— Но откуда у него деньги? Насколько я знаю, богатых родственников вы с ним не имеете. Не банк же грабить…
Римма ответила не сразу.
— Не банк. Но из-за прихоти любовницы ему пришлось ввязаться в одно нехорошее дело.
Я насторожилась: что-то новенькое? Моментально сработало ассоциативное мышление, и перед глазами возникла аккуратная страничка из записной книжки Лукьянова. Неспроста она с самого начала показалась мне подозрительной. Неосознанно, на уровне интуиции я уловила связь между записями на той страничке и признанием Риммы о «нехорошем деле». Но чутье опытного детектива подсказывало, что расшифровкой записей следует заняться серьезно.
Римма тем временем продолжала:
— Я говорила ему, что не стоило этого делать. А раз влип, то нужно как можно скорее выкручиваться. Но дело даже не в этом. Я боюсь: как бы это не он сгоряча угостил вымогательницу обильной дозой снотворного!
— Да что ты такое говоришь! — ахнула Андреева. — Неужели ты считаешь, что он мог…
Римма встала и заходила по комнате.
— Не знаю, что и думать. Но внезапная и беспричинная смерть Зориной кажется мне очень подозрительной. А что? Чем не решение всех проблем? Не будет шантажистки — исчезнет и потребность в деньгах, а значит, можно будет выйти из того темного дела…
— А что за дело? — поинтересовалась Наталья.
— Понятия не имею! В последнее время Валентин так изменился — совсем ушел в себя, стал замкнутым, неразговорчивым… Если раньше он всегда был со мной откровенен, делился своими проблемами, что бы ни случалось, то теперь от него слова не дождешься. Дома не бывает совсем — пропадает где-то целыми днями, приходит поздно вечером и сразу запирается в комнате. Это показалось мне странным, поэтому я и подумала — не натворил ли он чего…
Подруга попыталась развеять ее сомнения:
— Ну что ты, Римма! Да Валька на такое не способен! Тебе ли не знать характер собственного мужа. Да он и муху убить не в состоянии, не то что бывшую любовницу! Ты и сама говорила, что он испытывал к ней серьезные чув — ства…
— Ой, не знаю. Запуталась я совсем. Вроде и любил, но жениться все же не хотел. А потом, Валька в экстренной ситуации может и не такое выкинуть. А муху он оставляет в живых не потому, что жалко, а потому, что ему на нее глубоко наплевать.
— Нет, я не верю! — не отступала Наталья. — Не хочу даже думать об этом. С тем же успехом ты и сама могла бы подсыпать Зориной яду, чтобы избавить любимого мужа, а заодно и себя от лишних проблем… Ой, что это я говорю! — ужаснулась женщина собственным словам, вырвавшимся непроизвольно, но прозвучавшим как обвинение в преступлении.
Даже я, находясь от Риммы Лукьяновой на безопасном расстоянии, немного испугалась ее реакции на заявление подруги. Тем не менее Римма не набросилась на Наталью с кулаками, не стала швыряться в нее мебелью и даже не заткнула ей рот каким-нибудь колоритным ругательством. Совершенно неожиданно она открыто рассмеялась:
— Ха-ха-ха! А ты ведь права, дорогая подружка! Валька слишком мягок для такого поступка, а я в самый раз сгожусь. И как мне это в голову сразу не пришло? Давно бы надо было избавиться от этой разлучницы и шантажистки в одном флаконе, да вот не догадалась…
— Римма, успокойся, это совсем не смешно, — проворчала Наталья, недовольная таким поворотом разговора, который из откровения превратился в самый настоящий фарс. — Нечего тут комедию разыгрывать. Пошли лучше по домам. Боже, уже половина десятого! Эх, мне и достанется от мужа… Он ведь ревнует меня по-страшному, терпеть не может мою работу — считает, что после спектакля меня осаждают толпы поклонников.
— Не волнуйся, — устало проговорила Лукьянова. — Я провожу тебя и расскажу твоему Отелло, что нет у тебя никаких поклонников. Пойдем.
Женщины еще минуту собирались в тишине, не произнося ни слова. За сегодняшний вечер и так было сказано слишком много.
Мои гадальные «косточки» в лаконичности формулировки предсказания превзошли саму Краткость — ту, что приходится сестрой Таланту. За скромной фразой «вам откроются неизвестные ранее факты», как оказалось, скопилось невероятное количество информации. Спасибо, мои дорогие, за помощь, но все же осторожнее на поворотах!
Благодаря таким лихим открытиям всего лишь за один вечер я умудрилась неоднократно отречься от своей версии по делу Анечки Зориной. Причем мое отношение к жертве в корне изменилось — Анна стала мне не так симпатична, как раньше. Увидев ее глазами разных людей, узнав о ее поведении в последний год жизни, я несколько разочаровалась в своей давней знакомой. В какой-то степени я даже понимала того, кто осмелился посягнуть на ее жизнь, хотя, ясное дело, не оправдывала.
Дождавшись звука захлопнувшейся двери, я отключила устройство и сняла наушники. Хорошо бы теперь забрать «жучок» из гримерной — мне не хотелось, чтобы его обнаружила уборщица.
О данном Ленке обещании позвонить, как только что-нибудь выясню, я вспомнила лишь перешагнув порог собственной квартиры. Рука потянулась было к телефонной трубке, но замерла на полпути — воспитание, которому в свое время мои родители уделили немало внимания, с укором напомнило, что для телефонных разговоров час довольно поздний. Ко мне это правило не относилось: в моей квартире звонки раздавались в любое время дня и ночи — работа такая. Но с Ленкой все иначе.
Она — наследница целого поколения педагогов, правила этикета у нее в крови. Ее родители, которые в этот поздний час наверняка уже готовятся ко сну, будут недовольны тем, что у их дочери такие невоспитанные знакомые. К тому же завтра понедельник, у Ленки напряженный рабочий день в школе, не стоит волновать ее. А то ведь всю ночь не заснет, будет обдумывать то, что я ей расскажу! Лучше позвоню завтра, а пока сама как следует соберусь с мыслями и намечу следующий ход.
Хорошо, что я перекусила в кафе по дороге домой. А то ведь еды у меня дома — шаром покати. В мое отсутствие холодильник не мог проявить инициативу и самостоятельно пополниться запасами — как был, так и остался пустым. После десяти вечера в Тарасове трудно найти приличную закусочную, в это время открыты либо грязные кабаки, либо дорогие рестораны. Но, к счастью, у меня на примете имелось одно небольшое кафе — элитарное, но достаточно скромное, без излишней роскоши и вычурности. Оно располагалось на одной из периферийных улочек, не очень далеко от драмтеатра, и своим опрятным внешним видом вполне оправдывало название — «Жемчу — жина».
Уютное кафе, открытое для посетителей до полуночи, не раз спасало меня от голодной смерти. Вот и сегодня, не обманувшись в своих ожиданиях, я провела там около часа в обществе нескольких влюбленных парочек, негромко ворковавших за соседними столиками. Это соседство, приятная ненавязчивая музыка, сухое вино и приглушенный матовый свет — вся романтика окружающей атмосферы проникала в глубь моей души, вытесняя из головы все, касающееся дела Ани Зориной. Зато наплывали мысли иного характера — о моей горькой одинокой судьбе, но я честно пыталась с ними бороться.
Часам к одиннадцати я почувствовала, что окончательно расслабилась и если сию секунду не встану с места и не поеду домой — плакало расследование до завтрашнего утра. Но терять драгоценное время я не могла, да это было и не в моих правилах: с каждым часом у преступника появлялось все больше возможностей продумать свое алиби самым тщательным образом, до мелочей, замести последние следы, и тогда уж дело Зориной канет в историю навеки нераскрытым, чего я, профессиональный детектив, допустить никак не могла.
И вот я оказалась дома. Так и не взяв в руки телефонную трубку, я направилась в ванную. Жажда и голод благодаря прекрасному ужину в «Жемчужине» уже не мучили, и неплохо завершить тяжелый денек омовением на сон грядущий.
Наполнив ванну на две трети и сотворив в ней душистую пену, я медленно погрузилась в теплую воду. Физическое расслабление отнюдь не мешало активному мыслительному процессу, и я, разгребая перед собой пушистые хлопья переливающейся многоцветными искрами пены, занялась анализом обильной и, безусловно, полезной информации, полученной сегодня в театре из разных источников.
Итак, в соответствии с услышанным амплуа Анны Зориной неожиданно для меня изменилось. Она оказалась не невинной жертвой злодеев, а скорее наоборот — злодейкой, которую постигло справедливое возмездие за грехи, вложенные в руки ее жертвы.
«В самом деле, — рассуждала я, — если умышленное разбивание семьи не относится к разряду преступлений, то этого нельзя сказать о шантаже. А как иначе назвать то, чем занималась Анечка в последние дни своей жизни?» Моя жажда справедливости и стремление разоблачить и наказать преступника заметно поутихли: теперь по отношению к преступнику-убийце я не испытывала таких отрицательных эмоций, как раньше. Скорее, мне было жаль этого несчастного человека, доведенного до отчаяния не без помощи Зориной.
