Коридор - тот, что вел от входной двери, - был выложен черными и белыми плитками и напоминал шахматную доску. Почти рядом с парадной дверью, напротив кабинета директора, был закуток - о нем всегда говорили шепотом: карцер. Туда-то около пяти вечера, когда остальные гоняли мяч во дворе, заталкивала меня учительница, шепча на ухо:
- Ну что, нравится тебе глядеть мне под юбку? Нравится?
И перед тем как захлопнуть за мной дверь, она - уже всего лишь зловещая тень на фоне светлого дня - грозила:
- Ладно, утром посмотрим - может, разонравится.
Карцер был совсем маленький, метр на метр, похожий на ваш; ни слухового окошка, ни лампочки, ничего - одна тьма, - рассказывал дальше парень, с грустью доев тартинку. - Я никогда не плакал, не просил, чтобы выпустили: гордость не позволяла доставить Ляжке такое удовольствие. Вспоминаю - а кроме плохого, мне вспомнить нечего, - как скорчившись сидел в углу, стараясь думать о хорошем: о маме, о бабушке и о папаше-варваре, который меня бросил, но, знай он о моей беде, он, конечно же, вернулся бы и вызволил меня из плена. Пробовал я утешать себя и по-другому: всю ночь я буду расти, расти и, став великаном, всем на удивление разрушу эти стены и сам себя вызволю из тюрьмы. Ведь бывают же чудеса: например, волосы за ночь седеют. А чтобы стать выше дверной ручки, нужно много дней и ночей - это каждому известно.
Вот так он и заработал эту чертову - как там ее? - клаустрофобию. Я жалела его всей душою, которую он разбередил еще больше, прибавив:
- И ведь она каждый день наказывала кого-нибудь Она же нарочно сверкала ляжками.
- А еще учительница! - возмутилась я. - Бедненький ты мой! Сокровище мое!
И я, помнится, прижала его к себе, гладила по голове - как ласкала бы ребенка. "Но ведь ему уже за тридцать, да и мне двадцать четыре", - твердила я себе, но напрасно. Может, это и странно, что убаюкивать его стала я, однако мне такое занятие понравилось - так бы и просидела все утро.
Немного погодя я заметила, что он задремал; я осторожненько подсунула ему под голову подушку и погасила светильник около нашего ложа. В синеватом свете, пробивавшемся сквозь жалюзи, он протянул мне руку - возьми, мол, - прошептав:
- Как вы добры ко мне, Белинда.
Привыкнув к полумраку, я разглядела его глаза и в них - волнение Не особо взвешивая все "за" и "против" - к чему мелочиться? - я ответила на молчаливый вопрос просто:
- Раз Красавчик передал меня тебе, я твоя.
Этим мы на тот раз и ограничились. Он, не отпуская моей руки, почти сразу же заснул сном сильно уставшего человека. А я долго смотрела на него, спящего. Во внешности дружка я при случившейся замене ничего не потеряла - да и возможна ли была замена на худшее? Что касается остального, то я вообще знала о нем только, что он родился в Марселе, не любит помидоры и носит на левой руке обручальное кольцо, широкое и плоское, однако оно не мешает ему засиживаться в ресторанчиках в одиночестве до самого утра и подслушивать исповеди подставных рыболовов. В отличие от Красавчика он не вертелся как заведенный, но напасти явно не оставляли его и во сне - судя по судорожным вздохам и гримасам. Я откинула одеяло, чтобы чмокнуть его в грудь, прямо над повязкой. Кожа у него была гладкая, запах приятный. Я провела рукой ниже, к талии. Честно говоря, мне хотелось опустить ее еще ниже и пощупать там осторожно, чтобы не разбудить его, а может, и не только пощупать, но чтобы он ничего не понял, - а потом я бы, глядя на его лицо, посмотрела, что ему снится. Но нет ничего хуже колебаний - можете себе представить, что со мной творилось; я заставила себя подняться. Укрыла его одеялом, старательно поправила постель и отправилась спать на софу.
Но тем не менее с того дня, как я уже говорила, я стала его подругой.
В два часа пополудни, когда он и не думал просыпаться, я спустилась в кухню, где все уже были в сборе. Мадам еще не отошла от ночных событий и бесновалась при одной только мысли, что этакое стадо побывало в ее заведении. Но когда я дрожащим голосом заявила ей, что Красавчика нельзя выгнать на улицу - вмиг схватят, она, глядя мне прямо в глаза, ответила:
- Хоть Красавчик, хоть еще кто - всякий скрывающийся от полиции в моем заведении неприкосновенен, как в храме. Ты за кого меня принимаешь?
Надо сказать, что и вправду до самого конца не только Мадам, но и все остальные - девять обитательниц дома, не говоря уже о Джитсу, - держали язык за зубами.
Вечером того же дня, перед тем как спуститься в гостиные к первым посетителям, африканка Зозо, Мишу, Магали и двойняшки пришли посмотреть сцену ужина раненого на ложе с балдахином: все расфуфыренные и трещат как сороки - для них ведь наступил наконец волнительный момент знакомства с тем, кто доставил мне столько страданий. Я ему по этому случаю нашла пижаму из черного шелка - с пуговицами, украшенную серебряными шнурами. Побрила его, причесала, подстригла ему ногти - и он восседал прямо как князь среди своих придворных. Без отрыва от ужина, который мой подопечный поглощал с такой жадностью, что сердце щемило от жалости, он отвечал на все вопросы с неподкупной искренностью в голосе: рассказывал о тюрьмах, в которых никогда не сидел, так, словно и впрямь побывал там. Меня прямо распирало от гордости: как голубь-дутыш стала, только еще и разрумянилась. Одно беспокоило: на обращение "Красавчик" он кривился, и они могли заметить неладное.
Когда все ушли - каждая, конечно, с прощальными кривляньями и выпендрежем, - я поинтересовалась, как его настоящее имя.
- Антуан, - ответил он и, проглотив кусок, добавил: - Но мне больше нравится Тони - это как-то колоритнее.
Сейчас самое время задать ему вопрос, который мучит меня с самого утра, решила я и спросила:
- Так ты женат?
Он взглянул на свое кольцо:
- А-а, нет. Это обручальное кольцо моего деда. После его смерти бабка отдала кольцо мне.
Я возликовала, не скрою.
- Предупрежу всех, чтобы впредь не называли тебя Красавчиком - якобы из осторожности, - сказала я ему.
Когда постель была приведена в порядок после трапезы, я, усевшись с ним рядом, обняла и поцеловала его уже по-настоящему. И мне тут же захотелось, чтобы он довел меня до кайфа. Но я была уже одета для выхода, а снизу уже доносилась музыка; к тому же я вовсе не собиралась доконать Мадам новыми причудами.
- Мой дорогой, милый мой, Тони, любовь моя, будь умницей, не губи меня, ты помнешь мне платье, ну прошу тебя, подожди, пока я вернусь, сжалься же надо мной, - выдала я тираду.
Ну и кривляка - такую даже на все согласный герой какого-нибудь романа Делли давно бы бросил. Кончилось тем, что я вырвалась из его объятий и побежала вниз по ступенькам парадной лестницы - не знаю только, чьи ноги несли меня, потому что своих я под собой не чуяла.
Той ночью я не работала: не успела оборудовать для себя новое место работы - моя-то комната была занята. Впрочем, после скандала накануне я не одна протирала стены в гостиной. Несмотря на радушный прием, наши гости решились вновь посетить нас лишь через несколько недель. Я потанцевала раза три, послушала советы по части биржи - их дал мне банкир, что отдыхал в Сен-Трожане на острове Олерон, - выкурила пачку турецких сигарет, поглядывая на большую стрелку часов над стойкой бара, - короче говоря, всеми силами ждала и жаждала продолжения своего праздника. В полночь - такого, по наблюдениям Мадам, не случалось ни в одном из наших заведений со времен матча между командами "Карпентьер" и "Демпси" - лавочку закрыли, даже не окупив расходов.
Я пошла в ванную, разделась, освежилась и проскользнула под одеяло на своем брачном ложе, не потревожив сна суженого. Осторожно расстегнув одну за другой пуговицы на куртке и брюках его пижамы, я отдалась своему заветному желанию. Не знаю, притворялся ли он спящим из уважения к моим слабостям или же впрямь крепко спал и там, во сне, почувствовал прикосновение моей руки и губ, но не успел он открыть глаза и пошевельнуться, как я уже билась в любовных муках. А потом он сжал меня в своих объятиях, перевернувшись на спину: и, когда первые лучи пробились сквозь жалюзи, я не раз сгорала от него в сладком изнеможении - и даже обессиленная все еще кайфовала. Хотите верьте мне, проститутке, хотите нет, но, когда немного погодя мы пили вместе кофе, сидя друг напротив друга за столиком у окна, я смущалась и стеснялась при ярком солнечном свете, словно расставшаяся со своей невинностью скромница. А когда он повернул меня лицом к себе, чтобы я смотрела только на него, я увидела его сияющие глаза, его улыбку и поняла: это у меня не шуры-муры, не блажь, не заскок, это та самая штука, о которой знают только понаслышке: тетя золовки одной из моих подружек верила, что повстречала ее, - верила, пока не встретила новую. И вот эта штука случилась со мной, видавшей виды Жожей. Да, с этими шлюзами надо быть начеку: как откроют, так - кап, кап - Ниагарский водопад получается. Ей-же-ей. Мой суженый, разволновавшись не меньше меня, не догадался отодвинуть чашки, и кофе мы пили соленый.
