— Не торопитесь, — сказала я. — Лицо Самойловой здорово изменилось после аварии. Попытайтесь абстрагироваться от тех синяков и ссадин, которые его сейчас украшают, — может быть, тогда что-то вспомните?
— Ничего себе! — заметил Григорович. — Да я ее себе теперь иначе и не представляю. Сейчас, я бы сказал, у этой женщины наблюдается полная гармония между внешностью и внутренним миром… Но если серьезно, то вы правы: болезнь и казенная одежда меняют людей неузнаваемо. Вот если ознакомиться хотя бы с фотографией…
— А вы не догадались заглянуть в ее паспорт, когда осматривали сумочку? — спросила я.
— Ну что вы! — с упреком сказал Григорович. — Я и без того чувствовал себя достаточно неловко.
— А вы не могли по этой причине не заметить записку с адресом? — на всякий случай спросила я.
Адвокат энергично помотал головой.
— Ну уж нет! — заявил он. — В этом отношении я был очень внимателен. Никакой записки в сумочке не было. Это я могу вам гарантировать. У меня прекрасная память — я и сейчас могу подробно перечислить, что там было: паспорт, кошелек с небольшой суммой денег, платок, помада, расческа, зеркальце…
— Ключи от квартиры, — машинально вставила я.
Адвокат озадаченно умолк и посмотрел на меня с некоторым недоумением.
— Да нет, ключей-то как раз там не было, — возразил он. — Это точно. Трубочка с валидолом была, парочка мятных конфет…
— Ключи тоже были, — сказала я. — Вы просто их не заметили. В боковом кармашке. Там же, кстати, где лежала записка. Может быть, вы вообще туда не заглянули?
— Да что вы такое говорите! — Арнольд Львович начал уже горячиться. — Вы меня дураком считаете, что ли? Повторяю: я помню каждую мелочь! Ни записки, ни ключей там не было!
— Постойте, — с тревогой воскликнула я, осененная внезапной догадкой. — Вы твердо в этом уверены?
— Могу поклясться на Библии, если для вас это так важно! — сердито сказал Григорович.
— Тогда это меняет дело, — пробормотала я. — Вы преподнесли мне своего рода сюрприз, Арнольд Львович! Возможно, ваша наблюдательность еще сослужит нам хорошую службу. Вы знаете, я теперь, пожалуй, пойду — нужно проверить одну мысль. Но, если вы не против, на днях я опять к вам загляну и постараюсь раздобыть для вас фотографию Самойловой.
Григорович посмотрел на меня с легким испугом и нерешительно пробормотал:
— Ну что ж, заходите. Не смею возражать.
— Тогда до свидания! — сказала я и поспешно покинула его квартиру.
Боюсь, что по пути в редакцию я несколько раз позволила себе нарушить правила движения: так не терпелось мне поделиться сногсшибательной новостью с коллегами. И, едва переступив порог, я выпалила:
— А вы знаете, что кто-то забрал у гражданки Самойловой ключи от квартиры?
Разумеется, никто этого не знал. Все молча уставились на меня и несколько минут переваривали это сообщение. А потом Кряжимский осторожно спросил:
— И что же это означает?
— Не знаю, что это означает, — сказала я. — Но, по-моему, что-то очень интересное. Давайте подумаем, кому могли понадобиться ключи от чужой квартиры? Ведь, кажется, друзей и близких у Татьяны Михайловны не имеется?
— Это еще не факт, — остудил мой пыл Виктор.
— Она могла положить ключи под подушку, — добавил Кряжимский. — Для большей надежности.
— А с чего ты вообще это взяла? — скептически заметила Маринка. — У тебя было озарение?
И только юный Ромка озвучил мою тайную мысль.
— Ключи забрал тот, кто взял записку! — голосом Шерлока Холмса произнес он. — Это элементарно!
— Вот и я думаю то же самое! — заключила я. — А отсутствие ключей обнаружил адвокат Григорович, когда искал записку. Он утверждает, что ошибиться не мог: у него профессиональная память.
— Допустим, — сказал Кряжимский. — Но это еще ни о чем не говорит. Как я уже упоминал, Самойлова просто могла переложить ключи в другое место — под подушку, повесить себе на шею наконец. Человек она, судя по всему, недоверчивый, а тут постоянное присутствие посторонних — медсестры, нянечки, адвокаты… Вот она и спрятала ключи от греха подальше.
Возможен и другой вариант. Виктор верно заметил — мы предполагаем, что Самойлова абсолютно одинока. Но откуда у нас такая уверенность? Вполне возможно, есть кто-то, кому она полностью доверяет и кому может поручить наблюдать за квартирой, пока находится в больнице.
— Я бы тоже так поступила, если бы зависла в больнице на несколько месяцев, — заметила Маринка. — Мало ли что! Вдруг у нее дома хомячки?
— Скорее уж крокодил! — сердито сказал Ромка. — А по-моему, все совершенно ясно: преступник побывал у Самойловой, получил адрес, ограбил квартиру и теперь преспокойно отсиживается дома у своей сообщницы.
— Ну, насчет того, что преспокойно — это ты хватил! — возразил Кряжимский. — Появление чужого сразу бросилось бы в глаза соседям.
— А он скажет соседям, что племянник, — и все, — не сдавался Ромка. — Да чего проще — пойти и проверить?
— Что ж, такой вариант тоже может иметь место, — согласился Кряжимский. — Но в таком случае проверять нужно очень осторожно. Если в квартире Самойловой прячется преступник, при малейшем подозрении он оттуда уйдет.
— Для начала можно просто спросить соседей, — солидно сказал Ромка. — Представиться разносчиком телеграмм и спросить. Мол, проживает ли кто в квартире номер пятнадцать…
— Ну что ж, тогда ты этим и займись, — ободрила я Ромку. — Только уж действуй так, чтобы ни у кого не вызвать подозрений! Не лезь на рожон!
— Нашего Ромочку никто не заподозрит, — невинно заметила Маринка. — Он на сыщика ни капельки не похож!
Худшего оскорбления для нашего курьера не существовало. Он бросил на Маринку взгляд, полный бессильного негодования, хотел что-то сказать, но передумал и только отвернулся. Вероятно, он боялся, что у него от волнения сорвется голос.
Уставившись на Маринку, я сделала страшные глаза и незаметно показала ей кулак. Она в ответ изобразила на лице полное простодушие, но не смогла удержаться от самодовольной улыбки — все-таки современная молодежь слишком долго выходит из детства. И самое прискорбное, что теперь это относится и к женщинам.
— Так я могу приступить, Ольга Юрьевна? — хмуро спросил Ромка, справившись наконец с волнением.
— Да, разумеется, — сказала я. — Надеюсь, все у тебя получится.
Мне и самой не терпелось смотаться по адресу Татьяны Михайловны, но я понимала, что у Ромки это получится лучше. Все-таки что ни говори, а он действительно менее всего походил на сыщика.
Едва Ромка ушел, зазвонил телефон. Трубку сняла Маринка и после недолгих переговоров протянула ее мне.
— Твой долгожданный доктор звонит, — многозначительно произнесла она и не утерпела, чтобы не спросить: — А он интересный мужчина, правда?
— Кому как, — ответила я. — Между нами чисто деловые отношения.
Голос Александра Михайловича в трубке звучал, как всегда, бодро и весело:
— Ольга Юрьевна, приветствую! Рад вас слышать! А у нас для вас хорошие новости. Можете сейчас к нам подъехать. Как раз дежурит медсестричка, которая может ответить на ваши вопросы.
— Отлично! — обрадовалась я. — Немедленно выезжаю!
— Так я жду! — жизнерадостно сообщил доктор. — До встречи!
Положив трубку, я задумчиво посмотрела на Виктора.
— Есть одна мыслишка, — сказала я. — Хорошо бы умудриться переснять фотографию Самойловой с ее паспорта. Только желательно сделать это так, чтобы она ничего не заметила. Возьмешься за это дело?
Виктор пожал плечами.
— Нет проблем, — ответил он. — Наверное, она спит иногда?
— Да уж, думаю, не без этого, — согласилась я. — Жаль только, мы не в курсе, какой у нее распорядок дня. Но ведь можно подождать, верно?
— Ждать и догонять — это по-нашему, — изрек Виктор. — Я возьму аппарат.
Александр Михайлович встретил нас как добрых знакомых, хотя я заметила, что появление вместе со мной Виктора слегка его разочаровало. Однако доктор был по-прежнему улыбчив и словоохотлив.
— Добро пожаловать! — провозгласил он. — Очень рад вас видеть! Сегодня вы вдвоем?
— Мой коллега Виктор, — сказала я. — Он фотограф.
— Очень приятно, — сказал Александр Михайлович, протягивая Виктору руку. — Меня зовут Александр. А вы, я вижу, во всеоружии? Кого собираетесь снимать?
— Я сейчас все вам объясню, — ответила я. — Хорошо бы только где-нибудь присесть, чтобы можно было спокойно поговорить.
Александр Михайлович понимающе кивнул.
— Айн момент! — сказал он. — Пойдемте ко мне в ординаторскую. Там нам никто не помешает.
Он отвел нас в небольшую белую комнату, где стоял старый диван и два письменных стола, на которых лежали пухлые истории болезней, исписанные торопливым неровным почерком.
