Ознакомительная версия.
– Как странно… Но статья же в вашей газете была?
– Да. Была. По моему я припоминаю тот материал. Жуткий бред! О каком-то сбежавшем директоре чего-то… Подождите… Ах, да, конечно! Директоре замка-музея! Того самого замка, о котором вы говорили! Кстати, эту статью написал ваш приятель, Сопиков.
– Он мне уже не приятель. Мы с ним поссорились и больше не поддерживаем отношения.
– Это очень хорошо! Если мы с вами в будущем собираемся сотрудничать, нам не помешает говорить откровенно! Этот Сопиков – такая редкая сволочь! Просто мечтаю от него избавиться!
Сотрудничать! Я смотрела на нее, широко раскрыв глаза. Господи, с чего она это взяла? Ничего ж себе! Какая удивительная наглость! Положи такой в рот палец – откусит всю руку! Какое счастье, что я показала ей не свою руку, а всего лишь муляж.
– Правда? А мне казалось, Сопиков – ценный сотрудник.
– Вы ошибались! Мне с трудом приходится его терпеть! Сопиков имеет огромные связи и вовсю этим пользуется. Честно говоря, даже я не знаю всех его связей. Сейчас Сопиков – первое лицо в пресс-службе одного известного депутата, и через Сопикова этот тип пытается давить на нашу газету. Я вынуждена печатать все, что приносит мне Сопиков, и ничего не могу с этим поделать! Все, что пишет Сопиков для газеты, исходит целиком из проклятого пресс-центра. Сопиков – марионетка, шестерка, делает все, что ему говорят, но при этом держится очень нагло, высокомерно, давит на всех. За последние годы он набрался силы и очень изменился. Когда Сопиков принес мне ту писульку про сбежавшего директора, я вообще отказывалась ее печатать! Содержание советское, смысл нелепый, ни один факт не проверен, наглое вмешательство в частную жизнь человека. К тому же, написано плохо, глупо. Сопиков вообще плохо пишет. Я отказалась. В тот же день меня вызвали «на ковер» к очень большому начальству и велели поставить этот материал точно в том виде, как его принес Сопиков, да еще на первую полосу. Мне угрожали…, как и чем – не важно. У меня не было другого выхода и я поставила на первую полосу эту дурацкую статью. Мало того, что я напечатала этот бред, так еще с комментариями какой-то незначительной фигуры…
– Кого именно?
– Как же его… черт… сразу и не вспомнишь…. Какой-то депутат из массы… без громкого имени…
– Горянский?
– Точно!
– Подождите. А в чьем пресс-центре сейчас работает Сопиков?
Она назвала одно известное в политическом мире имя. Имя политика, в данный момент занимающего первые позиции в сфере власти, политика с громкой и яркой карьерой, никак не связанного ни с блеклым незначительным Горянским, ни с той восходящей политической звездой, с которой часто связывали наш канал. Я была в шоке! Никогда бы не подумала, что Сопиков может взлететь так высоко!
– Ходят слухи, – продолжала редактор, – это только слухи… между нами… вы понимаете… так вот, ходят слухи, что этот громкий политик, в пресс-службе которого работает Сопиков, просто марионетка, а за ним стоит кто-то другой… Кто-то другой управляет им, но кто именно – неизвестно. Говорят о каком-то страшном человеке с огромными деньгами. Деньги там просто невероятные – миллиарды долларов. Миллиарды… Никто даже не пытается выяснить правду, настолько могущественна эта тайная сила. Да и шепотом не сильно осмеливаются говорить. Я вам рассказываю, как своей… Демонстрирую свое доверие…
Я не сомневалась, что коньяк развязал ей язык. Эта информация была очень ценной. Действительно, я никогда не слышала о таком…
– Как же со всем этим связан Горянский?
– Горянский – просто шестерка, пустое место. Бесцветная, обыкновенная личность. Он не имеет никакого политического веса. Я сама долго удивлялась, зачем давать к статье комментарий такого неинтересного политика. Но мне никто не объяснил, зачем.
– Выходит, материал, который принес Сопиков, был написан в этом самом пресс-центре?
– Именно там! От точки до точки! Сопиков просто принес его мне, подписал своей фамилией. На самом деле, все было ему продиктовано и мне запретили что-либо менять.
– Но зачем? Какая ценность была в той незначительной статье?
– Я не знаю до сих пор. Для меня это загадка. Но такая загадка, которую я ни за что не хочу разгадывать!
Мы расстались как две подруги. Я клятвенно пообещала по возвращении из отпуска позвонить. Домой я вернулась окрыленная! Сопиков получил информацию именно в таком виде, в каком она вышла в газете! Этот факт внушает сомнение, он странный и подозрительный, и указывает, что дело не чисто. А значит, письмо – не ложь! Это именно то, что я стремилась узнать. Раз так, в письме – правда. Чистая правда, от первого до последнего слова. Теперь я знаю это так же, как знал Поль Верден. Но я знаю и другое – то, что силы, стоящие за этой историей, более опасные и могущественные, чем думал Поль.
Я лежала на краю обрыва, уткнувшись лицом в траву. Справа догорал обломками черных железных костей новенький «форд-сиерра». Я подняла голову и попыталась сплюнуть бензин с губ, но почувствовала дикую боль – очевидно, несколько передних зубов были выбиты при падении. Голова поднималась легко: прямо надо мной был желтый диск заходящей к ночи вогнутой солнечной монеты. Воздух был невыносим. Я никогда не думала, что горящий автомобиль – это прежде всего вонь, невыносимая тошнотворная вонь догорающей резины. Нужно было спешить. Я сделала попытку подняться. Я видела собственные руки. Мои ладони сплошь были изрезаны стеклом. Кое-где из ран торчали оставшиеся осколки.
Я совсем не чувствовала боли. Очевидно, во время падения я цеплялась за лобовое стекло. Кровь стекала вдоль кистей тощими теплыми струйками. Попыталась пошевелить пальцами, чтобы вынуть из порезов стекло, но мои пальцы были неподвижны. Мне хватило рук только на то, чтобы перевернуться на спину. Теперь я видела небо прямо над своим лицом. Оно было прозрачным. Я чувствовала прохладу, словно погружаясь в толщу уносящей с собой животворящей воды. Небо забирало мою боль, когда я прикладывала к нему руки… Так лежать было слишком хорошо. Слишком хорошо для того, чтобы быть правдой. Все внутри смешалось: запах бензина и ощущение крови, и боль, какая-то совершенно слепящая боль, наскоками выворачивающая черепные изгибы.
Небо звало с собой. Я подумала, что во время полета, скорей всего, видела именно его: это огромное прохладное небо, пришедшее, чтобы навсегда забрать мои муки. Но… Нужно было спешить. Я снова попыталась подняться, опираясь локтем о землю. От моей одежды почти ничего не осталось. Футболка была изодрана в клочья, на которых запеклась кровь. Юбка, словно специально ножом, была изрезана на длинные, махровые от крови на концах, полосы. Туфель не было. Очевидно, я потеряла их, когда все произошло. Правда, я понятия не имела, каким образом оказалась так далеко от «форда». Во время аварии я была там, внутри, я помнила это точно! Впрочем, кроме этого я больше не помнила ничего.
Я попыталась вспомнить, но мыслей не было, все ушло. Изнутри черепа что-то очень больно разбивалось на осколки, накрывая мои глаза пеленой, сквозь которую невозможно было разглядеть и понять ничего, кроме этой самой, слепившей до отупения, боли. Времени не было вспоминать. Время шло и я ясно чувствовала над собой его спешащие волны. Я хотела привстать, но все внутри вдруг разодрала такая боль, от которой бензин выплеснулся изо рта с непонятным и непривычным для меня звуком, диким и страшным потому, что подобного звука я не слышала никогда. Так не могло кричать человеческое существо, такое не могло быть порождением даже невыносимой боли. Я упала на траву и стала кататься по ней, чтобы понять это только потом. Понять… и посмотреть на свою ногу.
Вначале я подумала, что это пелена, болью застилавшая глаза. Моя правая нога была вывернута пяткой вперед. Из огромной раны на икре торчало два каких-то белесоватых обрывка, причинявших мне совершенно невыносимую боль, когда я попыталась сдвинуть ногу с места. Очевидно, треснула кость, именно поэтому боль была настолько сильной… А два белесоватых обрывка просто представляли собой оборванные, обнаженные сухожилия. Я подняла глаза в небо, чтобы не смотреть на свою ногу. Я чувствовала, что безумно боюсь на нее смотреть. Боюсь не от боли, а от того невыносимого ужаса, который будит в глубинах человеческого существа пролитая кровь. Мне было гораздо легче думать об этом, легче ощущать, чем смотреть. Смотреть я не могла. Такое зрелище грозило полной потерей рассудка.
Бок машины догорал. Я не видела больше огня. В небо вместе с вонью по-прежнему валили черные клочья дыма.
Это было первым, что я почувствовала: под ногтем – белый цветок, точно такой же, как и все остальные, выстилающие дно каньона. Он оказался совершенно случайно под моим ногтем, я раздавила его и почувствовала жирную жидкую слизь, оставляющую пятна на коже.
Ознакомительная версия.
