? Не понимаю, кто еще сегодня может меня желать? Ты не в курсе?
— Да что ж с тобой делается сегодня?! — возмущенно прошипела Ирина. — Ты что, болен? У тебя… этот начался?
— Можешь не продолжать, — царственным жестом успокоил жену Турецкий, — об «этом», дорогая, не может быть и речи. Но ты — с телефонной трубкой в руке, и я подумал, что, может быть, кому-то из твоих близких подруг или просто знакомых женщин срочно потребовалась неотложная половая помощь? Ведь незнакомые не станут просто из простого приличия звонить в столь позднее время, не так ли? А я только что душ принял, чистенький, значит, такой весь перед тобой. Или сегодня мне уже не светит?
— Господи, какой болтун! — простонала Ирина, еще плотнее зажимая ладонью микрофон трубки. — Ну что ж тебе все неймется-то, Шурик ты мой? — уже с плаксивой интонацией закончила она и сердито сунула ему трубку прямо в живот, точнее, в руки, которые придерживали полы халата. — На-ка вот, это близкая подруга одной моей знакомой, и ей требуется срочная консультация. Очень срочная, там кровью, как я поняла, дело пахнет. Будь серьезным, ну, пожалуйста, ну, Шурочка!
— А консультация по таксе или как? — не менял своего радужного настроения Турецкий.
— Ты хочешь, чтоб я тебе заплатила? — почти разозлилась Ирина.
— Заметь, не я первый это сказал… А возьму я… — он критически осмотрел жену, прищурился и пробормотал с чувством: — А что, между прочим, доложу я вам, хорошенькая девочка… Очень, я бы даже сказал, хорошенькая… Особенно, перед сном… — Но, заметив, как вспыхнули глаза жены, заторопился: — Все, все, не будем волноваться, согласен договариваться на ваших условиях, мадам… Но, как понимаю, чуть позже, да? Лично я заранее согласен. А эта дамочка, — он кивнул на Ирину, — нынче как, они тоже согласны?
И тут же «схлопотал» по затылку свернутой в трубку газетой, — очень интересно, откуда она могла взяться в Иркиной руке? Хлопнуло не больно, конечно, но громко. Смеясь, Турецкий сказал в трубку:
— Прошу прощения, не знаю, как вас зовут, жена почему-то предпочла употребить газету… — легко отсмеявшись, он продолжил: — Я слушаю вас, какие проблемы? — И опять заметил в непосредственной близости от своей головы занесенную уже над ней свернутую трубку газеты. — Ну, все, правда, исправился! Видишь, — показал жене телефон, — разговариваю уже. Отдыхай… Нет, не так: отдыхай и готовься. Расплачиваться-то надо? А как же?.. Вот теперь действительно все, смех кончился. Иди, Ир. Слушаю вас, рассказывайте. Начните с того, кто вы, чем занимаетесь и что конкретно гнетет вашу бессмертную душу?..
Он еще несколько минут улыбался, но потом лицо его стало серьезным. Турецкий ногой придвинул к себе табуретку из-под вешалки и сел на нее. Ирина посмотрела, поняла, что шутки у Шурки закончились, успокоилась и ушла, ворча, на кухню заканчивать готовить ужин. В кои-то веки удалось обоим собраться за столом, и вот — на тебе! Беспокойное дело, Господи, когда ж оно все закончится?..
Турецкий явился на кухню минут через десять. Он не улыбался, напротив, лицо его было озабоченным. Вялым движением взял с тарелки ломтик ветчины, свернул его двумя пальцами и сунул в рот. Ирина возмутилась:
