В восьмом часу утра Егор появился в родном Мыльном переулке, вошел в парадный подъезд, поднялся на третий этаж, позвонил.
— Здравствуй, Рома.
Этим утром Егор имел три многозначительных, чреватых последствиями разговора: с Романом, психиатром и циркачом.
— Здравствуй, Рома.
— А, проходи. Кофе будешь?
— Ничего не надо. Тебе же на работу.
— Есть еще время.
— У меня нет. Рома, вспомни: в прошлом году перед гибелью Ады и Сони ты писал статью о братьях-славянофилах — о Киреевских?
— И о них тоже. Вообще о разрушенных мемориальных памятниках. Тебе интересно?
— Очень.
— Так у меня сохранился экземпляр журнала. Проходи, я сейчас…
— Некогда. Перед этим ты ездил в Орел?
— Конечно. Я ж тебе рассказывал, когда вернулся. Забыл?
— Забыл. Тут меня закрутило. Ада знала о твоей поездке?
— С какой стати!
— Может, в разговоре упомянул?
— По-моему, нет. А что?
— На Троицком кладбище был?
— Где Ермолов похоронен? Да. А откуда тебе про Троицкое…
— Я сейчас оттуда.
— Ты? Что происходит?
— И на «дворянское гнездо» ходил?
— Ходил… А при чем тут Ада? Егор!
— Я нашел ее склеп.
— Какой склеп?.. А! — Роман, как всегда в минуту волнения (привычка балованного ребенка), схватил друга за руку. — Так она не врала?
— Нет.
— И ты его вскрыл?
— Это склеп, Ромочка, а не сейф, не путай.
— Доброе утро, Герман Петрович. Вы на работу?
— Меня машина ждет. А вы неважно выглядите, типичное нервное истощение. Бессонница мучает?
— Да. Но еще больше один и тот же сон.
— Сейчас мне некогда, советую…
— Герман Петрович, скажите, пожалуйста, у каких родственников скрывалась Ада перед вашей свадьбой?
— Понятия не имею. Ни с какими родственниками, кроме ее матери, я не общался.
— А вы не помните, они не ездили на похороны в Орел?
— Куда?
— Вы когда-нибудь слышали от жены про этот город?
— Никогда.
— Там находится склеп Захарьиных. Вы, кажется, не удивлены?
— Нет. В ходе нашей последней беседы, Георгий, я убедился, что у моей жены была тайна.
— Она не врала, я проверил. В какое время она жила у родственников?
— Апрель-май.
— Все сходится. Помните, она говорила: весна, деревья распускаются…
— Да, да, я не верил. Про какие похороны вы упомянули?
— Какая-то Екатерина Николаевна Захарьина, скончалась в 65-м году. Я видел могилу на кладбище.
— В том самом году. Надеюсь, вы не подозреваете Аду в убийстве ее родственницы?
— Екатерина Николаевна умерла в восемьдесят три года.
— Так. Что ж, по-вашему, делала моя жена в этом самом Орле? Догадываюсь, в каком направлении работают ваши мысли. Так вот: аборт делать было уже поздно, рожать рано.
— Она гуляла возле склепа.
— Оригинально. Но самое оригинальное, что она все это скрыла от меня.
— Со стороны мне трудно судить о ваших взаимоотношениях, Герман Петрович.
— Вы как будто на что-то намекаете.
— В какое время вас видел пенсионер на Петровском бульваре?
— Георгий, вы идете по ложному пути. Моя, так сказать, версия тщательно проработана следователем.
— У меня есть другая, версия, Герман Петрович.
— В которой мне отводится главная роль?
— Да.
— Морг, привет. У меня к тебе несколько вопросов.
— На репетицию опаздываю.
— Я тебя до метро провожу. Когда именно Ада убила твоего ребенка?
— Но, но… шуточки!
— Прости. Я только повторил тебя. Так когда же?
— В феврале. Сразу как с Германом познакомилась.
— А не позже — в апреле или мае?
— Мне ль не знать!
— Чем ты ее так напугал, что она скрывалась в Орле?
— В каком Орле? — Клоун резко остановился. — Ты что-то раскопал?
— Не стал копать. Но склеп Захарьиных нашел.
— Тебе по ночам кошмары не снятся, Егорушка?
— А тебе, Васенька? Так чем ты ее запугал?
— Натурально, смертоубийством, — Морг засмеялся. — Молодой был, горячий.
— А про Орел знал?
— Кабы знал — убил бы! — Морг захохотал. — Ты считаешь меня графом Монте-Кристо? Даже лестно, отомстить через девятнадцать лет. И рад бы тебе услужить — так ведь у меня алиби. Стопроцентное! Ты же и подтвердишь.
— Не подтвержу. Потому, что алиби у тебя, Морг, нету.
— И ты не решился трогать захоронение, — заключила Серафима Ивановна, выслушав целый рассказ о событиях последних двух суток.
— Зачем? Жертву замуровывают в склеп только в романах ужасов. А Ада любила там гулять, ей было там хорошо. Тут что-то другое.
— Другое? Я этих романов не читала, — заметила старуха, — но что касается ужасов, то у нас…
— Да, да, все запуталось, перепуталось безнадежно. Меня поразило, что накануне убийства Рома ездил в Орел. Что за совпадение!
— А как он туда попал?
— Самым естественным образом: командировка от редакции. Пробыл три дня. Он мне рассказывал тогда же, как вернулся. Я запомнил что-то о братьях-славянофилах.
— Он был в Троицком?
— Был.
— Видел склеп с ангелом?
— Нет. Очень удивился, когда узнал от меня, что это не выдумка.
— А вдруг он упомянул при Аде об Орле и тем самым вызвал ее на воспоминания?
— Утверждает, что не говорил. Они с Аленой собираются пожениться.
— Я знаю, — Серафима Ивановна помолчала. — Странная пара.
— А циркачка с Германом — не странная? У меня голова кругом идет.
— У меня тоже. Надо идти от голоса, Егор. Женский голос — вот главная загадка. Если б ты мог вспомнить!
— Не могу, боюсь. Не угрозы, не опасности, а… сам не знаю чего. Бессознательный, инстинктивный какой-то страх. И Герман Петрович не смог вспомнить.
— Может, не захотел? Если звонила его сообщница… нет, — перебила сама себя старуха. — Тогда б он тебе вообще об этом не рассказал. Ну, давай рассуждать логически. Он говорит, что звонили из нашего дома — раз. Голос молодой — два. Только три женщины у нас…
— Их голоса не вызывают во мне ни малейшего волнения. Зато стоит вспомнить этот ночной полушепот…
— Ты был соответственно настроен, Егор.
— Наверное. Этот голос вызывает ассоциации ужасные… нет, не то слово… чудесные, сверхъестественные. А вот факты. Эта женщина звонила Аде, потом во время помолвки, продолжая прерванный разговор про ангела. «Догадалась?» Вы представляете? Она преследовала Аду, Антон чувствовал чье-то присутствие на месте преступления. Я — какое-то движение в нише. И теперь она занялась мною: лента, сумка… иду на работу — мерещится чей-то упорный взгляд. И наконец — мне предлагают умереть.
— Повтори дословно.
— «Если б ты знал, как мне тяжело», — сказала она. Я спросил: «Кто это?» — «Не узнаешь? Не можешь решиться?» — «На что решиться?» — «Умереть. Ведь Антон умер».
— Боже мой, — прошептала Серафима Ивановна. — Сонечку и Аду убила сумасшедшая.
— Не знаю я никаких сумасшедших! — закричал Егор. — А голос мне знаком, знаком!
— Но ведь она засмеялась, когда ты спросил, кто убил Соню. Засмеялась!
— Серафима Ивановна, — взмолился Егор, — давайте о чем-нибудь другом, что-то мне нехорошо. — И добавил после паузы: — Сегодня я объявил Герману Петровичу и Моргу, что у меня есть основания подозревать их в убийстве.
— И как они это восприняли?
— Клоун посмеялся; психиатр заявил, что готов принять меня без очереди, на дому.
— Все это не так забавно, как кажется, Егор. Ты раскрылся — и теперь должен ожидать всего.
На другой день, после дежурства во дворце правосудия, Егор с часок погулял по утреннему центру, наблюдая, как целеустремленные граждане спешат к своим местам под солнцем. Потом он спустился в метро, уже полупустой электрический вагон помчал его сквозь подземную тьму. Обширная площадь со скульптурной группой борцов против царизма, стеклянный вестибюль, оживленный коридор. Егор потолкался среди газетчиков и жалобщиков, наконец ему указали на упитанного человека неопределенного возраста, задумчиво стоявшего с дымящейся сигаретой возле урны.
— Здравствуйте. Вы — Евгений Гросс?
— Здравствуйте. Он самый.
— Вы не могли бы уделить мне немного времени?
— По какому вопросу?
— Убийство в Мыльном переулке.
Гросс вздрогнул и уронил сигарету в урну.
— Ага! — и тотчас закурил новую. — Узнаю, видел на суде. Вы — жених.
— Да. Вас удивило мое появление?
— Не очень. Не вы первый — не вы, может быть, и последний.
— А что, к вам уже обращались по поводу прошлогодних событий?
— Обращались.
— Простите, кто?
— Некто.
— Евгений Ильич, если вы сейчас постараетесь и назовете имя этого человека, разговор наш станет образцом содержательности и законченности.
