Ознакомительная версия.
— Что-то я слышал о строительстве молельного дома, — начал припоминать я. — Ну-ну…
— Фундамент они, значит, заложили, стены возводить начали, а командовал всем, естественно, Полынников. Оказалось, он не только кузнец первоклассный, но и прораб будь здоров… Но долго такое самоуправство продолжаться, конечно, не могло. Петра и в райисполком приглашали, и в милицию по повестке, только никуда он не ходил. А как пойти, если минуты нет свободной: весь день на заводе, а вечером и выходные на стройке. Потом комиссии разные повадились на эту «стройку века», нервы мотали ему и его рабочим. Говорят, Пётр даже от имени общины письмо американскому президенту отправил, ведь тот тоже баптист. По «Голосу Америке» об этой стройке говорили и о тех палках, что им в колёса городские власти ставят.
— Теперь понимаю, почему его решили на собрании драконить, — наконец, соображаю я. — За «Голос Америки» можно вообще влететь по полной программе. Не сомневаюсь, Галина Павловна в райкоме уже не один строгач получила…
— И это не всё. Сразу после майских праздников к этой баптистской стройке подкатило несколько нарядов милиции и давай в мегафон требовать, чтобы рабочие разошлись по домам. Никто их слушать, конечно, не стал, а когда милиция попробовала применить силу, то Пётр во всеуслышание заявил, чтобы люди пели гимны и в стычки с властями не ввязывались. Тотчас пригнали пожарные машины, народ брандсбойтами шуганули, а Павла, как зачинщика, увезли в участок и так там отходили, что он потом неделю в больнице отлёживался. А ночью подогнали бульдозеры и разнесли всё по кирпичику. А ведь здание было почти готово, хоть внутреннюю отделку начинай.
Юрка уже не улыбается, а сидит, сгорбившись, и жадно тянет замусоленный окурок:
— Жалко, понимаешь ли, трудов людских, ведь столько баптисты сил на эту стройку положили, а с ними, как со скотами последними…
— Конечно, жалко, — подхватываю я, а Юрка меня не слушает и продолжает:
— Одного не понимаю: баптисты, атеисты — какая разница? Главное, чтобы человек свиньёй не был и соседу не пакостил, ведь все мы, в конце концов… — он слегка запинается, но договаривает, — ходим под богом…
В другое время я бы обязательно поддел его за эти слова, а сейчас и сказать-то нечего.
— Ладно, пойду. — Шустрик с силой вдавливает окурок в пепельницу и сдувает с пальцев пепел. — Послушаем, что на собрании скажут. Но ничего там хорошего, думаю, не услышим…
На заводе только и разговоров о предстоящем разбирательстве Полынникова. Кто-то уже окрестил собрание «судилищем», и это тотчас подхватили в цехах. Моего объявления, где я собираюсь сводить счёты с Нинкой Филимоновой, никто словно не замечает. Да и кому оно может быть интересно, кроме комсомольцев? И тех придётся собирать силой, по доброй воле они не придут. Впрочем, я это заранее предусмотрел: схожу в табельную, заберу пропуска, и никто из моих гвардейцев до окончания собрания за проходные не выйдет.
Но пока суть да дело и отношения с Галиной Павловной окончательно не испортились, мне нужно провернуть ещё одно важное дельце — успеть подать заявление на вступление в партию. Пока я комсорг, это можно сделать. А как без этого двигаться по карьерной лестнице? Не вечно же бегать мальчиком на побегушках или корпеть над чертежами в своём конструкторском бюро.
О подаче заявления я разговаривал с Галиной Павловной уже не раз, но ничего конкретного она не обещала. Как парторг, она формально заинтересована в росте своих рядов, и будь я на её месте, всячески способствовал бы этому. Однако особого энтузиазма она не проявляла, и я этого не понимал. Неужели Шустрик прав, и тут вступал в силу какой-то неведомый мне второй слой, а то и третий?
А несколько дней назад я всё-таки добился от неё конкретного ответа. Оказывается, что приём ИТР, являющихся авангардом ПРОЛЕТАРИАТА, строго ограничен. Рост рядов должен происходить за счёт рабочих, которым этого как раз не надо. В нашей строительной индустрии ещё по-божески — на одного инженера должно приходиться двое рабочих. В других отраслях — больше. Подготовь для вступления пару рабочих, подсказала Галина Павловна, тогда и о тебе подумаем.
Но как это сделать? Рабочего нынче в партию и на аркане не затащишь. Это мне нужно расти в карьерном плане, а простому работяге-то куда? Льгот для рядового коммуниста никаких, а взносы плати регулярно да на собраниях время теряй. Короче, вербовка перспективных кандидатов, как, вероятней всего, решила Галина Павловна, окажется мне не по силам.
Но здесь-то она просчиталась. У меня на учёте всё-таки тридцать два комсомольца, и я для них какой-никакой авторитет. Побеседовал я с ними понапористей, пообещал выколотить отпуск летом и путёвки в крымский санаторий под него — и два вполне реальных рекрута у меня в кармане. Правда, пришлось заполнить за них все необходимые документы и позаниматься по Программе и Уставу партии, но без этого никуда не денешься. Таковы правила игры.
Сегодня, когда всё готово и документы аккуратно уложены в папочку, можно поговорить с Галиной Павловной понастойчивей. Никуда ей не отвертеться: соотношение рабочих и служащих я не нарушу, а рост рядов — вот он налицо…
Дверь в партком приоткрыта, и из-за неё, как всегда, доносятся бравурные звуки включённого на полную катушку репродуктора. Правда, на сей раз вместо маршей гремит бессмертный фольклор наших братьев-украинцев:
Ты ж мене пидмануда,
Ты ж мене подвела-а… —
жизнерадостно голосит обманутое мужское трио, но при этом почему-то жалко не певцов в расшитых рубахах и красных шароварах, а обманщицу из песни. Галина Павловна, вероятно, полностью солидарна с песенной героиней, и из парткома по коридору разносится её трубный глас, фальшиво вторящий певцам.
Вежливо стучусь в дверь и выжидаю.
— Да-да, — прерывает музицирование Галина Павловна, — входите.
— Я по личному вопросу, — бормочу я и заранее прикидываю, как резать правду-матку, если она вспомнит Филимонову.
— Давай, что там у тебя? — коротко бросает она и делает вид, что увлечена лежащими перед ней бумагами, хотя за секунду до этого чистила ногти пилочкой. Потом замечает, что забыла надеть очки и тут же водружает их на переносицу.
— Вот, заявления принёс. В партию. Своё и ещё двоих рабочих.
— А что ты за них носишь? Сами придти не могли? — подозрительно интересуется Галина Павловна и исследует заявления, будто они поддельные.
— Люди посменно работают и заняты, — начинаю хитрить и изворачиваться, хотя всё и так понятно. — Попросили меня занести. Но если надо, сами подойдут, я им передам.
— Ладно, чего уж там! — великодушно машет рукой Галина Павловна. — Подумает, обсудим на партбюро, тем более разнарядка сейчас пришла… Кстати, хорошо, что ты зашёл, к тебе есть партийное поручение. Ты объявление об общем собрании читал?
— Конечно.
— Будем обсуждать аморальное поведение Полынникова. То, что произошло, надо не только осудить всем коллективом, но и дать этому принципиальную партийную оценку.
— Ну, с этим-то будет всё в порядке, ведь солирует ваш зам Ромашкин, — усмехаюсь я, потому что всегда подтруниваю над Ромашкиным за его дубовость и косноязычие. — Уж, он-то даст стране угля…
— А что ты против него имеешь? — ухмыляется Галина Павловна, но тотчас сдвигает брови домиком. — Он парень неплохой, хоть и простоватый, может ляпнуть что-нибудь лишнее, потом не расхлебаешь. А на собрании будет присутствовать представитель райкома. Речь Ромашкину мы уже подготовили, он её вызубрит наизусть, но лучше подстраховаться. — Она величественным жестом наливает из графина воды в хрустальный стакан и отхлёбывает маленькими глоточками, как коньяк. — Вот я и подумала тебя подключить. Язык у тебя подвешен, можешь час без передышки говорить. Так что давай, комсомол, включайся в работу. Тезисы его доклада я тебе дам. Считай, что это первое твоё партийное поручение.
Я пожимаю плечами и неуверенно отвечаю:
— Что ж, раз надо…
А на душе кошки скребут, будто я кого-то обманул или предал. Хотя кто мне Полынников — сват или брат?.. Господи, почему одного Ромашкина мало?!
А трое добрых молодцев из репродуктора ухарски кричат мне вдогонку:
Ты же мене молодого
С ума-разума свела!..
Мы с Ленкой шагаем по вечернему парку, и кажется, что всё вокруг плавает в густом, почти осязаемом запахе цветущей сирени. Фонари светят высоко над кронами деревьев, рано зазеленевших этой весной, и свет теряется в листве, так и не достигая асфальтированных дорожек.
Ленка весело помахивает сумочкой и, озорно поглядывая по сторонам, всё время норовит шагнуть с асфальта в молодую упруго-резиновую траву. Я же задумчиво плетусь следом, тяжело печатая шаги по дорожке, и никак не могу понять, отчего Ленка веселится.
Ознакомительная версия.
