Так что дед обучил меня своему ремеслу не хуже кулинарного техникума, эта работа все-таки не одним дипломом оценивается, а умением, результатом, тут халтуру за словами не спрячешь, людей за свои деньги горелый или сырой плов есть не заставишь. И я знал, что у меня есть надежная и нужная людям профессия, не сложится, не получится где -- место у плиты для меня всегда найдется.
Не знаю, что сыграло решающую роль -- дети, неустроенность или работа, к которой я терял интерес день ото дня. Да и мог ли я называть то, чем занимался, инженерной работой? Все на каких-то побегушках, в каждой бочке затычка: улицы мести, деревья сажать, на строительство срочного объекта --везде в первых рядах; совещание, мероприятие какое -- опять бегом, бросай все дела. На сенокос, на виноград, на овощную базу -- опять давай-давай! А уж о хлопке каждую осень я молчу, не мне вам рассказывать, что это такое...
Знаете, я даже рад, что на меня вдруг все так сразу навалилось: семья, дети, непутевый отдел, "инженеры", наподобие Дильбар, внучки, дочки влиятельных папаш. На одно лицо размалеванные Анжелы, Элеоноры, Гульчехры, Санобары, Сусанны, Фиры, Эсфири, которым и слова не скажи... Иначе бы я никогда не решился порвать все сразу, отирался бы, наверное, до седых волос в отделах, жил бы по принципу: "День прошел -- и слава Богу. Зарплата идет и ладно, а может, и премию подкинут". Да и семью на сто семьдесят одному тянуть невозможно. Про квартиру я уж не говорю -- пример Марика у всех в памяти, а детям моим сегодня не просто крыша над головой нужна, простор необходим, их ведь вон сколько. Вы и сами знаете, у котла я всегда чувствовал себя хозяином положения, так что это мое место. Премии я в тресте получал, и не раз, да ведь там их всем дают, никого не обделяют. Но ни разу никто меня за работу не поблагодарил, не порадовался, что толково и в срок что-то сделано. А тут на днях подходит ко мне одна девочка, лет шести, и протягивает конфетку, говорит: "Дядя, вы такой вкусный плов готовите всегда, спасибо..." Очень тронуло меня это, больше премий и похвальных грамот, что раздают всем подряд по большим праздникам...
Друзья внимательно слушали, не сводя с него глаз. Фатхулла обернулся, обвел рукой свои владения:
-- Смотрите, еще нет обеденного перерыва, а народ уже подходит. Видите, у многих в руках кастрюли, чашки -- кто домой берет, кто на работу. Девять из десяти -- мои постоянные клиенты, и мне жаль, когда плова не хватает на всех. Знаете, какая это радость -- видеть довольные лица и длинную очередь к твоему казану? Бывает, иной раз не приду на работу, так спрашивают: где наш повар, почему сегодня плов не тот? Здесь я и получаю больше, чем в тресте, и заработанные деньги мне больше в радость, чем те, высиженные. За час-два от огромного котла не остается ни рисинки, и я свободен. Я занимаюсь только пловом, а если и подметаю, то лишь свою территорию. "Свободен" не означает, что бездельничаю, меня, как и деда, стали приглашать на свадьбы, торжества, и месяц мой расписан на много дней вперед, вот, посмотрите... -- Фатхулла вынул записную книжку, заполненную аккуратным, убористым почерком: телефоны, адреса. -- ...Оказывается, в Ташкенте не так уж много мастеров, которые берутся готовить свадебный плов. Конечно, на первых порах и слава деда моего помогла, помнят его в узбекских кварталах старого города, а теперь у меня и своя репутация крепкая, от желающих отбоя нет. Город большой, народ живет хорошо, весной и осенью в сезон свадеб с ног валюсь, устаю, и тут и там --тяжеловато. Но эта работа и усталость мне в радость, да и труд оплачивается щедро. Я уже первый взнос в кооператив внес -- на пятикомнатную квартиру! Райисполкомовцы заходят обедать, они и помогли, чтобы в другой район меня не сманили. Дом тут, рядом, в третьем квартале сдается. Так что через полгода прошу на новоселье...
Мусаев замолчал, налил себе в пиалу чая, сделал пару глотков, словно в горле пересохло.
-- Однажды вы поняли Марика,-- продолжил он,-- помните, когда он уехал с хлопка? Теперь поймите и меня. Причины разные, но суть одна: абы как работать не хочется, хочется быть на своем месте, заниматься делом. Ну, мне пора, а вы сидите. Если не попробуете мой общепитовский плов -- обижусь. Уверяю, он не хуже того, что я готовил на хлопке.
Он легко поднялся с места, уверенный в себе, и пошел к котлу, у которого его уже дожидалась изрядная очередь... Они тоже съели тогда по порции действительно отменного плова и хвалили товарища...
-- Фатхулла... -- повторил сейчас Рашид, вспомнив приятеля.
Почему он так редко бывал у Фатхуллы на Чиланзаре? Ведь и машину имеет, и по делам часто бывает на Чиланзаре -- едва ли не каждую неделю его, как и Дильбар, посылают за всякими бланками, отчетами для треста, используя как курьера с собственной машиной. Да потому, видно, что он стыдился встречи с Фатхуллой. Конечно, стыдился, хотя никогда об этом всерьез не задумывался. Подспудно, неосознанно стыдился, не избегая встреч специально, но чувствуя, что они доставят мало радости, ведь не миновать вопроса: как дела, чем занимаешься? А дела-то у него все какие-то мелкие, незначительные, и уже не по возрасту: Фатхуллу-то не обманешь, он сам инженер. Все эти мигающие, светящиеся табло, диаграммы, карта-мишура,-- что это, как не цирк, примитивные игры для взрослых, тех, кто сам хочет обмануться, радуясь, что нажатием кнопки может вызвать красивый сполох огней или бегущую строку цифр, которые устарели уже до того, как их заложили в программу? Фатхулла спрашивал бы о деле, а дела-то нет, одно мельтешение, мелкое, суетное оправдание бытию.
Сейчас, когда мысли, неожиданно закружившись вокруг Дильбар, переметнулись от нее к Марику и от Марика к Фатхулле, Давлатов почувствовал, что он завидует Мусаеву. Нет, не тому, что тот хорошо устроился, а тому, что есть у человека дело, которое он знает и которое дает ему не только хлеб насущный, но и душевное равновесие.
От этих дум стало как-то не по себе. Пытаясь отвлечься, он вгляделся в даль, но глазу не за что было зацепиться -- кругом лежала пустынно однообразная, желтоватая, небороненая земля. Взгляд вновь уперся, как вчера, в Чаткальский хребет. Странно, сегодня он казался несколько иным, чем вчера, вроде открылись новые альпийские луга на склонах, резче и четче обозначилась седловина. "Отчего бы это?" -- подумал Рашид и вдруг обнаружил, что над горами нет клубящихся облаков,-- над ними ясное, как и над полем, голубое небо, оттого-то и картина совершенно иная.
На ум пришел Рерих, чьи картины напомнили ему неожиданно открывшийся по осени хребет. Но, сколько ни рылся в памяти, ничего больше с этим именем связать не смог. "Немец",-- решил наконец и понял, откуда он знает эту фамилию: совсем недавно была телевизионная передача. "А, телевизионная..." -- подумал он и успокоился. Ни к чему рыться в памяти: телевизионные знания -- обманчивые, как недолгая любовь: с глаз долой -- из сердца вон.
Но ясно видный хребет будоражил мысли, заставлял думать, и неожиданно Рашид ощутил желание заглянуть в себя, разобраться в своей жизни -- опасная затея, и что-то в нем неистово сопротивлялось этому желанию; две силы словно раздвоили его, лишая воли, и он уже бездумно вглядывался в пустые поля, не смея поднять глаза на высокие горы, сеющие смуту в его сознании.
В памяти всплыл случай пятилетней давности. Тогда в моду только вошли широкие, яркой расцветки галстуки с обязательным платочком в тон в нагрудном кармане пиджака. Прямо "галстучная революция" произошла, к которой, как всегда, оказалась не готова отечественная легкая промышленность. Но жена, добывавшая себе немыслимыми путями косметику, достала ему такой комплект: широчайший галстук на шелковой огненно-красной подкладке, на лицевой стороне -- кубизм и авангардизм, все вместе, и такой же платочек. "Италия",-- гордо объявила жена, вручая подарок.
Галстук и впрямь был супермодный. Не раз потом спрашивали мужики то на автобусной остановке, то прямо на улице: "Где достал?" На что он отвечал кратко: "Италия",-- и все становилось на свои места. На огненно-красной подкладке галстука имелась шитая золотистыми нитками броская эмблема с названием фирмы, а чуть ниже, помельче, указан состав ткани -- стопроцентный полиэстер.
Однажды в отсутствие жены, перевязывая галстук, Рашид решил, что не мешало бы слегка подгладить его. Доставая утюг, он посмеивался над собой --кто же гладит стопроцентную синтетику? -- но утюг все же включил. Укладывая на стол одеяло для глаженья, внушал себе остановиться, но руки делали свое дело, и когда разложил галстук, подумал: "Ну ладно, хоть через марлю", но руки к лежавшей рядом марле не потянулись. Он занес тяжелый утюг над галстуком и, как показалось ему, долго стоял в сомнении. Один голос шептал: "Остановись, не рискуй, это твой самый модный галстук, вызывающий зависть у половины города", другой, словно бес, подталкивал: "Да что ты, и прижмешь-то всего разок..." Он приложил утюг -- и галстук растаял на глазах...
