Пробираясь сквозь толпу, я работал локтями, и это помогло мне, ко мне вернулись силы. До этого мне казалось, что у меня начинается лихорадка. И снова я остановился и подумал: «Зачем мне вся эта возня?» Да, сказал я, глядя в розовые круглые личики двух милых тетушек, таких маленьких и пухленьких, что, казалось, толкни их — и они покатятся, как два бочонка, через всю площадь, расталкивая прохожих… Да, сказал я, а разве не главный и, пожалуй, единственный довод в мою защиту — это то, что мне случайно, поверьте, совсем случайно посчастливилось разыскать старых друзей и — благодарю тебя, Господи Боже! — вновь обрести любимую женщину? «Любимая женщина!» Я был готов орать эти слова во все горло, так меня взбудоражила мысль о Хелен. «За мою любимую женщину!» — произнес я и смело ринулся на арену, как гладиатор, размахивая мечом и сверкая щитом; а высоко в окнах над ареной уже решалась моя участь: там все зрители единодушно нацелили пальцы вниз — вниз!
В театре «Омнибус» давали комедию «Спокойной ночи, Чарли!», и весь состав игравших в ней актеров был изображен на фотоснимках, помещенных у входа. Сам Чарли был в пижаме, с наволочкой в руках, две дамы лежали в постелях, а старый джентльмен сидел в инвалидном кресле — все они были заняты самыми что ни на есть естественными для людей делами, но с такими отсутствующими лицами, какие обычно бывают только у актеров на фотоснимках. Из вертящейся двери ресторана «Омнибус» вышли два молодых человека. Они почему-то ссорились. Я до сих пор совершенно ясно помню, о чем они спорили — о восстановителе для волос. Оба были ужасно злы друг на друга. Затем в вертящуюся дверь протолкнулись важная крупная дама с ярко-желтыми волосами и очень тощий старикан, который трясся от холода. И вправду было холодно. Снег снова начинал падать, потихоньку, очень медленно, плавно, ласково.
Все еще в лихорадочном возбуждении от нахлынувшего на меня необузданного порыва счастья, я завернул за угол и сразу же нашел ту самую «Зеленую Тарелку».
У дверей ее стоял некто, одетый, по-видимому, Санта-Клаусом, в остроконечной шапке темно-серого цвета. Клочкастая свалявшаяся борода съехала набок, а рука, державшая щит с названием заведения, была откровенно грязна.
На щите было написано печатными буквами: «Пожалуйте в Зеленую Тарелку», а ниже — ее изображение. Проходя мимо старика, одетого Дедом Морозом, я заметил, как он вытащил из кармана своего очень заношенного наряда очень неопрятный носовой платок и принялся сдвигать в сторону бороду, чтобы она не мешала ему сморкаться. Как это можно по прошествии стольких лет помнить бороду у какого-то там старика, спросите вы. Потерпите немного, и вы поймете, что у меня были все основания ее запомнить, да еще как!
Я поднялся по лестнице и очутился в помещении, сплошь уставленном маленькими столиками. Там никого не было, за исключением двух официанток, которые неподвижно восседали в углу наподобие изваяний в Музее восковых фигур мадам Тюссо.
Конечно, для трапез и застолий время было совершенно неподходящее. Поэтому эта пещера и была так пуста. Все игры пока происходили на улице. Я выбрал столик у окна и сел. Одна из механических кукол приблизилась ко мне, прикрывая рукой зевок. Я заказал чай с булочкой. Все еще зевая, она прошла к вырубленной в стене нише и тут, словно под действием электрошока (а может, ей кто-то шепнул в ухо: «Восстань от сна, твой час настал!»), пронзительным голосом громко крикнула куда-то вниз: «Айбуладин!» — после чего побрела к своему стулу в углу, где снова застыла в позе воскового истукана.
Я смотрел в окно на стены домов напротив, и они казались мне крутыми скалами с острыми очертаниями вершин. Отсюда все было видно неотчетливо. Площадь тонула в темной дымке. Люди передвигались как тени, и было такое ощущение, что вот-вот из полумрака выплывет в своей лодке Харон. Где-то там, наверху холма, продолжали водить свои хороводы доисторические чудища, а внизу слышалось тихое «шлеп-шлеп, шлеп-шлеп», — то ленивые волны бились о подножие скал.
Вдруг дверь распахнулась, и вошел Хенч. Его нетрудно было узнать. Он был такой же, как раньше, увалень, большой, грузный, бесформенный, как перина, с маленькой круглой головкой, на которой сидел котелок, тоже до смешного крошечный. И еще одна типичная деталь в этой зарисовке — он всегда носил с собой зонт, неаккуратно сложенный и потому очень смахивающий на растрепанный кочан капусты. Стоя на пороге чайной, он был точной копией клоуна-комика, развлекающего публику в мюзик-холлах, — страшно раздутый в тех местах, где положено быть стройным, с плаксивой миной. Казалось, он вот-вот запоет писклявым, жалобным голоском потешные куплеты.
Он огляделся и, увидев двух официанток, открыл было рот, но опять закрыл и тут увидел меня. Так же как и Чарли Буллер, он меня не узнал и направился к другому столику. Тогда я встал и пошел ему навстречу. Мы стояли с ним посредине этой утыканной столиками пустыни, подобно Стэнли и Ливингстону во время их исторической встречи в африканской пустыне.
— Привет, Хенч! — закричал я. — Вы что, не помните меня?
Он посмотрел на меня, широко раскрыв рот; уронил зонтик, потом поднял.
— Нет, — сказал он смешным, тоненьким голоском, — боюсь, что…
— Дик Ган, — подсказал я.
Тут с ним стало твориться нечто невообразимое. Он страшно разволновался, и тело его заколыхалось. Я даже испугался, что он, чего доброго, вывернется наизнанку. Он был растерян, смущен и обрадован, ну просто как барышня, впервые попавшая на бал. Я сразу понял, в чем дело. Он не ожидал, что кто-то может, пренебрегая общественным мнением, заговорить с ним, да еще на людях. (Увы, он жил в этом убеждении далеко не первый день!) Чтобы помочь ему, я взял его под руку и повел к моему столику у окна. Он молча сел. Появилась механическая кукла. Я заказал чай с булочкой и для него.
— Может, вы голодны? Хотите вареное яйцо или еще что-нибудь? — спросил я.
— Нет-нет, — поспешил отказаться он, — конечно не хочу. Вовсе не хочу.
Видя, что его трясет от страха, я без промедления приступил к делу. Итак, сказал я ему, мне известно, что он должен был встретиться здесь, в чайной, с Осмундом, но Осмунда задержали дома некоторые обстоятельства, и поэтому он попросил меня проводить Хенча к нему в квартиру, которая была в нескольких десятках метров отсюда, на площади.
Казалось, мое появление совершенно ошеломило Хенча. Вот уж кого он совсем не ожидал лицезреть, так это меня. До этого момента он вообще не знал, пойдет ли на эту встречу.
— Понимаете, Ган, увидеться с Осмундом теперь, когда прошло так много времени… То есть я хочу сказать… Это вызовет столько грустных воспоминаний, правда, очень даже грустных…
— Так вы его не видели с тех пор, как?.. — Я замялся.
— Нет, — быстро ответил Хенч, — целых пять лет… То есть почти целых пять лет. Последний раз мы виделись в Истбурне, совершенно случайно, на фронте. Немного поболтали. Думаю, это вряд ли можно считать настоящей встречей.
— Нет, конечно нельзя, — искренне согласился я.
Трудно передать впечатление, которое на меня производила беседа с Хенчем. Он не то чтобы говорил — он щебетал, и притом как-то уж очень жалобно, так что на ум приходило странное сравнение с канарейкой, вырвавшейся на волю и теперь пытавшейся донести до слушателя рассказ о том, каково ей пришлось в клетке. Этот дребезжащий, тоненький, трогательный голосок исходил из тела, которое при должном обращении с ним и заботе могло бы быть величественным, солидным, внушать уважение.
Хенч был ростом, как мне думается, шесть футов, не меньше, и при этом имел весьма массивную фигуру. Но вот беда — он был словно сделан из мягкого мучнисто-белого теста, которое скатывалось в валики, образуя жирные складки на шее, на затылке, под глазами, между пальцами. И волосы у него были такие светлые, что сливались по цвету с кожей, и потому были почти невидимы. Купаясь в ванне, он, наверное, походил на здоровенного моржа. При всем при том его лицо не было лишено приятности. В нем читалось добродушие, честность, искренность. Теперь, после стольких переживаний и бед, в его глазах застыло тревожное, горестное выражение. И двигался он — кстати, то же самое я подметил в Осмунде и Буллере, — как будто сторонился людей, потому что принадлежал к особой секте — секте отверженных.
Между прочим, его лицо могло быть и другим, и очень скоро я стал тому свидетель.
— Для чего я нужен Осмунду?
— Он хочет, чтобы вы встретились с Пенджли, — без обиняков ответил я.
Вот когда оно изменилось!
В мгновение ока Хенч словно превратился в опасного зверя. Его тело напряглось, и рука, до этого вяло лежавшая на столе, выпрямилась, налилась силой, стала железной.
— Пенджли… — повторил он за мной. — Наконец-то он опять появился…
На какое-то недолгое время он, казалось, забыл обо мне, просто сидел, уронив голову, чуть подавшись телом вперед, что-то обдумывал, вспоминал. Официантка принесла нам еду. Я занялся чаем с булочкой. Хенч машинально проглотил свой чай. После этого он заговорил монотонным, дрожащим голосом, глядя прямо перед собой; его глаза были устремлены в окно, куда-то вдаль, к вершинам каменных скал, у подножия которых плескались воды Стикса. Иногда он сбивался, глотал слова, но речь его текла сплошным потоком, словно я завел патефон и пластинка вертелась, вертелась…
